араю, там у меня лапта спрятана, - сказал Васька.
     Они  побежали  к  сараю.  Посреди  двора  стояла  маленькая  девочка и,
нагнувшись,  втыкала  в песок цветы ровными рядами - делала садик. Васька на
бегу растоптал ее цветы и грядки. Девочка заплакала.
     - Реви громче! - крикнул Васька и дал ей тумака.
     Она упала носом в песок - на свои грядки.
     - Это ты за что ее? - спросил Сережа останавливаясь.
     - А так, - буркнул Васька. - Пускай не лезет!..
     - Она и не лезла, - сказал Сережа.
     - Поговори еще! - крикнул Васька. - Я и тебе наклею.
     - А ну, попробуй!..
     Сережа  выставил вперед плечо и налетел на белобрысого. Васька встретил
его кулаками.
     - Что там такое? - раздался вдруг из окна голос Юлии Константиновны.
     - Юлия Константиновна, новенький дерется! - крикнул Васька.
     - Врет, врет, он сам начал! - закричали приютские.
     - Поди сюда, Василий, - позвала Юлия Константиновна.
     Васька побежал на крыльцо, грозя Сереже кулаком.
     Девочка все еще сидела на песке, вытирая фартуком слезы.
     - Зинка, хватит реветь, вставай! - крикнула ей подруга.
     Зинка  встала,  отряхнула  платье и, засунув палец в рот, уставилась на
Сережу.
     Трое  мальчишек  переглянулись. Один из них, курносый, подтолкнул своих
товарищей и что-то шепнул им на ухо.
     - Жених и невеста! Жених и невеста! - закричали они неожиданно хором.
     А  курносый  мальчишка, вытаращив глаза, запрыгал перед Сережей. Сережа
покраснел  и наклонил голову, точно собирался бодаться. Мальчишки подступили
ближе.
     - Жених и невеста! Невеста без места! - кричали они изо всех сил.
     Сережа круто повернулся и побежал к дому.
     - Ябедник! Ябедник! Жаловаться побег! - орал ему вслед курносый.
     Сережа, добежав до стены дома, уткнулся лицом в стену.
     - Гляди, гляди, - ревет! - смеялись девочки.
     Но  Сережа  не  собирался  плакать. Он с минуту постоял у стены и вдруг
бросился бежать к воротам. С шумом распахнув калитку, он выскочил на улицу.
     - Юлия   Константиновна,   Юлия  Константиновна!  Новенький  убежал!  -
завопили приютские и бросились ловить Сережу.
     Он  не  успел  еще  перебежать  дорогу,  как приютские схватили его и с
криком  потащили  обратно  во двор. Сережа вырывался изо всех сил. Но это не
помогало  -  ребят было много. Калитка захлопнулась. Один из приютских запер
ее на щеколду.
     - Пустите  меня! Я все равно убегу. Пустите! Ну! - рванулся в последний
раз Сережа.


