-
не знаю
   - В подвал? А где он, этот подвал? - глухо спросил Ванюшка.
   - Да там же, под самым ихним штабом. Ванюшка озорно вскинул голову:
   - А что, братцы, нагрянем на этот подвал? Форма у нас подходящая,  пароль
знаем...
   И, наверно, помчались бы молодые партизаны к нам на выручку, не  спросясь
командира, помчались бы и загубили бы все дело,  весь  план  и  сотню  наших
людей, если б не вмешался самый старший из них, фронтовик  германской  войны
Петр Кучеренко:
   - Это как же так? Нам поручили дорогу  для  главных  сил  прочистить  без
выстрела, а ты хочешь всю вражью силу на ноги поставить?
   Ванюшка поскреб в затылке:
   - Ну, так сажай же "генерала" к себе за спину и скачи к командиру.  -  Он
тронул поводья, но тут же повернул  коня  назад  и,  наклонившись  к  Трубе,
смущенно сказал: - Я того... извиняюсь. В другой раз, если случай  выдастся,
огреешь меня.

   ЧЕРНЫЙ ВЕЛИКАН
   Нас освободили, когда в городе еще шел бой. Первыми  в  подвал  ворвались
Ванюшка, Труба и Таня.
   Когда Ванюшка осветил нас  своим  фонариком  и  Труба  увидел  Артемку  в
страшных кровоподтеках, он схватил его  руки,  уткнул  в  них  свое  лицо  и
громко, надрывно зарыдал. Артемка, стиснув зубы, поднялся на колени, но силы
оставили его, и, уронив голову на грудь, он медленно стал валиться на землю.
   И тут я понял, что, поддерживая все время со мной в темноте разговор,  он
делал это сверх сил, ради меня, чтобы не дать мне упасть духом.
   Над Артемкой склонилась Таня, а мы трое, полные ярости, бросились наверх.
Я оторвал от пояса Ванюшки гранату и сунул ее к себе в карман.
   Наверху нас ждал тот самый казак, которого полковник ударил по лицу.
   - Товарищи, - сказал он хрипло, - я с вами...
   Казарма еще пылала, освещая все вокруг трепещущим багровым светом.
   Мы хотели бежать в проулок, откуда доносились выстрелы и крики, но в  это
время из окна белогвардейского штаба выпрыгнул какой-то  человек,  одетый  в
серый пиджак и полосатые штаны.  Он  оглянулся,  втянул  голову  в  плечи  и
побежал вдоль забора.
   - Потяжкин! - крикнул я, узнав в штатском человеке по его сутулой спине и
несгибающимся ногам Артемкиного мучителя.
   - Он самый! - подтвердил казак.
   - Где? - гневно обернулся Ванюшка.
   - Вон, вон... к калитке подбегает! Пришпорив коня, Ванюшка в одну  минуту
оказался рядом с офицером-палачом:

   - А, так  ты  мужиков  сечь!..  Вот  тебе  за  марьевских!  Вот  тебе  за
тузловских! Вот тебе за каменских!..
   Плетка то взлетала вверх, то со свистом падала на сутулую спину.
   - За Артемку! За Артемку дай ему! - яростно прогрохотал Труба.
   - За  Артемку!  -  тотчас  же  подхватил  Ванюшка.  -  За  Артемку!..  За
Артемку!..
   Потяжкин бежал что было духу  и  так  выкидывал  своими  вдруг  обретшими
сгибаемость ногами, будто старался достать себя пятками пониже спины.
   Мы едва поспевали за Ванюшкой.
   Так мы обогнули казарму и оказались на базарной площади. Но  то,  что  мы
там увидели, заставило нас на мгновение  застыть  на  месте.  Около  квасной
будки метался огромный,  с  черным  лицом  человек  и,  размахивая  дубиной,
похожей  на  вывернутый  из  земли  фонарный  столб,  отбивался  от  пятерых
белогвардейцев. Те бросались на пего с  обнаженными  шашками,  стреляли,  но
великан удары парировал дубиной, а  от  пуль,  как  щитом,  прикрывал  грудь
какой-то железной круглой крышкой,
   Вдруг он прыгнул вперед, повернулся, поднял над головой будку и  с  ревом
швырнул ее в белых.
