ь! Может, тоже в люди выйдешь!..


                                 Глава XIX

УРЖУМСКОЕ НАЧАЛЬСТВО

     В  тот  год,  когда Сережа кончил УГУ, избили полицейского надзирателя,
по прозвищу Дергач.
     Его  нашли  на земле, полумертвого от страха, в Солдатском лесу, в двух
верстах от Уржума, неподалеку от проселочной дороги.
     Избит   он  был  здорово,  -  видно,  кто-то  не  пожалел  кулаков  для
надзирателя.
     С  утра  до  поздней  ночи  уржумцы  передавали  друг  другу  последнюю
новость:
     - Слышали, Дергача поколотили!
     Купцы с Воскресенской улицы только руками разводили.
     - Да  что  же  это  за история?.. Самого надзирателя!.. Это не к добру.
Чего же дальше ждать, ежели такое началось?
     На  Полстоваловской  в  маленьком  пятиоконном  домике Костриковых тоже
обсуждался этот случай.
     Кривой  старичок,  ночной  караульщик  Владимир  Иванович, угощал бабку
Маланью крепким нюхательным табаком и рассуждал:
     - Вот  какие  дела!  На базаре говорят, что это все политики действуют.
Это они с Дергачом рассчитались. Больно лют он до ихнего брата!
     - Нет,  не  политики,  -  качала  головой  бабка.  -  Политики кулаками
драться не станут! Это его воры да зимогоры так разукрасили!
     - За  чем  пойдешь,  то  и  найдешь,  -  поддакивала Устинья Степановна
Самарцева.  -  Зловредный  человек этот Дергач. Свечку пусть своему угоднику
поставит, что его до смерти не забили. Дождется еще василиск кровожадный!
     Сережа  слушал  эти  разговоры,  но молчал. Он думал: "Не все ли равно,
кто  избил,  -  политики или зимогоры? Раз он полицейская селедка, так ему и
надо!"
     Хоть  никто  в городе открыто полицейских не ругал, разве только пьяные
у казенки, но ребята сами знали им цену.
     Летом  школьники  частенько  увязывались  следом за партией арестантов,
которых полицейские гоняли за город на починку моста и проселочной дороги.
     От   ребят   ничто  не  укроется.  Они  не  раз  слышали,  как  осипший
полицейский   надзиратель   орал  на  острожных,  обзывая  их  каторжниками,
аспидами  и душегубами. От уржумского острога до Солдатского леса всю дорогу
не  смолкала  брань. А когда, наконец, острожники приходили на место работы,
Дергач по-хозяйски расхаживал между ними и подбадривал их криком:
     - Шевелитесь, черти!.. Заснули, аспиды!..
     В  ответ молодые арестанты огрызались, а люди постарше только хмурились
и поглубже врезались лопатами в землю.
     Как-то  раз  один  старик-острожник  не  то от жары, не то от усталости
присел  на край канавы и задремал. Заступ его валялся тут же рядом. Ни слова
не  говоря,  Дергач поднял заступ и ударил старика по голове. Да как ударил!
Старик  только  охнул  и  схватился  руками за окровавленный затылок. И тут,
видно,  кончилось  у  острожных  терпение.  Они бросились на Дергача со всех
сторон с заступами, кирками и ломами.
     Не сдобровать бы Дергачу, если бы не конвоиры с винтовками.
     А  то  еще  был  такой  случай.  В острожной церкви учительница из села
Антонкова  во  время  всенощной  подошла  близко  к  деревянной  решетке. По
приказу   тюремного  начальства,  здесь  выстаивали  службу  арестанты  -  и
уголовные и политические, все вместе.
     Не  успела  учительница  оглянуться,  как  за  ее спиной, словно из-под
земли, вырос Дергач.
     - Пошла прочь! - гаркнул он чуть не на всю церковь.
     Прихожане   и  арестанты  оглянулись,  а  церковный  староста  перестал