                                 Глава VIII

ВОСПИТАННИКИ

     Через  неделю  приютской  жизни  Сережа  увидел,  что  ребята не так уж
похожи  друг на друга, как ему показалось в первый раз. Тут были и тихонькие
и  озорные,  и  ловкие  и  неуклюжие,  и  плаксы  и веселые. Самым отчаянным
драчуном  -  грозой  всего приюта - был Васька Новогодов, тот самый, который
прозвал Сережу "головастым" и ударил Зинку.
     Васька  Новогодов  попал  в  приют  три  года тому назад. Его нашли под
Новый  год  на  паперти  собора.  Он стоял, посиневший от холода, в рваном и
грязном  тулупчике, голова его была обмотана грубым вязаным платком. Длинные
концы платка, перекрещенные на груди, торчали сзади наподобие двух ушей.
     - Ты о чем, девочка, плачешь? - спросила сердобольная старуха-нищенка.
     - Ма-а-амка ушла! - заревел еще громче Васька.
     Старуха  побежала  за  городовым.  Тот  взял  его  за  руку  и, ворча и
ругаясь,  повел  Ваську  в  приют.  Когда  в  приюте  Ваську  раздели, то он
оказался  белоголовым мальчишкой в деревенской розовой рубашке, подпоясанной
веревкой, и в драных штанах, заправленных в большие старые валенки.
     Имя  свое  он  сказал  сразу.  Зовут его Васька. Лошадь, на которой они
ехали  из деревни, рыжая и зовут ее Малька, потому что она маленькая. А мать
его зовут "мамка".
     Больше  о  себе  он  сказать ничего не мог. На вид ему было четыре-пять
лет,  и поэтому его записали в приютской книге Василием, пяти лет отроду, по
фамилии  Новогодов.  Такую  фамилию  ему  придумал  приютский  поп, которого
ребята называли: батюшка, а взрослые - отец Константин.
     - Младенец  сей  был  найден  в  канун  Нового  года,  а потому пусть и
называется отныне Василий Новогодов, - рассудил поп.
     Таких,  как Васька, в приюте было немало. Девочку Полю подкинула тетка,
которая  морила  ее голодом. Поля всегда так торопилась есть, точно боялась,
что  у  нее  отнимут  чашку  с едой. Приютские ее прозвали: "Полька-жадина".
Были  еще  два  мальчика-подкидыша "неразлучники". Они всегда ходили вместе,
держась  за  руки.  И если один из них падал, ушибался и начинал плакать, то
другой за компанию ревел еще громче.
     На  первый взгляд Сереже показалось, что у всех приютских волосы одного
и  того  же  цвета,  но  потом  он  заметил, что стоило только после стрижки
немножко  отрасти  волосам,  как  в  приюте появлялись всякие ребята: русые,
белобрысые, черные, и было даже двое рыжих.
     Дни  шли  за  днями.  Скоро  Сережа понял, что бежать из приюта трудно,
почти  невозможно. Во-первых, сами ребята смотрели друг за другом, а потом у
ворот  на  скамейке  всегда сидел дворник Палладий - длиннобородый пожилой и
строгий  мужик. На нем был белый холщевый фартук и лапти на босу ногу. Рыжие
волосы он подстригал в скобку и густо мазал лампадным маслом.
     - Балуете!  Вот  я  вам  ужо!  -  тряс рыжей бородой Палладий и сердито
грозил коричневым пальцем. Приютские его боялись больше, чем начальницы.
     Оставалась  у  Сережи  одна надежда - дождаться бабушки. Он решил, что,
как  только она к нему придет в воскресенье, он станет перед ней на колени и
начнет  просить  ее,  чтобы она взяла его домой. О том, что бабушка может не
прийти,  он  даже  боялся  думать. От этих страшных мыслей замирало сердце и
холодели руки.
     Играя  с  ребятами  на  дворе,  Сережа  не  спускал  глаз с калитки. Из
спальни  он  поминутно поглядывал в окно, не открывается ли калитка, не идет
ли  бабушка.  Но  бабушка  не  шла. Правда, она приходила в приют, и не один
раз,  справиться  о  внуке,  но  только  в  те  часы, когда ребят уводили на
прогулку.
     Каждый  раз,  возвращаясь  в  приют, Сережа узнавал от маленькой Зинки,
которая  не  ходила  на  прогулку,  потому что у нее вечно болели то уши, то
зубы,  что  нынче  опять  приходила его бабушка. Сережа забирался за сарай и
плакал  там  потихоньку,  чтобы  ребята не видели. Он сердился на бабушку за
то,  что  она  приходит в такие часы, когда его нет дома. Он не понимал, что
бабушка это делает нарочно - не хочет его расстраивать.