   И тут, будто в ответ на этот рев, рядом со мной раздался другой рев,  еще
более яростный и оглушительный. Это ревел  Труба,  выворачивая  из  мостовой
булыжник.
   Ванюшка бросил Потяжкина, пронзительно, по-разбойничьи свистнул и  погнал
коня на белогвардейцев.
   - Джим!.. Джим!.. Держись, держись! - неистово кричал я, несясь вслед  за
Ванюшкой с гранатой в руке.
   Двое белогвардейцев убежали, один свалился под дубиной великана, другой -
под шашкой Ванюшки, третьего сшиб казак.
   Великан отшвырнул ногой фонарный столб, прижал руку к груди и,  показывая
в улыбке белые зубы, сказал;
   - О, товарищи, какой большой вам спасибо!..
   С руки его стекала кровь.

   Я ДОГАДЫВАЮСЬ
   Мы разгромили крепточевских белых раньше, чем  к  ним  пришел  на  помощь
полковник Волков. До тридцати солдат  и  простых  казаков  сдались  нам  без
сопротивления, и мы их распустили по домам. Но оставаться в Крепточевке  мы,
конечно, не могли и  поспешили  вернуться  в  Припекино,  где  нам  во  всех
отношениях было удобней. Сначала вывезли всех раненых. Я был  в  числе  тех,
кто их сопровождал.
   Раскачивая крутыми рогами, быки медленно  тащили  арбы.  Таня  бегала  от
подводы к подводе, одному раненому давала напиться, другому подкладывала под
голову сползавшую подушку. Но чаще  всего  ее  можно  было  видеть  рядом  с
дрогами, на которых сидел Артемка. С некоторых пор наша Таня стала проявлять
склонность к. кокетству. Поймав на  себе  пристальный  взгляд  Артемки,  она
"удивленно"  спрашивала:  "Что  это  ты  все  на   меня   смотришь?"   Потом
рассматривала  себя  и  "наивно"  говорила:  "А,  я  знаю:  тебе,   наверно,
понравились мои желтые штиблеты".  Артемка  улыбался  и  отрицательно  качал
головой. "Гм... - пожимала Таня худенькими плечами, - тогда  уж  я  не  знаю
что". Она  опять  оглядывала  себя  и  радостно  говорила:  "А,  догадалась,
догадалась! Тебе нравится моя синенькая блузка". Не  добившись  от  Артемки,
что же ему нравится в ней, опечаленная  Таня  бежала  к  другим  больным,  а
вернувшись, опять принималась за свои догадки.
   - Вот приедем,  -  мечтательно  сказал  ей  Артемка,  -  и  опять  начнем
репетиции. Прямо не пойму, что оно получается. Как заворожил кто.  Не  одно,
так другое помешает. Ну, теперь уж доведем до самого представления. Командир
сказал: "Свое ребро тебе пересажу,  а  спектакль  поставим,  хоть  в  лесу".
Конечно, поставим. Ты ж будешь играть Любу?
   Таня окинула взглядом все восемь подвод с ранеными и покачала головой:
   - А кто ж с ними будет? Кто вон того, что без  руки  остался,  с  ложечки
накормит? Кто им книжку прочитает, сказочку расскажет? - Таня  вздохнула.  -
Нет уж, видно, мне от них не отходить... Да и какая я актриса!
   Прошло несколько дней. Потомившись в кровати, Артемка поднялся и побрел в
театр.
   Казалось, спектакль теперь состоится обязательно - если не  в  Припекине,
против которого белогвардейцы спешно  подтягивали  силы,  так  где-нибудь  в
лесу. Тяжелораненых мы устроили в соседних  поселках  у  шахтеров,  и  Таня,
таким образом, освободилась. Цилиндр, хоть  и  подгоревший  на  пожаре,  был
налицо; Артемка с каждым днем веселел и наливался здоровьем, - чего  еще  не
хватало! Но, как видно, спектаклю и вправду сильно  не  повезло...  Расскажу
все по порядку.