считать свечи у свечного ящика и даже перекрестился.
     Испуганная  учительница  отошла  от  решетки,  а Дергач, выпятив грудь,
стал рядом с ней, точно конвойный, да так и простоял до конца всенощной.
     Через два дня учительницу вызвали в полицейское управление на допрос.
     Дергач  божился,  что он своими глазами видел, как "учительша" пыталась
просунуть  сквозь  решетку записку политическим. И просунула бы подлая, если
бы он, Дергач, ей не помешал.
     Антонковскую  учительницу  в Уржуме хорошо знали. Она была еще молодая,
и  все  помнили,  как она кончала гимназию на Воскресенской. И потому, когда
ее  после допроса перевели в другую школу, почти за сто верст от Уржума, все
ее очень жалели.
     Через  несколько  дней  после отъезда учительницы Дергач возвращался из
бани,  распаренный  и  благодушный,  с  веником  и бельем подмышкой, и вдруг
кто-то  высыпал  на него из-за забора целую кучу мусора, картофельной шелухи
и золы.
     Дергач кинулся во двор искать виновников, но их и след простыл.
     Виновники  задворками  пробрались  в конец улицы и скрылись за калиткой
"Дома призрения".
     Это  были  приютские мальчики, и один из них - ученик четвертого класса
Уржумского городского училища, Сережа Костриков.
     Бабка  Маланья  Авдеевна  об  этом  так  никогда и не узнала. А если бы
узнала,  так померла бы со страха, - так она боялась начальства. Когда к ней
приходил  полицейский  надзиратель  требовать  уплаты штрафа за то, что коза
Шимка  общипала  деревья  на  улице,  или  за  какое-нибудь другое нарушение
порядка,  - бабушка услужливо пододвигала полицейскому табуретку и смахивала
с  нее  краем  фартука пыль. Потом, кряхтя и вздыхая, открывала свой зеленый
сундучок  и  вытаскивала  с  самого  дна  какой-то  маленький, туго стянутый
узелочек.   Отвернувшись  от  полицейского,  она  быстро,  дрожащими  руками
развязывала узелок и доставала из него бережно припрятанные медяки.
     - Господи  Иисусе,  Никола  угодник, Мария египетская, - шептала бабка,
пересчитывая копейки.
     Надзиратель,  получив  деньги, еще долго сидел после этого на табуретке
и  зевал,  чесал затылок, а потом вдруг, если бабка все еще не догадывалась,
чего  он  хочет,  ни  с  того  ни  с сего начинал жаловаться на свою горькую
жизнь.  Бабка  уже понимала, что власть надо "угостить". Без этого не уйдет.
Она  доставала  из  шкафа  рюмку  на  короткой ножке, похожую на лампадку, и
низенький графинчик с настойкой.
     Вытирая  после  настойки усы, надзиратель начинал разъяснять бабке, что
горькая  жизнь у него из-за студентов. А студенты разные бывают: те, которые
под  надзором,  народ  безопасный,  а вот которые на свободе разгуливают, те
самые зловредные - от них каждую минуту пакости жди.
     Бабка Маланья качала головой и поддакивала.
     Сергею  иной  раз  случалось бывать в это время у бабки и слышать такие
разговоры.
     Он  слушал  и  никак  не  мог  понять,  -  почему студенты зловредные и
опасные?  Студентов он видал в городе часто - они приезжали в Уржум к родным
на  каникулы.  Народ  это  был  веселый и шумный. По вечерам они катались по
Уржумке на лодке, пели хорошие песни.
     Сережа  иные  из  этих  песен  запомнил, и сам их распевал, когда ходил
ловить  щуренков  на  мельницу. А одну песню ему так и не удалось выучить до
конца.  Слышал  он  ее  только один раз в Мещанском лесу - вечером. Студенты
развели в лесу костер, играли на гитаре и пели:

