Вчера прискакал поручик с денщиком от  полковника  Волкова.  Фамилия
поручика Змеенышев.  Прямо  как  влипла  ему  эта  фамилия:  голова  у  него
маленькая, шея длинная, а глаза гадючьи. Вечером опять кутили  у  полковника
Запорожцева. Уж этого Змеенышева поили, поили и коньяком,  и  шампанским,  и
чистым спиртом, а он ни в одном глазу.  Только  под  конец  опьянел  и  стал
хвастаться. "Наша, - говорит, - часть из одних  офицеров,  у  нас  нет  этих
вонючих солдат, как у вас.  Мы,  если  хотите  знать,  и  одни  можем  ваших
припекинских на корм воронам раскрошить". Сколько их, этих офицеров, я так и
не узнал. Узнал только, что остановились  они  в  Прокофьевке,  сорок  верст
отсюда, а в субботу к вечеру будут тут... Уж и конюшни готовят и квартиры.
   - Еще что? - волнуясь, спросил я.
   - Еще - вот. - Артемка нагнулся, снял с ноги башмак и,  поковыряв  в  нем
пальцем, вытащил в несколько раз сложенный лист синей  бумаги.  -  Черт  его
знает, что оно такое. Труба в штабе со стола стянул. Он думает, что это план
всей Крепточевки: с орудием, с пулеметами... Возьми, командир разберется.
   - Артемка, - обрадовался я, - если только это план...
   - Ну-ну, - усмехнулся Артемка, видимо, и сам довольный, - может, это и не
такая уж важная штука.
   - Важная, важная! - уверял я. - Ну, а как ты тут? Как Труба?
   Губы у Артемки покривились:
   - Этот проклятый Потяжкин... Прямо в душу плюет, подлец. Днем изводит  на
репетиции, ночью на попойках. Труба - тот легче переносит, даже, я  замечаю,
доволен, что в коньяке хоть купайся, а я не знаю, как  и  выдержу.  Хоть  бы
конец уж скорей!
   И Артемка рассказал, что ему приходится переживать.
   До двенадцати часов Потяжкин спит после ночных  попоек,  а  с  двенадцати
"сочиняет" на репетициях. "Запеканкин! - кричит  он  Артемке.  -  Скорей  на
сцену. Я придумал новый вариант. Прищурь глаз! Оскаливай зубы! Кричи!"
   - И знаешь, -  еще  тише  зашептал  Артемка,  озираясь,  -  по-моему,  он
замечает, что мне это противно. Да, замечает и  нарочно  придумывает  всякую
чепуху - может, чтоб помучить меня, а может, с расчетом, что я не выдержку и
выдам себя.
   - Так ты думаешь, он подозревает вас? - ужаснулся я.
   - Наверно, - сумрачно сказал Артемка. - Я только Трубе не  говорю,  а  то
как бы он не смылся отсюда раньше времени. Вчера за мной какой-то тип ходил.
Я оглянусь - он остановится и разглядывает небо. Больно ему  там  интересно!
Или под ноги себе смотрит, будто потерял что.
   - Так вас же могут в любой  момент  схватить!  Артемка  минутку  помолчал
соображая.
   - Я думаю, Потяжкин до спектакля нас не тронет.  Ему  интересно  показать
свою пьесу, а, кроме нас, тут никто играть не умеет.  Главное  ж,  он  хочет
выследить, на кого мы работаем. Ты сообрази: ну, арестует он нас, ну, начнет
пытать, а мы, может, упремся и ничего не скажем. Нет, это ему неинтересно. Я
и беседку эту облюбовал, чтоб нам не попасться. Ты больше нигде не ищи меня,
только сюда приходи. Делай вид, будто яблоки красть приходишь.
   Мне хотелось чем-нибудь порадовать своего друга, и я рассказал  о  первом
собрании молодежи.
   - Счастливые! - позавидовал он. - Ну, ничего, может, я опять буду с вами.
Значит, Таню избрали?
   - Таню. Она просила тебе передать, что твой  билет  подписала  первым.  И
номер на билете поставила первый.
   Артемка недовольно нахмурился:
   - Вот уж это неправильно. Если кому ставить первый номер, так самой  Тане
Или тебе.
   - Кроме того, она пирог для тебя испечет, -  лукаво  прищурился  я.  -  С
яблоками, не какой-нибудь.
   - Да ты все врешь! - смутился Артемка.
   - И платочек обещала вышить, - уж действительно соврал я.
   - А я вот дам тебе под жабры, тогда узнаешь, как смеяться.
   Он глянул в сторону и задумчиво сказал:
   - А может, и вправду не надо смеяться? Мне стало стыдно:
   - Артемка, я ведь только про платочек соврал, а то все правда.
   Надо было спешить, и мы расстались, притихшие и немного грустные.

   ПАРОЛЬ
   Я,  конечно,  понимал,  что  значила  для,  нас  бумага,  переданная  мне
Артемкой. Из предосторожности я возвращался  такими  окольными  путями,  так
долго лежал в камышах или прятался в заросших орешником балках, что попал на
хутор только к ночи. Оказалось, что здесь уже побывал дядя Иван, а Таня ушла
в Припекино. И потом получалось все время так,  что,  когда  я  возвращался,
Таня шла  в  Липовку,  а  когда  она  возвращалась,  я  шел  в  Крепточевку.