   С того момента, как я увидел Джима с дубиной в  руках,  я  не  переставал
думать о нем. Меня очень удивляло, что он такой  же  сильный,  каким  был  и
Пепс. Неужели, спрашивал я себя, все негры - великаны? Дальше,  почему  Джим
поблагодарил нас таким точно жестом (прижал руку к груди) и почти такими  же
словами, как когда-то благодарил Артемку за  цветы  Пепс?  Разве  все  негры
благодарят одинаково? И не  странно  ли,  что  Джим  так  скоро,  хоть  и  с
акцентом, научился говорить по-русски?
   Однажды, рассуждая так, я вдруг хлопнул себя ладонью по лбу и со всех ног
бросился к командиру.
   Я ворвался к нему как ураган и  не  переводя  дыхания  выпалил  все  свои
догадки. Командир слушал, то хмурясь, то  улыбаясь.  Он  задал  мне  два-три
вопроса и, когда я ответил, сказал:
   - Да, в твоих догадках есть что-то верное. Бесспорно,  Джим  не  тот,  за
кого он себя выдает. И недаром Луначарский ему письмо  прислал.  Танин  дядя
говорил, что собственными глазами видел это письмо.
   - Луначарский?.. А цирки тоже в его ведении?
   - Тоже.
   - Дмитрий Дмитриевич, дайте мне увольнение на двое суток.
   - Что же, - сказал командир, - иди. Иди, а то как бы  Джим  не  укатил  в
Москву.
   Через час, расспросив Таню, где и как найти  ее  дядю,  я  уже  шагал  по
мокрому от первых осенних дождей жнивью.

   КОНЕЦ НОЧИ НА ЗЕМЛЕ
   Найти Таниного  дядю  оказалось  гораздо  труднее,  чем  я  думал.  После
"крепточевского дела"  за  отрядом  дяди  Ивана  началась  форменная  охота.
Пришлось часть людей временно распустить по домам, а главные силы  перевести
в другое место и там тщательно законспирировать.
   Но мне посчастливилось встретить  знакомого  парня  из  числа  отпущенных
дядей Иваном. Так или иначе, на  вторые  сутки  я  уже  сидел  в  шахтерской
хибарке и рассказывал дяде Ивану, зачем  мне  понадобился  негр  Джим.  Дядя
Иван, крупный мужчина с наивно-детским выражением круглого лица, смотрел  на
меня молча, не моргая и только изредка, также по-детски,  вздыхал.  Когда  я
кончил, он сказал:
   - Ну, счастье твое, парень, что вовремя явился. Приди завтра, не  застать
бы его уже здесь.
   - А что?
   - Да на советскую  сторону  его  отправляем  Очень  уж  заметная  он  тут
личность.
   Конечно, я хотел тотчас же отправиться к Джиму, но дядя Иван  посоветовал
мне запастись терпением.
   Узнав, что мы организовали у себя социалистический союз рабочей  молодежи
и что Таня теперь наш председатель, он развел руками:
   - Не пойму, в кого она уродилась такая!
   - Да в вас же и уродилась, - сказал я. - А то ж в кого?
   - В самом деле? - засмеялся дядя Иван. - А я и не догадался.
   Ждать мне пришлось до самого вечера.
   Когда сумерки сгустились, дядя Иван прикрыл плотно ставни, зажег ночничок
и вышел, наказав мне никуда не отлучаться
   Я обдумал все, что намеревался сказать Джиму, когда меня отведут к  нему.
Прежде всего, думал я, надо ему рассказать  про  базарную  площадь  в  южном
приморском городе и про сапожную будку в самом центре ее.  Потом  как-нибудь
незаметно перейти к цирку. Затем рассказать,  как  пьяный  режиссер  Самарин
потерял пантомиму "Тарас Бульба" и как эту пантомиму нашел в песке на берегу
моря маленький сапожник Рассказывая,  я  буду  следить  за  выражением  лица
великана, и если оно будет меняться...
