Подумал  мужик,  подумал и женился. Пришла
мачеха  в  дом,  а с ней вместе горе пришло. Ведьмой оказалась мачеха. Такая
зловредная  баба,  с  утра  до  вечера  падчерицу корит. Все ей не так да не
эдак.  То  бьет  сиротку,  то  голодом  морит.  А та себе поплачет, поплачет
втихомолку, а пожаловаться отцу не смеет.
     Скоро  родилась  у мачехи своя дочка. Совсем житья не стало сироте. Раз
утром  отец  и  говорит  ей: "Собирайся, дочка, поедем в лес". Поехали они в
лес.  А  в  лесу  отец и признался: "Велела мне мачеха тебя в лесу оставить,
велела  она  тебе  руки отрубить". Заплакала девочка, положила руки на пень.
Отсек  топором  отец  ей  руки  по локоть. Сел на лошадь да и ускакал. Ходит
сиротка  безрукая  по  лесу,  плачет навзрыд. Тихо в лесу, только в ответ ей
кукушка  кричит:  ку-ку,  ку-ку.  На  ночь  залезла  девочка  в дупло, чтобы
медведь  ее  не  съел, а утром опять побрела по лесу пристанище искать. Шла,
шла  и  набрела  на маленькую избушку в лесу, - видно, охотники тут когда-то
жили. Осталась сиротка в этой избушке жить.
     Идет  год  за  годом,  растет  сиротка,  как березка, в лесу. Красавица
девушка стала, только безрукая.
     И  вот  надумала  девушка  пойти в ту сторону, где больше солнце греет.
Шла  она,  шла  и  увидела  большой  фруктовый  сад. Видит - висят на дереве
яблоки  заморские. Невиданные птицы на деревьях поют. Хотела сиротка сорвать
яблоко,  а  не может - рук нет, ртом тоже не достать - высоко. Стоит бедная,
смотрит  на  яблоню. Вдруг слышит - сзади кто-то говорит: "Сорви, красавица,
яблоко,  сорви".  Оглянулась  она  и  обомлела.  Стоит перед ней раскрасавец
молодой. Одежда на нем золотая в брильянтовых камнях, - как солнце горит.
     Стала  сиротка  вытягивать вперед свои обрубочки. Глядит - выросли они,
и  стали  на  них  расти  пальцы. Сначала большой, потом указательный, потом
средний,  за  ним  безымянный,  -  одного  мизинца не хватает, а под конец и
мизинец  вырос. На обеих руках по пяти пальцев выросло. Заплакала от радости
сиротка.  Подошел  к ней красавец, сорвал ей яблоко "белый налив" и повел ее
к себе во дворец.
     С той поры стали они жить-поживать да добра наживать.
     Ребята  знали  эту сказку наизусть, а все-таки любили ее слушать. А еще
нравилась  им  бабушкина  песня про добра молодца. Подперев щеку рукой, пела
ее бабушка тоненьким жалобным голоском:

                Разъезжает молодец на добром коне,
                Выпали у молодца вожжицы из рук.
                Спали у удалого перчаточки с рук.
                Знамо мне, удалому, в солдаты итти,
                Моей молодой жене солдаткой быть,
                Моим малым детушкам плакать-горевать...

     Грустная  была песня, а хорошая. Сережа слушал бы ее всю ночь напролет.
Да бабушка засиживаться не любила. Керосин жалела жечь зря.