                                  Глава IX

ПРИЮТСКОЕ ЖИТЬЕ

     День  в  приюте  начинался  с  восьми  часов  утра.  Наверх, в спальню,
длинную  комнату  с  низкими  окнами  на  север, приходила толстая сторожиха
Дарья и будила ребят.
     - Вставайте!..  Вставайте!..  -  выкрикивала  она хриплым голосом, икая
после каждого слова.
     Приютские   говорили,   что   Дарью  "сглазили"  и  у  нее  страшная  и
неизлечимая болезнь - "икота".
     Каждое  утро  Дарья  сдергивала  с  Васьки  Новогодова  одеяло и звонко
шлепала его по спине. Васька любил поспать и всегда вставал последним.
     Толкая  друг  друга,  топая  босыми  ногами по деревянному полу, ребята
бежали гурьбой на кухню умываться.
     Пять  жестяных  умывальников,  приколоченных к длинной доске, звенели и
громыхали  так, что слышно было даже наверху в спальне. Брызги летели во все
стороны,  и  около  рукомойника  на полу стояли большие лужи. На лестнице от
мокрых ног оставались следы.
     После  умыванья  каждому  нужно  было  повесить  личное  полотенце  "по
форме":  сложить  пополам и перекинуть через заднюю спинку кровати. Если кто
этого не делал, того наказывали.
     Повесив  полотенце,  ребята сбегали вниз в столовую, которая находилась
рядом  с  кухней.  Это была мрачная комната с закопченными стенами и большой
иконой  в  углу,  настолько темной, что на ней нельзя было ничего разобрать,
кроме  тонкой  коричневой  руки,  поднятой кверху. Посредине столовой стояли
длинные  некрашеные  столы,  а  по  бокам  их - деревянные лавки. В столовой
ребят  выстраивали  между  лавками  и  столом  -  на  молитву.  Стоять  было
неудобно.  Сзади  в  ноги  вдавливался  край  скамейки,  а  в  живот и грудь
упирался край стола.
     Дежурный  -  кто-нибудь  из  ребят  постарше - выходил вперед и начинал
читать  молитву.  Читать  надо  было  быстро,  без запинки, а то попадало от
батюшки.  За  первой  молитвой  шла  вторая. Ее пели хором. Маленькие ребята
только  шевелили  губами.  Молитва  была  трудная,  некоторые  слова им было
просто  невозможно  выговорить,  например:  "даждь нам днесь". После молитвы
приютские  усаживались  за  стол.  Мальчики  сидели  отдельно от девочек. На
столе  кучкой  лежали  деревянные крашеные ложки. На каждой ложке на черенке
ножичком  была  сделана какая-нибудь отметка, зазубринка, крестик или буква,
чтобы каждый мог узнать свою ложку.
     Утро  начиналось  с  завтрака.  Чай  давали только два раза в неделю: в
пятницу  и  среду.  На  завтрак  варили  гороховый  кисель с постным маслом,
иногда толокно с молоком, изредка давали одно молоко.
     Ели  ребята  из  глиняных  чашек  -  пять человек из одной чашки. Когда
наливали  молоко,  то  в  чашку  крошили кусочки черного хлеба. Ребята зорко
следили друг за другом - каждому хотелось побольше молока, поменьше хлеба.
     Белый  хлеб  ребята  получали  только  два  раза  в  год: на пасху и на
рождество.  Накануне  этих  праздников Дарья пекла в русской печке маленькие
кругленькие  булочки  с  изюмом.  Две  изюминки  на каждую булочку. Один раз
жадной  Поле  посчастливилось:  она  нашла  в  булке целых четыре изюминки -
верно,  Дарья обсчиталась. С тех пор все ребята надеялись найти как-нибудь в
своей булочке лишнюю изюминку, только никто больше не находил.
     Кончали   завтрак,   опять  читали  и  пели  молитву,  а  затем  шли  в
мастерские.  Мальчики  -  в переплетную, сапожную и столярную, а девочки - в
швейную,   где  подрубали  полотенца,  шили  наволочки  и  мешки.  Иногда  в
приютскую  швейную приносили заказ от какой-нибудь купчихи на пододеяльники.
Вот  уж  боялись тогда испортить работу - шили не дыша. Особенно трудно было
петли  метать.  Но  зато  если  купчиха  оставалась довольна, то присылала в
приют пшена на кашу или крупчатки для "салмы".
     Как-то раз утром на завтрак подали странное кушанье.
     - Салма, салма... - зашептались за столом ребята.
     - Это  не простое кушанье, а татарское - важно сказал Сереже его сосед,
рыжий  Пашка,  который,  если  на  него  смотреть  сбоку, был очень похож на
зайца.
     Сереже  было  очень  интересно попробовать новое кушанье. Он думал, что
это рыба вроде сома.
     Но  в  чашки  налили  мутного  серого  супа,  в  котором плавала крупно
нарезанная  лапша  и  горох - все вместе. Ребята, причмокивая губами, начали
есть  салму.  Некоторые  так  спешили,  что  давились  и кашляли. Нужно было
поскорей съесть, чтобы успеть попросить вторую порцию.
     Сережа  никак  не  поспевал  за ребятами. Он не привык есть так быстро.
Бабушка  не  позволяла  торопиться,  говорила,  что  от  горячей  пищи кишки
сохнут.  Здесь же нужно было поторапливаться. В этот день Сережа вылез из-за
стола  голодный  и  сердитый.  Он  так и не понял, понравилась ему салма или
нет.
     Кроме   салмы,  готовили  еще  в  приюте  кушанье,  которое  называлось
"кулага".  Это был густой кисель из проросшего овса, темнокоричневого цвета,
с  запахом  хлебного  кваса.  Только  и  было радости от этой кулаги, что ею
можно  было  отлично  вымазать  щеки  и  нос  соседу - кулага была сладкая и
липкая.
     Но  за  это  в  приюте  наказывали.  Наказания здесь были не такие, как
дома.  Дома  бабка  мимоходом  дернет за ухо или за вихор - вот и все. А тут
оставляли  без  обеда,  а  то ставили в столовой на колени. Васька Новогодов
стоял  чаще всех. Он даже иногда сам приходил и становился в углу на колени.
Лучше уж в углу постоять, чем остаться без обеда.
     В  два  часа  начинался  обед. Ребят опять выстраивали на молитву. Обед
был  из  двух  блюд:  суп или щи, а на второе - каша. После обеда нужно было
снова молиться.
     В  девять  часов  вечера  читали  и пели молитвы перед ужином и доедали
остатки  обеда.  Потом опять молились и в десять часов ложились спать. Перед
сном  читали  особенную молитву - не богу, а ночному ангелу-хранителю. Ангел
должен был ночью сторожить приютских ребят.
     Рыжий  Пашка  рассказал  как-то Сереже, что он несколько раз нарочно не
спал,  чтобы  подкараулить  ангела, но ни разу никого не видел. Может, ангел
куда и ходит по ночам, да только не в приют.
     - Мы  как  монахи  здесь живем, все только молимся, - ворчал Пашка. - А
толку никакого. Уж скорей бы осень пришла.
     - А что осенью будет? - спросил Сережа.
     - Осенью  мы  хоть  учиться  в  приходскую школу пойдем. У нас в приюте
своей-то нету.
     - А меня возьмут?
     - А тебе сколько?
     - Скоро  девять,  - сказал Сережа. На самом же деле до девяти ему нужно
было расти еще полгода.
     Пашка прищурился и, оглядев его небольшую коренастую фигуру, сказал:
     - Там разберутся!..