                Но настанет пора, и проснется народ,
                Разогнет он могучую спину,
                И на бар и бояр и на прочих господ
                Он поднимет родную дубину.

                Эх, дубинушка, ухнем!
                Эх, зеленая сама пойдет!


                                  Глава XX

"БЛАГОДЕТЕЛИ"

     В  1901 году, перед роспуском учеников Уржумского городского училища на
каникулы,  в  учительской,  окрашенной  голубой  масляной краской, за столом
заседало  шесть  человек.  Директор  училища  Костров  сидел с полузакрытыми
глазами и, казалось, дремал. Черные брови-гусеницы у него на лбу отдыхали.
     Рядом  с ним Никифор Савельевич Морозов старательно записывал что-то на
клочке  бумаги. Перед ним высокой стопкой лежали аттестаты окончивших в этом
году  городское  училище.  Отец  Константин,  еле  сдерживая зевоту, потирал
пухлые, словно восковые руки.
     По  другую  сторону  стола  рядом  с  председателем  благотворительного
общества  Польнером важно восседали два уржумских купца - попечители приюта,
-  оба  в  черных  сюртуках,  краснощекие, бородатые и причесанные на прямой
ряд.
     В комнате было душно.
     Над  столом  с  жужжанием летали мухи. В раскрытые окна доносились плач
грудного  ребенка  и  звонкий крик мальчишек, которые в конце улицы играли в
"лунки".
     Люди  за  столом  в учительской сидели уже около часа. Все устали. Всем
давно  хотелось  разойтись  по  домам, но нужно было еще решить один вопрос.
Никифор  Савельич Морозов взял в руки аттестат, лежавший сверху, и заговорил
умоляющим голосом:
     - Не  учить  дальше  такого  способного  юношу - просто преступление: у
него незаурядные способности.
     - И  я  так  полагаю,  -  отозвался  Польнер,  покосясь на директора. -
Мальчик оба училища с хорошими отметками окончил. Первый ученик.
     Директор  Костров внезапно раскрыл глаза, пошевелил своими гусеницами и
откинулся на спинку стула.
     - Двадцать  пять  лет,  -  сказал  Костров,  - я служу в училище. Видел
тысячи  юнцов.  Да-с,  тысячи. А толковых видел редко. Да-с, весьма редко. В
большинстве случаев это все лоботрясы, лентяи и болваны. Да-с.
     Директор ударил ладонью по столу.
     - Но  в  данном  случае,  -  сказал  он  после некоторого молчания, - я
вынужден  признать,  что Костриков Сергей парень с характером и с головой. Я
склонен думать, что из этого парня толк выйдет. Да-с, выйдет...
     Костров  замолк  и  снова  закрыл  глаза,  как  будто считая, что и так
сказано  слишком  много.  Все некоторое время молчали. Первый прервал тишину
отец Константин. Он вздохнул и сказал, перебирая цепочку креста:
     - Из  всего  вышесказанного,  по  моему  разумению, следует, что ученик
Костриков  действительно  достоин  субсидии.  Ежели  господа  попечители  не
откажут, то, с богом, пусть дальше учится.
     Один из купцов заерзал на стуле.
     - А сколько, примерно, это стоить будет?
     - За  год  тридцать рублей, - поспешно ответил Польнер. - За четверть -
семь с полтиной.
     - Так,  значит,  ежели три года учиться, это выйдет девяносто рубликов.
Дороговато! - подсчитал второй купец.
     - Да  прикинуть  форму,  да квартирные, да баню, да пить-есть ему надо,
да на дорогу, да то, да се. Многовато...
     - Не выйдет.
     - У нас, уважаемые, деньги на полу не валяются.
     Оба  купца-попечителя заговорили громко и сердито, словно подсчитывая у
себя в лавке выручку.
     - Уважаемые  господа  попечители,  -  вмешался в их разговор Польнер. -
Насчет  квартиры  прошу  вас  не  беспокоиться.  У  меня в Казани живет одна
дальняя  родственница, достойнейшая женщина - Сундстрем, Людмила Густавовна.
Эта  особа  вошла  в  положение  сироты и за самую небольшую плату, почти из
милости, согласилась приютить его где-нибудь у себя в уголку.
     - За   сироту,  как  говорится,  господь  сторицей  воздаст  и  прибыль
приумножит,  -  сказал отец Константин нараспев. - Отрок сей талант имеет, а
талант, как говорится, грешно в землю зарывать.
     Долго  еще  ломались  купцы-попечители  и  наконец все-таки согласились
отправить  за  свой  счет  в  Казань  первого  ученика Уржумского городского
училища Сергея Кострикова.
     Крепко  зажав  в  руке  аттестат  об успешном окончании полного курса в
Уржумском городском училище, Сергей Костриков побежал домой.
     Дома он застал бабушку в слезах.
     Сегодня  утром  к  ней  пришел  усатый  городовой с двумя понятыми и за
неуплату  домового  налога  описал  и  унес  с собой все, что было ценного в
доме.  Унес  самовар с помятым боком и погнутой ножкой и большой круглый бак
для  воды, "медяник", который до того позеленел снаружи, что его нельзя было
отчистить даже тертым кирпичом.
     Лучших вещей в доме у бабушки не нашлось.
     Бабушка  долго  всхлипывала и никак не могла толком объяснить Сергею, в
чем дело. За нее стала рассказывать сестренка Лиза:
     - А  что  у  нас тут было!.. Приходил городовой и с ним дяденьки, двое.
От  Анны  Ивановны  -  брат  ее,  да  из  зеленого дома Дарьи Федоровны муж.
Городовой  стал  у  бабушки денег просить, а у ней нету. Тут он взял самовар
со  стола,  а  воду  из самовара вылил. А дяденьки медяник унесли, воду тоже
вылили,   прямо  на  двор  под  березу.  Бабушка  городового  просит:  "Ваше
благородие,  отдайте!",  а  он  не  отдает.  "Деньги принесешь, - говорит, -
тогда и самовар и медяник отдадим".
     Сергей  положил  на  стол  аттестат,  подошел  к  бабушке и обнял ее за
плечи.
     - Не  плачь,  бабушка,  -  сказал Сергей. - Скоро я деньги зарабатывать
буду. Купим тогда новый самовар, с конфоркой.
     Он помолчал минуту, а потом добавил:
     - Меня, бабушка, в Казань посылают учиться. На купцовский счет.
     Бабушка еще громче заплакала, но теперь уже от радости.
     - Слава  те,  господи.  Вот  радость,  вот радость-то! Может, и в самом
деле  в  люди  выбьешься.  Не  станешь  маяться,  как  маялась я да покойная
Катенька...