                                  Глава V

НУЖДА

     За  покойного  мужа-солдата  бабушка  получала  пенсию - тридцать шесть
рублей  в  год  да  рубль  семьдесят  копеек  квартирных.  В году двенадцать
месяцев.  Разделишь  эти деньги на двенадцать, так на месяц только три рубля
придется,  а  в  месяце  тридцать дней. Три рубля на тридцать разделишь, так
только по гривеннику в день выходит.
     Попробуй  проживи  на  гривенник вчетвером, чтоб все были сыты, обуты и
одеты.
     У  бабушки руки опускались - что тут делать, как быть? Не хватает ни на
что  ее  солдатской  пенсии.  Придется,  видно,  надеть  внукам  через плечо
холщевые  сумы  и  послать  побираться.  Пойдут  они  по  домам,  станут под
окошком, запоют в три голоса:
     - Подайте милостыньку сироткам. Подайте корочку хлебца.
     Иные  хозяева  нищих  от  окошка  прогоняют.  А  то  и  злыми  собаками
припугнут.
     Начала  бабушка  советоваться  с  людьми.  Пошла  к  своей  соседке,  к
Санькиной матери, Устинье Степановне.
     - Как  быть,  Степановна?  Пропадаем.  Хлеба  черного  ребятам,  и того
вдосталь  нет.  Уж  не долог мой век - помру. Пенсия в казну пойдет, а что с
внуками будет?
     Думали  они,  думали  вместе  и  рассудили  так:  одно остается - пойти
бабушке в приют, попросить, чтобы взяли туда ее внуков.
     Но просить легко, а выпросить трудно.
     Приют  содержался  на  деньги  купцов и чиновников. Было в приюте всего
сорок  мест.  А  бедняков,  желающих  отдать  в  приют своих ребят, в городе
больше   сотни  насчитывалось.  Без  знакомого  человека  тут  уж  никак  не
обойдешься.  И  надумала  бабушка Маланья сходить к своему прежнему хозяину,
чиновнику   Перевозчикову.   У  него  большое  знакомство  среди  уржумского
начальства   было,   и   сам   с   женой   часто   в  гости  к  председателю
благотворительного общества хаживал - в карты играть.
     Надела  бабушка  самую  лучшую  кофту,  вытащила  из  зеленого  сундука
кашемировый  платок:  как-никак  к господам идет - надо поприличнее одеться.
Пришла  она  к  чиновнику  Перевозчикову,  стала  просить  похлопотать за ее
внуков, чтоб их в приют приняли.
     - Откажут  тебе, Маланья Авдеевна, - сказал Перевозчиков. - У тебя ведь
собственный дом имеется. Домовладелицей считаешься.
     Бабушка от обиды чуть не заплакала.
     - Ну  и  дом! У иного скворца скворечник лучше. Из-под пола дует, стены
осели,  двери  скособочились.  Окна  силком  открывать  приходится: все рамы
порассохлись. Одна слава, что дом!
     Выслушал Перевозчиков бабушку, почесал подбородок.
     - Ну  ладно,  старая.  Придет комиссия, посмотрит твой дом. Но ведь ты,
кажись,   кроме   всего  прочего,  николаевская  солдатка,  пенсию  за  мужа
получаешь.
     - Вот,  батюшка,  от  этой  самой  пенсии  я  и  прошу  внуков  в приют
устроить.  До того эта пенсия велика, - заплакала бабушка Маланья и стала по
пальцам  считать,  сколько  в  день  на четырех человек от ее большой пенсии
приходится.