x x x

     Летом  перед  обедом  ежедневно водили ребят купаться. Река была рядом.
Сразу же за приютским домом начинался отлогий косогор.
     По  берегам  Уржумки  росли душистые тополя, березы и ивы с опущенными,
словно  мокрыми  ветками.  Приютские ребята сбегали по высокой траве вниз на
берег,  а  некоторые ложились и с хохотом и визгом скатывались по косогору к
речке.
     Правда,  место  здесь  было даже лучше, чем против собора, где купались
городские,  -  здесь  и  песок  был  почище  и  трава  не такая примятая. Но
купаться  с  приютскими Сереже было скучно. В воду и из воды ребята лезли по
команде.  Юлия  Константиновна  стояла  на  берегу  в  белом, гладью вышитом
полотняном  платье,  держала  в  руке  розовый  шелковый  зонтик  и нараспев
кричала:
     - Дети, в воду! Де-ти, в во-ду!
     Потом  осторожно  садилась  на  песок на разостланное полотенце, читала
книгу и посматривала поверх очков на ребят.
     Приютские  заметили,  что  если  Юлии  Константиновне  книга попадалась
неинтересная,  то  купанье  выходило плохое. Юлия Константиновна перелистает
книжку, посидит-посидит, вздохнет, а потом и начнет командовать:
     - Дети,  не  кричать!..  Дети, далеко не уплывать!.. Дети, не нырять!..
Дети, песком не кидаться!..
     Ну какой интерес от такого купанья, когда и пошевелиться нельзя!
     Но  зато,  если  книга  попадалась  интересная,  то Юлия Константиновна
читала не отрываясь, даже глаз не поднимала.
     Вот тогда-то начиналось раздолье!
     Прожив  три  недели  в  приюте,  Сережа  понял,  что Лидия Ивановна его
обманула.  Ничего  из  того, что она обещала, не оказалось в приюте. Игрушек
не  было. Приютские играли деревянными чурбачками и тряпочным мячиком, точно
таким,  какой  был  у  Сережи дома. Одно только оказалось правдой. У каждого
приютского  была  своя  отдельная  деревянная  койка.  Но тоненькие, набитые
слежавшейся  соломой  грязные  матрацы  были  жестки, а из подушек то и дело
вылезала солома и больно кололась.
     Простынь  приютским  не  полагалось,  спали на одних матрацах. В каждой
щелке,  в  каждом  уголку спальни жили клопы. По ночам они ползали по стенам
целыми стаями, гуляли по полу и даже падали с потолка.
     - А  Лидия-то  Ивановна  хвастала,  что  в приюте всего много. Выдумала
все, - жаловался Сережа Пашке.
     - А  ты  за это, как она придет в приют, подбеги сзади да и плюнь ей на
юбку, - учил Пашка.
     Но Лидия Ивановна и не думала приходить в приют.