   Но  тут  под  окном  затопали  чьи-то  шаги,  хлопнула  наружная   дверь,
заскрипели половицы,  и  в  комнату  втиснулся  человек  вышиной  до  самого
потолка. Вошел, остановил на мне свои блестящие, казавшиеся на  черном  лице
почти белыми глаза и протянул руку:
   - О, знакомий товарищ!
   - Вы узнали меня? - спросил я, очень польщенный.
   - О да! Бежал на белий офицер, бросал граната: бах-бах!..
   И я забыл все, что собирался сказать, и сказал то, что совсем говорить не
собирался:
   - Товарищ Пепс, да вас же Артемка ищет! Давно уже!
   Сказал  и  даже  испугался:  так  изменилось  вдруг  лицо  великана.  Что
отразилось на нем, на этом черном большом лице? Радость? Изумление? Или  все
это вместе?.. Он охнул, всплеснул руками и неожиданно  тонким,  чуть  ли  не
женским голосом воскликнул:
   - Артиомка?.. Чемпион на риба?.. Дие он, дие?
   - Он в нашем отряде, в отряде товарища Дмитрия. Я пришел за вами.
   И тут чемпион мира, человек, разящий насмерть врага одним ударом  кулака,
вдруг стал похож на старую бабушку: он засуетился, заохал, зашарил руками по
стене около вешалки.
   - Идем, идем, - бормотал он. - Дие мой шапка? Дие мой пальто?
   - Куда это? - строго спросил дядя Иван, входя в комнату.
   Я стал горячо объяснять, что наш отряд имеет уже связь с Красной  Армией,
что Пепсу лучше всего перебраться сначала к нам, а  уж  мы  его  потом  сами
доставим куда следует. И вообще, надо же, чтоб  Пепс  встретился  наконец  с
Артемкой.
   - Да чего ты кипятишься! - сказал примирительно  дядя  Иван.  -  Я  ж  не
против. К вам. - и к вам. Оно и лучше. Только не  надо  спешить.  В  полночь
соседи повезут по поставкам сено. Вот с ними до хутора Сигиды и проедете.  В
сене-то оно незаметней будет, а?
   Я согласился, что проехать на арбе в  сене  будет  куда  безопасней,  чем
шагать по степи пешком.
   Хозяйка внесла в глиняной миске фаршированные баклажаны Дядя Иван,  хитро
подмигнув,  достал  из  шкафчика  бутылку  с  мутноватой  жидкостью,  и  мы,
повеселев, подсели  к  столу.  Тут-то,  за  столом,  наш  черный  товарищ  и
рассказал нам, как умер  чемпион  мира  по  классической  борьбе  знаменитый
Чемберс Пепс и как родился шахтер Джим Никсон.
   Горько было на душе у Пепса, когда он  покидал  приморский  южный  город.
Сколько оскорблений  и  несправедливостей  перенес  он!  А  тут  еще  пропал
Артемка, к которому Пепс привязался, как к родному сыну.
   Приехав в Москву, Пепс сейчас же  написал  мальчику  письмо.  Но  письмо,
конечно, не дошло. И сколько Пепс ни  писал,  ответа  не  было.  Потом  Пепс
поехал в Киев, из Киева - в  Будапешт,  а  из  Будапешта  -  в  Гамбург,  на
очередной "счет".
   Не все знают, что  такое  "гамбургский  счет".  Время  от  времени  борцы
съезжаются в Гамбург и там при закрытых дверях борются уже  по-настоящему  и
по-настоящему выясняют, кто кого сильней, кто за кем идет по счету. А так, в
обыкновенное время, в цирках не спорт, а блеф - бессовестный обман публики.