     Получилось по две копейки с грошиком на человека.
     - Ну  ладно, Маланья Авдеевна, иди домой - похлопочу за твоих внуков, -
пообещал  Перевозчиков  и  велел  бабушке  Маланье  заглянуть  к  нему через
недельку.
     Поблагодарила  его  бабушка,  поклонилась в пояс и пошла домой. У ворот
ее  встретила  Лидия  Ивановна,  жена Перевозчикова. Поговорила с ней и тоже
пообещала  похлопотать за внуков. Бабушка и ей в пояс поклонилась. Ребятам о
приюте старуха пока еще ничего не говорила.
     Жалела  их,  уж  очень  тосковали  ребята после смерти матери. Особенно
скучал  Сережа.  Увидит  материнскую шаль на гвоздике и расплачется. Наденет
бабушка   старую   выцветшую  кофту  Кузьмовны,  Сережа  посмотрит  и  сразу
вспомнит,  как  мать в этой самой кофте ходила с ним в лавку Шамова и купила
ему  как-то  розовый  мятный  пряник.  А иной раз позабудет, что у него мать
умерла.  Заиграется  на  дворе,  захочется ему есть, вбежит в сени, раскроет
дверь нараспашку и крикнет:
     - Мама! Мам!..
     И  остановится  на  полуслове.  Вспомнит, что нет у него больше матери.
Постоит один в темных сенях и пойдет тихонько обратно во двор.
     Несколько  раз  начинала  бабушка  с  ребятами  разговор  о том, что не
прокормить  ей,  старой,  троих  внучат.  Ведь  ей,  может,  помереть  скоро
придется, а они когда еще на ноги станут.
     Ребята  слушали и не знали, куда она клонит. А старуха думала про приют
и  все  ждала,  что-то скажет ей чиновник Перевозчиков. Долгой показалась ей
эта  неделя. Но вот наступил срок. Опять пришла старая к Перевозчикову, а он
говорит:  "Зайди-ка еще через недельку". Три раза бегала бабушка к чиновнику
и только на четвертый ответ получила.
     - Ну,  поздравляю,  Маланья  Авдеевна. Одного можно в приют устроить, -
сказал Перевозчиков.
     - Как одного? Я, батюшка, за троих просила.
     - Нельзя  всех  в  приют принять. Возраст не подходит, - стал объяснять
Перевозчиков. - Сколько лет старшей?
     - Анюте-то? Одиннадцать будет.
     - Многовато.
     - А Лизаньке пять годков исполнилось. Тоже не подходит?
     - Это маловато.
     - Сереже восемь стукнуло.
     - Ну вот эти годы самые подходящие для приюта. Сережу и веди.
     "Чего  ж  тут рассуждать, надо сразу соглашаться", - подумала бабушка и
стала благодарить Перевозчикова.
     Придя домой, рассказала она об этом Устинье Степановне.
     - Ну  что  ж, - ответила та, - для мальчика, пожалуй, и лучше, что он в
приют  попадет.  Ему  образование,  ремесло  обязательно  нужно. А в приюте,
говорят,  мальчиков  сапожному  ремеслу и переплетному учат да еще корзины и
шляпы из соломы плести.
     "И  верно,  -  подумала  бабушка,  - вырастет Сережа, будет у него свой
кусок  хлеба,  а  с  ремеслом  человек  никогда  не  пропадет.  Будет Сережа
сапожником  и,  может,  до  такого  мастерства дойдет, что станет господские
башмаки  шить  с  высокими  каблуками.  За  такие башмаки уржумские богачи с
Большой улицы дорого платят".


