дома.
     В  Державинском  сквере,  где  два  дня  назад  у  него было свидание с
Виктором, он встретился с ним опять.
     - Ну, как дела? - спросил Виктор. - Сегодня вечером будет?..
     Сергей нахмурился.
     - Сегодня нет, - сказал он.
     - А что случилось?
     - Да  ничего  особенного.  В  училище не попасть. Начальство собирается
исключить меня, Асеева и Яковлева. За четырнадцатое число...
     - Так,  - нахмурился Виктор. - Штука неприятная. А сколько вам осталось
до окончания?
     - Шесть месяцев.
     - Всего-то? Подлая история... У вас, кажется, родителей нет?
     - Нет. Я с восьми лет в приюте.
     - Ну,  что-нибудь придумаем, - сказал Виктор, участливо положив руку на
колено Сергею.
     - Конечно,  придумаем,  -  кивнул  головой  Сергей.  -  А  может, еще и
обойдется.  -  Наши  там  бунтуют...  Но  как бы дело ни повернулось, станок
достать  надо,  а то его через два дня заказчикам вернут. Адрес остается тот
же?
     - Тот же, - сказал Виктор.
     - Ну, значит, до восемнадцатого.
     17 ноября утром около крыльца Казанского училища остановились санки.
     Из   них   вылез,   кряхтя,   полицеймейстер   и   толстый  седобородый
преосвященный в высокой бобровой шапке.
     Всех учащихся созвали в актовый зал.
     Первым  держал речь преосвященный. Он долго говорил о том, что грешно и
неразумно  итти  против начальства и что бог карает мятежников, а начальство
вольно с ними поступать "строго и справедливо". Ученики молчали.
     Затем  коротко  и  резко сказал несколько слов полицеймейстер. Речь его
можно  было  передать  несколькими  словами:  "учатся  на  казенный  счет, а
бунтуют".
     - Грошовой стипендией попрекает! - сказал кто-то в задних рядах.
     И  наконец  заговорил  сам  инспектор. Заложив по-наполеоновски руку за
борт  сюртука,  Алексей  Саввич  Широков  вышел  вперед  и  сказал  хриплым,
отрывистым голосом:
     - Довожу   до   сведения  учащихся,  что  Костриков,  Асеев  и  Яковлев
исключены... - Здесь Широков гулко вздохнул.
     Все замерли.
     - ...не будут, - закончил Широков.
     В зале поднялся шум. Кто-то негромко крикнул "ура".
     Училищное  начальство  вынуждено  было  оставить "бунтовщиков", так как
боялось,  как  бы школьный бунт не перехлестнул через стены училища. В любую
минуту промышленников могли поддержать казанские студенты и рабочие.
     С  18  ноября  в  промышленном училище все пошло своим чередом. Звенели
звонки,  начинались  и кончались уроки, начинались и кончались перемены. Все
были на своих местах - и учителя, и ученики, и сторожа.
     Длинная,  тяжелая  вешалка  в шинельной тоже стояла на своем месте. Три
крайних  ее  крючка  были  заняты  тремя  шинелями  -  Кострикова,  Асеева и
Яковлева.
     Когда  три приятеля появились утром в училище, их встретили как героев.
В шинельной их качали, на дворе им кричали "ура".
     Во  время  уроков  учителя  разговаривали  с ними осторожно и тихо, как
будто все три товарища только что перенесли тяжелую болезнь.
     Одним  словом,  порядок  в училище был налажен. Все было тихо и мирно -
до  восьми  часов  утра  следующего дня. А в восемь часов обнаружилось нечто
такое, что снова переполошило училищное начальство и даже полицию.
     Из  механической  мастерской  исчез  ручной печатный станок, только что
отремонтированный  и  приготовленный к сдаче заказчикам. Когда об этом узнал
инспектор Широков, он сказал надзирателям испуганно и сердито:
     - Что  же  это  такое,  господа?  Почему  не  уследили?  Ведь это же не
подсвечник,  это станок, - на нем печатать можно! Скоро дело до того дойдет,
что  мне  в  кабинет  подбросят  бомбу...  Немедленно расследовать, кто взял
станок!
     Надзиратели   забегали,  захлопотали,  но  найти  виновника  так  и  не
удалось. Не нашли и станка.
     В  тот  же  самый  день  к  вечеру станок был уже на новом месте. Новые
хозяева сразу же пустили его в работу.
     Станок,  который  был  предназначен для того, чтобы печатать холодные и
унылые  годовые  отчеты  благотворительного общества и списки жертвователей,
печатал теперь на тысячах листовок смелые и горячие слова призыва:
     Долой самодержавие!
     Долой эксплоататоров!
     Да здравствует революция!