   Ехал Пепс в Гамбург и думал,  что  здесь  он  покажет  всю  свою  силу  и
ловкость, отдохнет душой. И правда, в первый же  день  он  за  восемь  минут
уложил норвежца Хюиста, потом так же поступил с тяжеловесом немцем  Шварцем,
потом приемом тур-де-бра на второй минуте припечатал к ковру своего  старого
соперника Клеменса Гуля. Но  в  самый  канун  дня,  когда  Пепс  должен  был
встретиться с Хольстоном из Калифорнии, Пепса в коридоре цирка пырнул  ножом
в бедро калифорнийский арбитр Ньюкстон. Пепс хотел вырвать из рук  Ньюкстона
нож и нечаянно сломал арбитру кисть. И тогда Пепса схватили  и  отправили  в
тюрьму. На суде Пепс ясно доказал, что он только защищался, но  разве  судьи
слушают черного человека! И Пепса приговорили к трем годам тюрьмы. У него  и
сейчас темнеет в глазах, когда он вспоминает свою камеру из  железобетона  и
тюремный двор-колодец.
   Три года томился Пепс в тюрьме и три года думал,  зачем  бог  устроил  на
земле такую несправедливую жизнь. И еще он  думал,  что  никогда  больше  не
станет бороться. Правда, он привык к цирку, его всегда  радостно  возбуждала
ярко освещенная арена, блестящие костюмы артистов,  трескучие  аплодисменты;
при одном звуке циркового марша по телу у Пепса пробегала нервная дрожь.  Но
ложиться под Гуля  или  Хольстона  только  потому,  что  они  белые,  он  не
согласен. Да и публику он больше не хочет обманывать. Спорт  есть  спорт,  а
блеф - блеф.
   Пепса продержали в  тюрьме  два  лишних  месяца,  взяли  с  него  за  это
шестьдесят марок и выпустили. Сейчас же к нему бросились антрепренеры.  Один
ангажировал его в Вену, другой - в Берн, третий - в Константинополь. "Нет! -
сказал им всем Пепс. - Нет!" У какого-то темного дельца он купил паспорт  на
имя Джима Никсона  из  Филадельфии  и  уехал  в  Бремен.  Там  он  разгружал
пароходы, ел с портовыми рабочими за одним  столом,  спал  с  ними  в  одном
бараке. И никто из них не сказал ему: "Блэк!" Нет, ему жали руку и говорили:
"Комрад". Для тех, кто трудится, всякий цвет кожи хорош.
   Так прошло несколько месяцев. И вдруг прилетела весть: в  России  рабочие
взяли власть в свои руки.  Пепс  сказал:  "Кончилась  ночь  на  земле"  -  и
двинулся на восток. Много раз его арестовывали, прежде чем перешел он фронт.
И вот он опять в России. Но теперь  уж  это  была  его  Россия,  страна,  за
которую он готов был отдать жизнь. Не в  цирк  потянуло  здесь  Пепса,  а  в
шахту. Забойщики хлопали его по плечу и, смеясь, говорили:
   "Ничего, Джим! У тебя черное лицо от мамы с  папой,  у  нас  -  от  угля.
Ничего, Джим: пойдем к коммунизму вместе". Пепс жал им руку и, как никогда в
жизни счастливый, отвечал: "Вместе! Вместе!"
   И пусть теперь товарищ Иван скажет, что Пепс свое  слово  держал  крепко:
они вместе долбили уголь и вместе били врага. А что его отсылают  отсюда,  в
этом он не виноват. Он Луначарскому ничего не  писал.  Может,  товарищ  Иван
написал, а он, Пепс, никому, кроме Ивана, и не говорил  даже,  что  когда-то
боролся в цирке. Зачем ому цирк, когда он и так счастлив! Конечно,  народный
комиссар лучше знает, что кому делать.
   Он, Пепс, понимает, что такое дисциплина, он подчиняется. Но, если правду
говорить, Джиму Никсону лучше живется, чем жилось Чемберсу Пепсу. Пепс  умер
-
   И бог с ним.