                                  Глава X

ДОМОЙ

     Третья  неделя  подходила  к  концу,  когда  Юлия Константиновна решила
отпустить  Сережу  домой.  В  воскресенье  -  отпускной  день в приюте - она
позвала  его  в канцелярию, в ту самую комнату, где в большом шкафу на полке
были заперты его бумаги.
     - Иди-ка  сейчас,  Сережа,  в  спальню, надень сапоги, чистую рубашку и
отправляйся  домой.  А вечером тебя бабушка обратно в приют приведет. Понял?
- спросила Юлия Константиновна и взяла его за подбородок.
     - Понял!  -  строго и будто нехотя ответил Сережа. Он не совсем поверил
словам начальницы, подумал, что она шутит.
     - Что  же  ты  стоишь?  Иди!  -  сказала  Юлия  Константиновна  и стала
перебирать на столе какие-то бумаги.
     Видно, не шутит!..
     Сережа  побежал  наверх в спальню, прыгая через две ступеньки. Второпях
он надел рубаху наизнанку. Пришлось стянуть ее и надеть второй раз.
     Сапоги натягивал так, что чуть не оторвал у них ушки.
     Наконец все было готово.
     Сережа  спустился вниз, осторожно держась за перила. В грубых и тяжелых
сапогах  ноги  не  сгибались  и сделались точно каменные. Он вышел на двор и
оглянулся.
     Ему   казалось,   что   сейчас   непременно   позовет   из   окна  Юлия
Константиновна  и  скажет:  "Нечего  тебе домой ходить. Оставайся-ка лучше в
приюте".  Но  его никто не позвал назад, и он благополучно дошел до калитки.
Калитка с визгом распахнулась и плотно захлопнулась за Сережей.
     На  Воскресенской  улице  было  тихо,  -  видно, все еще были в церкви.
Только  посредине  дороги  в пыли копошились куры, да чья-то коза общипывала
сквозь палисадник кусты сирени.
     Сережа  перевел  дух, выпрямился и что было сил припустился бежать. Ему
казалось,  что  его  приютские тяжелые сапоги стучат на всю улицу. Он бежал,
боясь оглянуться назад.
     Красный,  вспотевший,  тяжело  дыша,  Сережа  остановился около аптеки,
чтобы  передохнуть.  В  окнах  аптеки  поблескивали цветные стеклянные шары,
которые  очень  нравились  Сереже.  Раньше,  когда  он жил дома, он и Санька
часто  бегали  любоваться  на  них. Теперь было не до шаров. Сережа облизнул
губы, рукавом рубашки вытер с лица пот и опять пустился бежать дальше.
     На   углу  Буйской  и  Воскресенской  улицы  из-за  густой  зелени  уже
виднелась  Воскресенская  церковь, точно большая белая глыба. А от церкви до
дома  оставалось  рукой подать. Сейчас только нужно будет свернуть направо в
Буйскую  улицу,  пробежать  мимо  церковного забора, потом мимо двухэтажного
каменного   дома  купца  Казанцева,  потом  мимо  бакалейной  лавки  Людмилы
Васильевны,  а  там  уж  и  пустырь  старовера Проньки, которого все считали
сумасшедшим  стариком,  потому  что он перед каждым встречным снимал шапку и
низко  кланялся.  А  рядом  с  пустырем Проньки его, Сережи, дом. Дом в пять
окошек  на  улицу.  Там  все  свои:  бабушка  Маланья, сестры Анюта и Лиза и
товарищ Санька.
     Вот он, вот он - дом!
     Сережа  добежал  и  с  разбегу  ударил  ногой в калитку. Она отлетела в
сторону.  На  дворе,  спиной  к воротам, на корточках сидел Санька и усердно
строил  из  камешков  и  земли  запруду.  Маленькая  Лиза,  щурясь от яркого
солнца,  сгребала  в  кучу  песок  железной  ржавой  банкой. У сарая бабушка
развешивала на веревке мокрое белье. Все было по-старому, на своем месте.
     - Са-а-нь-ка!  -  закричал  Сережа  так громко, что бабушка выронила из
рук мокрое белье.
     - Ишь  ты,  какой  стал!  -  сказал Санька, осматривая обстриженную под
первый  номер  голову  Сережи,  серую мешковатую рубаху и сапоги с торчащими
ушками.
     Сережа опустил голову и тоже оглядел свои штаны, рубаху и сапоги.
     - Какой  -  такой?..  Какой  был,  такой  и  остался.  Пойдем  на речку
купаться?..
     - Куда? К собору?
     - Да нет! Давай на тот конец реки пойдем, - сказал Сережа.
     - Этакую даль! - протянул Санька, вытирая грязные руки о штаны.
     - Зато там песок хороший, Сань, да и острог посмотрим.
     Они  побежали по Полстоваловской улице и только в самом конце ее, возле
дома  ссыльных,  остановились.  На крыльце сидела с книгой в руках женщина с
короткими  волосами,  в  мужской  рубашке, подпоясанной шнурком