                                  Глава VI

В ПРИЮТ

     И вот позвала бабушка Сережу со двора, где он с ребятами играл.
     Начала  с  ним  разговор  издалека. Вспомнила про свою молодость, когда
еще  без  очков  нитку  в  самую  тонкую иголку вдевала и лучше всех песни в
деревне  пела. А сарафана праздничного у ней не было. В бедности жили - тоже
сиротой выросла.
     Слушает  Сережа бабушку, а сам с ноги на ногу переступает - хочется ему
на  двор  к  ребятам  убежать, да нельзя. Бабушка все говорит и говорит. Про
сарафан  кончила  рассказывать,  про  теленка  начала, какой у них в деревне
занятный  теленок  был,  весь рыжий, а на лбу и на груди по белому пятнышку.
Заслушался Сережа, а бабушка вдруг и говорит:
     - Завтра мы с тобой в приют пойдем.
     - Не хочу в приют.
     - Что  ты, Сереженька, как это - "не хочу"? Что мы будем делать, на что
жить станем? А в приюте тебе хорошо будет. Мальчиков в приюте много.
     - Не  пойду!  Не  хочу!  - закричал Сережа. Да как затопает ногами, как
заплачет. Затрясся весь...
     Начала  его  бабушка  уговаривать.  Да  разве  уговоришь! Боится Сережа
приюта.  Он  хоть  сам  в  приюте  не  был,  да  они с Санькой не раз видели
приютских. Их каждое воскресенье утром водят к обедне в острожную церковь.
     Идут  они  по-двое,  тихо-тихо,  словно старички и старушки, даже спину
по-стариковски  гнут.  Что  девочки,  что мальчики - все наголо острижены. У
девочек  длинные серые платья, а у мальчиков темные ситцевые рубахи и черные
штаны.  Позади  тетенька  всегда  идет,  -  верно  начальница ихняя, строгая
такая,  в  черной  длинной  юбке.  На  глазах  очки в золотой оправе. Черный
шнурок  от  очков за ухо заложен. Если день пасмурный, так начальница в руке
зонтик с костяной ручкой держит.
     Вот  теперь  и  ему  тоже  придется  ходить с приютскими. И мальчишки с
Воскресенской  улицы  будут  дразнить  его из-за угла: "Сиротская вошь, куда
ползешь?"
     Уж  из  приюта  не выпустят! Не побежишь с Санькой на Уржумку купаться.
Не  придется  больше  прятаться  на  старом  сеновале  и  ловить  у мельницы
щуренков.
     - Бабушка,  миленькая,  не отдавай в приют! Я работать буду. Рыбу стану
ловить, на базаре продавать. А то пойду дрова пилить.
     Бабушка  даже  заплакала, слушая его. А потом пришла Устинья Степановна
и  стала  уговаривать  бабушку  отложить  еще  на один день отправку Сережи.
Может  быть, за день мальчишка успокоится и сам поймет, что ему нужно итти в
приют.
     - Придется, видно, еще на денек оставить, - согласилась бабушка.
     Ночью,  когда все заснули, Сережа на полатях долго просил сестру Анюту,
чтобы она уговорила бабушку не отдавать его в приют.
     Только  бы  не  отдавала,  а  уж он постарается много денег заработать.
Можно  будет каждый день варить щи, кашу, а черного хлеба будет столько, что
даже  не  съесть.  Ну, а если без приюта никак нельзя, так пусть отдают всех
троих, а то почему это он один оказался дома лишний?
     - Попросишь?
     - Попрошу, - пообещала Анюта.


x x x

     Просьбы  Анюты  не  помогли.  Через  день  бабушка, не говоря ни слова,
стала  собирать  Сережу  в  приют.  В  это  утро  к ним зашла Лидия Ивановна
Перевозчикова.  На Лидии Ивановне была белая батистовая кофточка в прошивках
и  шелковая  черная  юбка,  которая  шуршала  на ходу. На серебряной цепочке
раскачивалась  желтая  кожаная  сумочка - ридикюль. От Лидии Ивановны хорошо
пахло духами, и сама она была ласковая и грустная.
     - Я  слышала,  что  ты, Сережа, боишься итти в приют? А там так хорошо!
Ребяток  много,  тебе  с  ними  будет  весело.  В приюте много игрушек есть,
книжек. Отдельная кроватка у тебя будет, а потом ты в школу пойдешь.
     Сережа слушал Лидию Ивановну и глядел исподлобья.
     Она  присела  перед  ним  на  корточки, провела по его стриженой голове
рукой. Руки у нее были белые, мягкие, от них тоже пахло духами.
     - А  если  тебе не понравится в приюте, ты можешь прийти обратно домой,
-  сказала  Лидия  Ивановна  и  слегка  потрепала  его по щеке. - Захочешь и
уйдешь - вот и все!..
     Эти слова Лидии Ивановны понравились Сереже больше всего.
     Кроватка,  игрушки,  товарищи  -  все  это хорошо, а дома жить все-таки
лучше. Сережа повеселел.
     Бабушка надела на него самую лучшую голубую ситцевую рубашку.
     Он  без  слез  простился  с сестрами и Санькой. Чего горевать, если он,
может быть, уже завтра домой придет!..
     Они вышли из дому.
     Слева  пошла  бабушка,  держа  Сережу за руку, справа - Лидия Ивановна.
Она шуршала шелковой юбкой и размахивала ридикюльчиком.
     У калитки дома долго стояли и глядели ему вслед Анюта, Лиза и Санька.