                                Глава XXXIX

ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ КАЗАНИ

     В  конце июня 1904 года в маленьком домике на Полстоваловской улице шли
спешные приготовления.
     Ждали  Сергея.  Он должен был со дня на день приехать в Уржум. Особенно
ждала  Сергея  бабушка  Маланья.  Ей  было уже девяносто два года. Она почти
ослепла, частенько недомогала и иногда по целым дням не слезала с печки.
     - Поглядеть  бы  одним  глазком  на внука и помирать можно. На механика
выучился. Шутка ли! - говорила бабушка соседям.
     К  приезду  Сергея  в  доме побелили стены и печки. Сестры Анюта и Лиза
вымыли  пол, вымыли и протерли бумагой, до блеска, оконные стекла. В горнице
на  столе  красовалась  белая скатерть, которую стлали только на рождество и
на  пасху.  Посредине  стола  в  глиняном  кувшине  поставили огромный букет
васильков,  любимых  цветов  Сергея. От выбеленных стен, нарядной скатерти и
цветов  на  столе  маленькая  бедная горница приняла праздничный вид и даже,
казалось, стала больше и светлее. Все было готово к встрече Сергея.
     Пароход  приходил  на  пристань  Цепочкино  четыре раза в неделю, около
двенадцати часов дня.
     Но в день приезда Сергея пароход опоздал.
     И  когда  Сергей  пришел  на  Полстоваловскую,  дома  была одна бабушка
Маланья.  Старшая  сестра  Анюта  ушла  к подруге, а Лиза убежала на Уржумку
купаться.
     Бабушка, укрывшись шалью, дремала на лавке.
     - Кто  там?  - закричала она, услышав в сенях чьи-то громкие незнакомые
шаги.
     - Свои! - ответил с порога мужской голос.
     - Сереженька! Приехал! - ахнула бабушка.
     Она  поднялась  с  лавки  и  ощупью,  держась за стену, пошла навстречу
Сергею.  Через  минуту  они  сидели  рядом на лавке. Старое морщинистое лицо
бабки сияло.
     - Большой,  большой  вырос.  И  тужурка  форменная!  И  усы!..  Все как
следует! Поглядела бы сейчас на тебя покойная Катя. - Бабушка заплакала.
     И  действительно,  Сергей вырос и очень возмужал за последний год жизни
в  Казани.  Широкоплечий  и крепкий, в суконной форменной тужурке, с темными
густыми  волосами,  зачесанными назад, он выглядел старше своих восемнадцати
лет.
     Вскоре  вернулись сестры, и в доме зазвучали молодые, веселые голоса, а
через  час уже вся Полстоваловская знала о приезде Сергея. То и дело хлопала
и скрипела старая низенькая калитка Костриковского дома.
     Пришла  мать  Сани,  Устинья  Степановна  Самарцева,  заглянул Пронька,
забежали  два  соученика  Сергея  по  городскому училищу. А под вечер явился
приютский  дворник  Палладий.  Он  заметно  постарел, и в рыжих волосах его,
подстриженных в скобку, появилась седина.
     Палладий  поздоровался,  поставил  у  дверей  большую сучковатую палку,
которую он называл "своим дружком", и уселся на табуретку против Сергея.
     - Скажи,  пожалуйста,  техник-механик  стал!  -  удивлялся  Палладий. -