x x x

     Через две недели из Вятки приехал Саня.
     - Ну,  Сань,  я  в  Казань  поеду,  в  техническом  учиться  буду, там,
наверное, и по-немецки учат, - похвалился Сергей.
     - У  техников  форма  плохая,  -  равнодушно ответил Саня. - На фуражке
молоточек и тиски.
     - Это  еще  с  полгоря, - засмеялся Сергей. - Мне бы главное - в Казань
попасть. Прямо не могу дождаться осени...
     И вот, наконец, осень пришла.
     В  августе 1901 года Саня уехал обратно в Вятку, а Сергей - в Казанское
ремесленное  училище,  которое  называлось  "Соединенным  промышленным".  Он
повез   с   собой  метрическую  выпись,  аттестат  об  окончании  Уржумского
городского училища и "обязательство", где говорилось:

     "Означенного  С.Кострикова  я  обязуюсь одевать по установленной форме,
снабжать  всеми  учебными  пособиями  и  своевременно  вносить установленную
плату   за   правоучение.   Жительство   он  будет  иметь  в  квартире  моей
родственницы, дочери чиновника, девицы Людмилы Густавовны Сундстрем.
     Даю  ручательство в правильном над Сергеем Костриковым домашнем надзоре
и в предоставлении ему необходимого для учебных занятий удобства.
                                              Председатель Совета Уржумского
                                                 Благотворительного Общества
                                                            Виктор Польнер".