                                 Глава VII

"ДОМ ПРИЗРЕНИЯ"

     Приютский  дом  был  последним домом на краю Воскресенской улицы. Серым
забором  он  отгородился  от остальных домов. Над воротами на большой ржавой
вывеске было написано:

ДОМ ПРИЗРЕНИЯ
                              МАЛОЛЕТНИХ ДЕТЕЙ

     Всю  дорогу  Сережа  шел  спокойно,  но  как только подошли к приютским
воротам, он начал вырываться.
     - Ну чего ты? Ведь мы только в гости идем! - сказала Лидия Ивановна.
     Сережа  успокоился,  но  боязливо  покосился  на  приютские ворота. Его
удивила  и  испугала  большая  вывеска. Вывески в Уржуме он видел только над
бакалейными,  винными  лавками  да  еще над воротами белого дома, у которого
стоял  усатый  часовой. Но в лавках торговали, в белом доме жили городовые с
шашкой на боку. А здесь вывеска зачем?
     Перед  тем  как  войти  в  приютский  двор,  бабушка  оглядела  Сережу,
одернула  на нем рубашку и погладила рукой гладко остриженную голову. Губы у
бабушки шевелились. Она шептала молитву.
     Бабушка  открыла  калитку,  и  они  вошли  в  приютский двор. Кособокая
низенькая  калитка,  скрипя,  захлопнулась  за  ними.  И  тут  Сережа увидел
страшный   дом,   который   называется   "приютом".   Посредине  длинного  и
просторного  двора,  заросшего  травой,  стояло  двухэтажное угрюмое здание.
Деревянные  его  стены потемнели от старости, окна были маленькие и тусклые.
Красная  железная  крыша  от  солнца  выгорела полосами. От ворот к дому шла
аллейка  низеньких,  чахлых  кустов  акаций. Под окнами росли кусты сирени и
три  молодых  тополя. На дворе было тихо, словно в этом доме никто и не жил.
Ветер около крыльца раскачивал полотенца на веревке.
     Чтобы  попасть  в  дом,  нужно  было  подняться по старым ступенькам на
узкое крыльцо с навесом, украшенным обломанными зубцами.
     Лидия  Ивановна быстро пошла через двор к крыльцу. За ней шел Сережа, а
сзади, придерживая обеими руками широкую длинную юбку, торопилась бабушка.
     Перед  тем  как  взойти  на  крыльцо,  Сережа  еще  раз  оглядел  двор.
"Наверное, приютских увели гулять", - подумал Сережа и вошел в сени.
     В  длинных  узких  сенях было прохладно, пахло новой мочалкой и жареным
луком.  На  второй  этаж нужно было подняться по узенькой лестнице с желтыми
перилами. Старые ступени поскрипывали под ногами.
     - Ну  вот мы и пришли, - сказала Лидия Ивановна улыбаясь и погладила по
голове Сережу.
     В  маленькой комнате было темно и прохладно, как в погребе. В простенке
между  окнами стоял приземистый старый шкаф. Не успел Сережа оглядеться, как
в  комнату  вошла высокая женщина в золотых очках - та самая, которая водила
приютских в церковь.
     Бабушка закланялась.
     - Здравствуйте, Юлия Константиновна, - сказала Перевозчикова.
     - Бумаги  принесли?  -  спросила  Юлия Константиновна, оглядывая Сережу
серыми близорукими глазами.
     Бабушка  стала  торопливо  доставать  бумаги  из  кармана  своей  синей
широченной  юбки.  Руки  у бабушки тряслись, и она никак не могла отстегнуть
английскую  булавку,  которой  был  заколот  карман.  Наконец  она  вытащила
маленький  сверточек,  завернутый  в  носовой  платок.  Развязав платок, она