Встретились мы лишь в день, когда разыгрались все главные события.
   На этот раз мы в Крепточевку шли вместе.  Я,  как  всегда,  нес  лоток  с
махоркой, в руках же у Тани было по  ведру  с  нежными  осенними  розами:  у
каждого свой товар.
   К ночи весь наш отряд должен был сосредоточиться на хуторе. Было  решено,
что впереди, под командой Ванюшки, двинется небольшой разъезд, переодетый  в
казачью форму. Он снимет все неприятельские дозоры. К тому времени  к  южной
стороне города подойдет отряд дяди  Ивана  и  расположится  в  камышах.  Оба
отряда войдут в город  по  возможности  без  выстрела.  Чтоб  облегчить  эту
задачу, Артемка узнает пароль.
   Шли мы то полем, то лесом. Начиналась  осень,  сквозь  поредевшую  листву
свободно просвечивало блеклое небо.  Но  утро  выдалось  солнечное,  теплое,
ласковое, под ногами шуршали желтые листья, и нам совсем не хотелось думать,
каких жертв может потребовать сегодняшняя ночь.
   Соловей кукушку
   Долбанул в макушку... -
   затягивал я, отбивая такт кулаком по лотку.
   Не плачь, кукушка,
   Заживет макушка, -
   тоненько подхватывала Таня.
   - Да!.. - вспомнил я. - Ты Джима видела?
   - Видела. Он сказал, что Пепс умер, -  беспечно  ответила  Таня  и  опять
запела про ссору соловья с кукушкой.
   Я остановился, пораженный ее словами. Пепс умер!.. Бедный Артемка!  Какую
горестную весть принесем мы ему!
   - Что с тобой? - встревожилась Таня. - Ты его знал, да?
   - Нет, я его не знал. Но Артемке он был как второй отец. Они искали  друг
друга много лет. Когда ж он умер?
   Таня виновато заморгала:
   - Я не спросила. Ведь я ничего этого не знала. Я спросила только, как  ты
велел: "Джим, вы  когда-нибудь  в  жизни  встречали  негра  Чемберса  Пепса,
циркового борца?" Наверно, он тоже был товарищем  этому  Пепсу,  потому  что
весь так и вздрогнул
   - Как же он ответил?
   - Он ответил: "Пепса больше нет, Пепс умер".
   - А где, отчего - не говорил? - допытывался я.
   - Нет, больше  ничего  не  говорил.  Мы  условились,  что,  пока  Артемка
выполняет такое важное задание, не будем говорить ему ни слова
   Распродав на рынке махорку и розы, мы с большой осторожностью отправились
в беседку. И опять началось мучительное ожидание.  На  этот  вечер  Потяжкин
назначил спектакль Значит, Артемка должен повидаться с нами  до  вечера.  Но
время шло, солнце опустилось  так  низко,  что  освещались  только  верхушки
тополей, а Артемки все не  было.  Таня,  бледная  от  волнения,  то  и  дело
выглядывала из  беседки.  Я  успокаивал  ее  как  мог,  говоря,  что  пароль
назначают обыкновенно перед самым вечером, что, может быть,  его  еще  и  не
назначили. Но, откровенно признаться, и сам  уже  потерял  надежду.  И  вот,
когда угасли последние отблески солнца и в  нашу  беседку  повеяло  холодной
сыростью, в саду послышались торопливые шаги,
   - Он! - шепнула Таня и стремглав выскочила из беседки.
   Я бросился вслед за нею.
   Нагибаясь, чтоб не задеть за ветки яблонь, к нам бежал Артемка.
   - Наконец-то! - скорее выдохнула из себя, чем сказала Таня.
   - Самара! - хрипло ответил ей Артемка. - Самара! - бросился он от Тани ко
мне.
   - Что - Самара? - оторопело спросили мы.
   - Пароль. А отзыв - Саратов. - Артемка пошарил в кармане и вытащил листок
бумажки. - Вот, возьми.  Я  выпросил  у  писаря  контрамарку.  Сам  Потяжкин
подписал. Ты сбегаешь к Ванюшке с паролем и  как  раз  успеешь  вернуться  и
посмотреть меня:  я  выхожу  в  третьем  акте.  Увидишь,  как  я  им  сыграю
комиссара! Увидишь!..
   В голосе его мне почудилась  угроза,  но  я  так  был  обрадован  добытым
паролем, что не придал этому значения. А вот Таня, наверно, что-то почуяла.
   - Артемка, - вкрадчиво сказала она, -  ты  теперь  ничего  уже  не  делай
против них. Только несколько часов тебе остается потерпеть. Ты и  так  много
сделал... ты столько сделал, так рисковал!.. Теперь  ты  думай  только,  как
выбраться отсюда.
   Он смотрел на нее и молчал.