                                 Глава XXI

В КАЗАНИ

     Людмила   Густавовна   Сундстрем  жила  на  Нижне-Федоровской  улице  в
деревянном двухэтажном доме.
     Это  была высокая женщина, лет сорока пяти. Худая и плоская, она чем-то
напоминала  высушенную рыбу. Это сходство еще увеличивали ее серые, круглые,
навыкате глаза, похожие на глаза морского окуня.
     Людмила  Густавовна  имела  чувствительный и мечтательный характер. Она
зачитывалась  слезливыми  немецкими  романами  и  особенно  любила,  когда в
книгах было написано про любовь и все кончалось свадьбой.
     Она  была  слезлива и жалостлива. Жалела людей, жалела сорванные цветы,
жалела   животных.  В  ее  квартире  всегда  находили  пристанище  голодные,
облезлые  кошки,  собаки с перебитыми лапами и отдавленными хвостами. Она их
лечила, откармливала и снова выпускала на улицу.
     Все  вещи  Людмила  Густавовна называла ласкательными именами: чашечка,
стульчик,  ложечка, подушечка. А своих жильцов - студентов - звала не иначе,
как  "деточки"  и  "голубчики", хотя этим деточкам было по двадцати с лишком
лет.
     Получив  письмо из Уржума, Людмила Густавовна стала с нетерпением ждать
приезда  Сергея.  Она  вообразила,  что  "сиротка"  должен  быть обязательно
худеньким,   бледненьким,  золотоволосым  мальчиком,  таким,  какими  обычно
изображались сиротки в старинных слезливых романах.
     - Бедное  дитя!  -  говорила  она про Сергея, еще не зная его. - Бедное
дитя!
     Однажды  утром с черного хода кто-то резко позвонил. Людмила Густавовна
пошла сама отпирать дверь, так как кухарка ее ушла на рынок.
     На  площадке стоял паренек лет пятнадцати. Это был широкоплечий крепыш,
смуглый,  с темными насмешливыми глазами и большим лбом. Старая фуражка была
сдвинута   на   затылок,   из-под   нее   виднелись  густые  темные  волосы,
подстриженные  ежиком.  Короткое  выцветшее приютское пальтишко не сходилось
на груди. В руках он держал небольшую корзинку с вещами.
     - Ты  кто? - спросила Людмила Густавовна, с удивлением и даже с испугом
разглядывая паренька.
     - Сергей Костриков.
     - Сиротка?.. Из Уржума?
     - Из Уржума.
     - Так  это,  значит, ты? Ну, входи, входи, - растерянно сказала Людмила
Густавовна, впуская Сергея в кухню.
     "Сиротка" показался ей что-то слишком уж здоровым, сильным и веселым.
     - Послушай,  а  ты  правда  сиротка?  -  сомневаясь,  спросила  Людмила
Густавовна, пристально разглядывая своего нового жильца.
     - Сирота, - ответил Сергей.
     - Ну  что ж, садись, - сказала Людмила Густавовна и стала расспрашивать
его  о  своем  двоюродном брате Польнере и об Уржуме, где она гостила, когда
была  еще  совсем  юной  девушкой. Сергей глядел в пол и медленно отвечал на
вопросы.  Он  не все понимал из того, что говорила Людмила Густавовна, - она
трещала, как сорока, да к тому же еще и шепелявила.
     Скоро  вернулась  кухарка  с  рынка.  Людмила Густавовна велела напоить
Сергея  чаем  и,  чтобы обдумать, куда поместить нового жильца, пошла в свою
комнату, тесно заставленную старинной плюшевой мебелью.
     Толстая усатая старуха-кухарка оказалась разговорчивой и добродушной.
     - Значит,  учиться приехал? Хватишь ты, парень, соленого до слез с этим
ученьем.  Бедному  человеку учиться карман не дозволяет. Бедному мастеровать
надо: в плотники, в столяры, в сапожники итти.
     Старуха  долго философствовала о судьбе бедняков и под конец рассказала
Сергею  печальную  историю  о  том,  как  в  прошлом  году в их доме умер от
чахотки молодой студент:
     - Лицо  у  него  было  желтое, ровно восковое, нос острый. Бежит бывало
утром  голодный,  на  свои лекции торопится. Сапоги драные, шинель на рыбьем
меху...
     Пока  Сергей  пил  чай,  Людмила  Густавовна  сидела  в  своей комнате,
обдумывая,  куда  поместить  нового  жильца.  Но  как ни прикидывала, как ни
раздумывала,  для  Сергея  находилось только одно место - в темном коридоре.
Там  стоял  небольшой сундук, покрытый выцветшим ковром. Над сундуком висели
завернутые  в простыни две картины и шелковый зонтик в сером чехле. Здесь же
в углу на ватной подстилке жила старая слепая кошка.
     Людмила  Густавовна  вышла  на кухню и объявила Сергею свое решение: он
будет  спать  в  передней на "сундучке", а заниматься может вечером на кухне
после того, как все отужинают и кухарка вымоет и уберет посуду.
     Вечером  в  квартиру  начали  собираться  студенты.  Они возвращались с
занятий. Всего жильцов у Людмилы Густавовны было шесть человек.
     В  этот  вечер,  выйдя  на  кухню,  жильцы  увидели  там  темноволосого
смуглого  мальчика.  Он сидел у окна и читал какую-то книжку. Долго пришлось
в  первый  вечер Сергею ждать на кухне, пока все улягутся спать и перестанут
ходить  через  коридор.  Когда, наконец, в квартире все утихло, Сергей пошел
устраиваться на новом месте.
     Сундук  оказался  слишком  коротким.  Спать  на  нем  можно было только
свернувшись  клубочком.  Постель  была жесткая, а от матраца почему-то пахло
керосином.  Сергей  долго  ворочался  и  никак не мог уснуть на новом месте.
Только под самое утро он заснул крепким сном.


                                 Глава XXII

УГЛОВОЙ ЖИЛЕЦ

     Занятия  в  Казанском  промышленном  училище  начинались ровно в восемь
часов  утра.  А  так  как  Сергей жил в другом конце города, то вставать ему
приходилось  рано.  Кухонные  часы  с растрескавшимся циферблатом показывали
только половину седьмого, когда он просыпался.
     На  умывание  и  сборы у него уходило не больше десяти минут. Сапоги он
надевал  в  самую  последнюю  минуту, а до того ходил по кухне