   ЗАКОЛДОВАННЫЙ СПЕКТАКЛЬ
   Кому хоть раз довелось проехать ночью по Донецкой степи в арбе  на  сене,
тот, сколько б потом ни жил на свете, хоть сто  лет,  все  будет  вспоминать
упружистое покачивание, запах чабреца и мяты, шелест сена и  бархатное  небо
со звездами, которые с высокого воза кажутся и ярче и ближе.  Но  одно  дело
ехать на сене, а другое - в сене. Пепса так глубоко зарыли, что ему было  не
до звезд. Даже дышать ему пришлось через какую-то железную трубку.  Конечно,
сено со всех сторон давило, кололо, царапало, но  он  терпеливо  молчал,  не
двигался и только изредка чихал. Когда мы доехали наконец до  хутора  и  там
освободили бедного пленника, он так глубоко задышал, будто хотел  вобрать  в
свои могучие легкие весь воздух.
   Светало, идти было опасно, и  мы  остались  на  хуторе.  Через  запотелые
стекла мы смотрели, как деловито долбят носами землю еще не улетевшие грачи,
и томились. Чтоб скоротать время, я принялся рассказывать об  Артемке.  Пепс
оживился, закивал головой:
   - О, да, да! Артиомка очень хороший артист!
   Тогда я рассказал, как правдиво Артемка сыграл у белых роль  комиссара  и
как белые чуть не убили его за это. Пепс вскочил и забегал по комнате:
   - Белий не любит правда! Белий  надо  в  мусор  бросать!  Артиомка  будет
великий артист. Артиомка любит правда. О, то не артист, кто играет неправда,
то барахле!..
   Едва стемнело, мы выбрались из хутора и зашагали по черной  степи.  Здесь
еще можно было наткнуться на белых. Мы предпочитали не рисковать и, заслышав
дальний топот, ложились на землю. Топот затихал, и  мы,  измазанные  грязью,
шагали  дальше,  чтоб  через  несколько  минут,  заслышав  в  бурьяне  шорох
притаившегося зверька или страшный в ночной тишине крик филина, замереть  на
месте.
   Но, когда сквозь кромешную тьму стал доноситься переливчатый лай собак  и
больше не оставалось сомнений, что сюда,  так  близко  к  Припекину,  дозоры
белых забрести не посмеют, мы схватились, как дети, за руки и побежали.
   Нас остановил разъезд. Меня узнали, но со мной был неизвестный человек, к
тому же такой необыкновенный, и нам дали конвоира.
   В квартире командира не было ни  его  самого,  ни  Дукачева.  Был  только
дежурный - тот  самый  старый  шахтер,  который  объяснял  Артемке,  что  на
конвертах надо писать уезд и волость Держался он начальственно.
   - Ты что же опаздываешь? - сказал он. -  Там,  поди,  уж  кончают,  -  но
увидел Пепса и в изумлении заморгал глазами.
   Я наскоро объяснил, кто такой Пепс и откуда мы явились.
   - Так топайте же в театр, - сказал старик. - Там  они  все  представление
смотрят. А меня, видишь, тут оставили. Думают: как старый, так,  значит,  не
интересуюсь. Я не обижаюсь, нехай смотрят. Артемка, может, для  меня  одного
все сполна покажет. А что, думаешь, нет? Ого! Артемка до меня. как до...
   Но мы не дослушали и поспешили в театр.
   Вмещал ли когда-нибудь этот амбар столько народу, как в этот вечер!  Люди
всех  возрастов,  от  поселковых  мальчишек  до   седоусых   шахтеров,   как
зачарованные смотрели на тускло освещенную сцену и,  боясь  пропустить  хоть
одно слово, еле дышали А на сцене озябший и больной старик, одетый в дерюгу,
говорил с упреком бородатому купцу в сюртуке и цилиндре. "За что меня гонят?
Я не чисто одет, так у меня на совести чисто, я  бедных  не  грабил,  чужого
веку не заедал".
   Кое-как мы с Пепсом  протиснулись  и  стали  у  стены.  И  так  все  были
поглощены тем, что делалось на сцене,  что  никт