Одиннадцать  лет  в  приюте  служу,  а впервые вижу, чтоб приютский сирота в
люди выбился.
     Он  почтительно разглядывал форменную фуражку, которую держал осторожно
двумя пальцами за козырек.
     Дворник  долго  сидел  в  гостях  у  Костриковых,  пил чай с баранками,
расспрашивал  Сергея  про  Казань  и  ушел  очень  довольный тем, что Сергей
выучился на "механика" и "не загордился".
     Не  успела  закрыться  дверь  за  дворником  Палладием, как пришел Саня
Самарцев.  Саня  был  в  новом костюме, в высоком накрахмаленном воротничке,
подпиравшем  подбородок,  и в шелковом галстуке. В руках он держал тоненькую
бамбуковую тросточку с надписью "Кавказ".
     - Вот и наш кавалер пожаловал, - сказала бабушка Маланья.
     И верно, иначе как кавалером Саню теперь и назвать было нельзя.
     - Я  тебя  сразу  и  не  узнал  - ишь ты, какой франт, - сказал Сергей,
обнимая приятеля за плечи.
     - Вас,  уважаемый Сергей Миронович, тоже узнать трудновато, - засмеялся
Саня.
     В   первое  же  воскресенье  товарищи  встали  в  шесть  часов  утра  и
отправились на рыбную ловлю.
     Город  уже  просыпался.  Шли  уржумские  хозяйки  с  ведрами  на речку.
Звонили  в  соборе  к  ранней  обедне.  Домовладельцы подметали перед своими
домиками улицу.
     Товарищи  дошли до реки, выбрали укромный уголок, разделись и бросились
в  воду. Как хорошо было плыть по реке в это июньское жаркое утро! Вода была
прозрачная, видно было песчаное желтое дно.
     - Дальше учиться будешь? - вдруг спросил Саня, плывя рядом с Сергеем.
     - Я  непрочь,  да  только,  сам  знаешь, - кому пироги да пышки, а кому
желваки да шишки, - усмехнулся Сергей.
     - А   то   оставайся  здесь.  У  нас  в  Управе  вакансия  регистратора
освобождается. Хочешь, похлопочу за тебя?
     - Не надо, - сказал Сергей.
     Оба плыли несколько минут молча.
     - Иван Никонович! - вдруг закричал Саня. - Иван Никонович!
     Сергей  увидел  на  берегу  лодку,  а в ней парня лет двадцати шести, с
пышной  русой  шевелюрой.  Студенческая выгоревшая от солнца фуражка сползла
ему на затылок. Он вычерпывал из лодки воду железной банкой.
     - Говорят,  что  он  политический,  -  тихо  сказал Саня. - Познакомить
тебя?
     Ивана  Никоновича,  студента  Томского технологического института, Саня
знал  еще  по  Вятке. Знакомство состоялось. Этот день они провели втроем, а
вечером втроем отправились в гости к политическим ссыльным.
     Возвращаясь от ссыльных, Сергей вдруг сказал:
     - Хорошо бы собрать знакомую молодежь да поехать по реке на лодке.
     - Мысль невредная! - подхватил студент.
     Через  неделю был устроен пикник. На лодках поехало человек двенадцать:
курсистки,  студенты, гимназисты. Взяли с собой самовар, бутерброды, гитару.
Поздно  вечером  на берегу Уржумки разложили костер, наварили ухи. Играли на
гитаре, пели хором революционные песни.