подала   начальнице   бумаги,  а  узелок  с  Сережиным  бельем  положила  на
табуретку.
     - Фамилия  как?  -  спросила  Юлия  Константиновна,  держа близко перед
собой развернутую плотную бумагу.
     - Костриков, Сергей, - поклонилась бабушка.
     - Лет?
     - Восемь. Он за десять ден до Благовещенья родился.
     - Хорошо,  -  шумно  вздохнула  начальница, словно пожалела, что Сережа
родился  за десять дней до Благовещенья. Потом она достала из вязаной черной
сумочки связку ключей и подошла к шкафу, похожему на домик.
     Дверцы  со  скрипом  открылись. Сережа вытянул шею и посмотрел, что там
такое  в этом большом шкафу, но на полках не было ничего особенного - только
самые  обыкновенные  вещи.  Тетради в синих обложках, карандаши, коробочки с
перьями,  высокая кипа белой бумаги. В глубине на полке прятались узкогорлые
бутылки  с чернилами и пузатая бутылка с клеем. Юлия Константиновна положила
на  верхнюю  полку  Сережины  бумаги  и снова заперла шкаф. Ключи, зазвенев,
снова исчезли в черной вязаной сумке.
     Сережа  от испуга покраснел до слез и сильно дернул бабушку за юбку. Он
только  сейчас  вспомнил,  как  бабушка  рассказывала ему и сестрам про свою
барыню-хозяйку,  которая  вот  так же отобрала от нее паспорт, и из-за этого
бабушке  пришлось  на  всю  жизнь  остаться  в Уржуме. Верно, и ему придется
остаться  навсегда  в  приюте.  Бабушка,  должно  быть, отдала его паспорт в
приют!
     - Спасибо, Юлия Константиновна, спасибо, - закланялась бабушка.
     У   Сережи   задрожали   губы,   он   хотел  было  заплакать,  но  Юлия
Константиновна подошла к нему, взяла его за руку и подвела к окну.
     Сережа  увидел,  что  во двор с улицы входят приютские. У всех круглые,
как шар, головы. Из окна не разберешь, кто из них девочка, кто мальчик.
     - Ну,  пойдем,  Серьга,  к  ребятишкам,  - сказала Юлия Константиновна.
Сереже это понравилось. Так называл его только Санька.
     Он  вышел в коридор за Юлией Константиновной. Бабушка шла позади. Когда
они  спустились  по  лестнице,  бабушка  вдруг  засуетилась  и быстро, точно
клюнула,  поцеловала  Сережу  в макушку. Сережа вытер голову и обернулся, но
бабушки уже не было. Она ушла через другую дверь.
     - Пойдем,  пойдем,  -  сказала  Юлия  Константиновна и вывела Сережу на
крыльцо.
     Приютские  с криком носились по двору. Видимо, они только что вернулись
с  реки.  У  девочек в руках были цветы - кувшинки с длинными стеблями, а на
бритых головах венки. Мальчики размахивали ивовыми прутьями.
     - Дети! Вот вам еще новый товарищ.
     Юлия  Константиновна  подтолкнула  Сережу  вперед  и,  быстро вбежав на
крыльцо, исчезла в сенях.
     К  Сереже  подошли  две  девочки.  Они  остановились перед ним и начали
перешептываться.  Одна  из  них, маленькая, остроносая и черненькая, похожая
на  грача, вдруг громко фыркнула и закрыла лицо фартуком. Сережа насупился и
отвернулся в сторону. Кто-то ударил его по спине.
     - Эй ты, головастый! Давай играть!
     Перед  Сережей  стоял  плотный  мальчишка  с короткой губой и открытыми
розовыми деснами.
     - А во что?
     - В чикало-бегало. Меня Васькой зовут, а тебя как?
     - Сергеем.
     - Бежим к с