                Нам не нужно златого кумира,
                Ненавистен нам царский чертог!

раздавались молодые голоса над рекой.
     От костра на воде дрожали красноватые отблески.
     Сергей стоял у костра и дирижировал зеленой веткой.

                Вставай, поднимайся, рабочий народ.
                Иди на врага, люд голодный!


                                  Глава XL

СЕРГЕЙ УЕЗЖАЕТ

     Почти каждый день Сергей встречался со студентом.
     Возвращаясь  из  Управы,  Саня постоянно заставал их вместе. Он начинал
ревновать  Сергея,  и  ему  казалось,  что  тот  никогда  с ним так охотно и
оживленно не разговаривал, как с новым товарищем.
     Даже  бабушка Маланья благоволила к Ивану Никоновичу, который ежедневно
бывал  у  Костриковых.  Бабушка  прозвала  его "Тара-ри-ра". У студента была
смешная  привычка:  он  всегда  напевал себе под нос мотив без слов, так что
слышалось одно беспрерывное "тара-ри-ра тара-ри-ра".
     В  середине  августа Сергей вдруг объявил дома, что он уезжает с Иваном
Никоновичем в Томск.
     - Ты что ж, в Технологический учиться едешь? - спросил Саня.
     - Хотелось бы, да неизвестно, как обстоятельства сложатся.
     - Кем же ты все-таки думаешь быть?
     - Буду тем, что сейчас самое важное и самое нужное, - ответил Сергей.
     - Ничего не понимаю, - рассердился Саня и замолчал.
     Бабушка, узнав об отъезде Сергея, завздыхала.
     - Зачем  уезжать?  Устроил  бы тебя Саня в Управу и жил бы ты себе тихо
да спокойно в Уржуме.
     - Ехать, бабушка, нужно.
     - Ну,  раз нужно, поезжай, - махнула рукой бабушка. - Это тебя не иначе
как "тара-ри-ра" взбаламутил!
     За  семь  дней  до  отъезда  Сергей  решил  пойти  к фотографу вместе с
бабушкой и сестрами.
     Бабушка  по  такому  торжественному случаю позвала Устинью Степановну и
долго  советовалась  с  ней,  в каком ей платке сниматься - в ковровом или в
черной шали. Лиза, вместо обычной косы, сделала прическу.
     По  городу  бабушку медленно вели под руки Лиза и Сергей. Бабушка шла и
спотыкалась - не слушались старые ноги.
     Фотограф  - маленький тщедушный человечек - суетился, долго усаживал их
и,  наконец, усадил: бабушку рядом с Лизой, которая держала в руках книгу, а
позади поставил Сергея и Анюту.
     Через  четыре  дня  снимок был готов, и бабушка Маланья повесила его на
самом видном месте, в горнице под иконой.


x x x

     Уезжал  Сергей  в  осенний  теплый и ясный день. На березах уже кой-где
пожелтели листья, но небо было голубое и безоблачное.
     Сборы  не  затянулись. Корзинка с бельем, одеяло да подушка - вот и все
имущество!
     Бабушка   Маланья   в   это  утро  встала  чуть  свет,  напекла  Сергею
подорожников и налила бутылку топленого молока.
     - Дорогой  выпьешь.  На  воде  есть  всегда  хочется, - уговаривала она
Сергея  и,  несмотря на его протест, все-таки всунула ему в карман бутылку с
молоком.
     Младшая  сестренка  Лиза  на прощание подарила брату носовой платок, на
котором вышила его инициалы.
     Сергей  простился  с бабушкой и сестрами, за ним зашел Иван Никонович и
Саня, который хотел проводить товарищей до пристани Цепочкино.
     Когда они пришли на пристань, пароход стоял у причала.
     До  отхода  оставалось  несколько  минут,  и  уже все пассажиры были на
палубе.  Женщины  с  узлами  и  детьми,  поп  в  соломенной  шляпе с большим
парусиновым  зонтиком,  краснощекий подрядчик в поддевке и несколько человек
крестьян с мешками.
     Едва  успели  Сергей и студент войти по трапу на пароход, как босоногий
белобрысый матрос отдал концы - и пароход медленно отошел от пристани.
     Сергей и Иван Никонович стояли на палубе и махали фуражками.
     - До  свидания,  Иван Никонович! До свидания, Серьга! Пишите! Пишите! -
кричал Саня.
     Он  стоял  на  берегу  до тех пор, пока пароход не скрылся за поворотом
реки. Тогда Саня медленно пошел домой, размахивая своей тросточкой.
     "Вот  поехали,  -  думал  он,  -  будут жить в большом городе, учиться,
работать, а я остался в Уржуме".
     Он  шел,  размахивая тросточкой, и в досаде сбивал листья с придорожных
кустов.  А  в  это  время  на  пароходе,  в  маленькой  каюте, разговаривали
товарищи.  Пароход  вздрагивал, где-то внизу стучала машина. Сергей сидел на
узкой койке, Никонов стоял у стены и курил.
     - Ты  должен  знать, Сергей, что тебя ожидает! Не исключена возможность
виселицы. А о тюрьме и ссылке уж и говорить нечего...
     Сергей поднялся и, тряхнув головой, откинул волосы со лба.
     - Знаю, Иван!
     Он  распахнул  маленькое круглое оконце; в каюту ворвался свежий речной
воздух и шум колес.
     - А вот и Шурму проехали, - сказал Сергей, высунув голову в окошко.
     Вечерело.  Мимо  проплывали  вековые  дремучие  леса,  болотистые топи,
невысокие  холмы,  и  только  изредка  на  отлогих глинистых берегах темнели
крохотные, сутулые избушки.
     Над рекой вставал серый холодный туман.
     Кое-где начинали зажигаться огни.