   - Правда, Артемка, - в свою очередь сказал и я, -  задание  вы  с  Трубой
выполнили,  больше  вам  тут  делать  нечего.  Сыграйте  этим   дьяволам   и
смывайтесь.
   Но он и мне ничего не ответил, только вздохнул и отвел глаза.

   ПРАВДА ЖИЗНИ
   Бросив в беседке лоток и ведра, мы с Таней выбрались из города, и  каждый
направился в свою сторону: Таня - в камыши, к дяде Ивану, а я - к ближайшему
оврагу, в орешник, где меня уже поджидал Безродный.
   Не стану рассказывать о всех  приключениях,  с  какими  я  возвращался  в
Крепточевку. Если б не желтенький листочек с подписью Потяжкина, не миновать
бы мне беды.
   В театр я пробрался перед самым началом  третьего  действия.  Керосиновые
лампы, прибитые к стенам казармы, уже были прикручены, свет падал от рампы и
освещал только первые ряды. Там сверкали  погонами  офицеры  и  обмахивались
платочками нарядные женщины. Между офицерами кое-где сидели мужчины,  одетые
в черные фраки  и  похожие  на  воронов.  Остальная  часть  казармы  была  в
полумраке и заполнялась простыми казаками и солдатами.
   Занавес зашевелился, вышел длинноногий  сутулый  офицер.  В  первом  ряду
жидко захлопали. Захлопали и солдаты.
   - Бон суар, медам! - с достоинством поклонился  офицер  первым  рядам.  -
Третье действие моей пьесы развертывается в обстановке... - Он не  договорил
и сердито крикнул солдатам, продолжавшим хлопать: - Отставить!
   Конечно, это был Потяжкин.
   - Медам, господа офицеры! - опять  обратился  он  к  первым  рядам.  -  В
третьем акте вы  увидите  большевистский  митинг.  Комиссар,  роль  которого
исполняет актер Артемий Закарпеткин, призывает рабочих резать  всем  честным
людям животы. Но тут доблестный генерал Забубенный, роль которого исполняет,
как вы уже знаете, артист Тру...  Трубодеров,  налетает  со  своими  бравыми
казаками и крошит всех в капусту. Щадя нервы наших  прекрасных  дам,  считаю
долгом предупредить, что  на  сцене  будет  литься  не  настоящая  кровь,  а
клюквенный сок.
   Он поклонился,  брезгливо  потянул  носом  воздух  и  пошел  за  занавес,
бормоча:
   - Кушайте, кадеты, карамель-конфеты.
   "Бедный Артемка! - думал я. - Каково  ему  будет  кривляться  перед  этой
сворой!"
   Занавес, сшитый из серой мешковины, с треском раздвинулся и открыл  сцену
с закопченной фабричной трубой посредине.  Из-за  кулис  послышался  громкий
шепот:
   "Марш!" - и на сцену  повалили  "рабочие"  в  ватниках,  сапогах,  черных
картузах, из-под которых высовывались чубы. Никогда в жизни я таких  рабочих
не видел.  Окружив  фабричную  трубу,  они  начали  размахивать  кулаками  и
неистово ругаться. Но вдруг замолкли и уставились на правую  кулису.  И  тут
из-за кулисы появился "комиссар". Был он в кожаной фуражке, кожаной тужурке,
кожаных галифе, кожаных сапогах - весь кожаный. Брови - толстые, как усы,  а
усы, наоборот, тонкие, как брови, рот перекошен, правый глаз прищурен,  одно
плечо выше другого.
   "Комиссар" поднялся на кончики  носков  и  пронзительно  закричал,  делая
сильное ударение на последнем слоге:
   - Товарищи-и-и!..
   По казарме прокатился хохот, похожий на лошадиное ржание.
   Я слушал, какую невообразимую дичь выкрикивал Артемка, и мне было  больно
и гадко. От злобы я весь дрожал, и сами собой сжимались кулаки.  "Посмотрим,
- думал я, - посмотрим, как вы заржете сегодня в полночь!"
   И вдруг услышал такие знакомые интонации, что весь напрягся. Да ведь  это
голос моего командира! Та же в нем страстность, та же  задушевность,  та  же
суровость...
   Я смотрел во все глаза на сцену и не замечал больше ни кожаного  костюма,
ни безобразных усов и бровей, а видел  только  горящие  глаза,  устремленные
поверх первых рядов на солдатскую массу.
   -  За  какую  же  святую  Русь  гонят  генералы   трудовых   казаков   на
братоубийственную войну? Кто сидел у нас вперемежку с  нашими  хозяевами  на
всех заводах и рудниках? Англичане, французы, немцы. Кто больше всех кричал:
"Самостийная Украина"? Виниченко с Петлюрой. А кто привел на Украину немцев?
Виниченко  с  Петлюрой.  Они  позовут  сюда  и  французов,  и  англичан,   и
американцев - кого хочешь,  -  только  бы  опять  загнать  нас  в  кабалу  и
запродать Россию...
   Я стоял у входа и видел только затылки тех, кто сидел в первых рядах.  Но
и  по  этим  вдруг  окаменевшим  затылкам  было  видно,  что  слова  Артемки
прямо-таки ошарашили всех. Я взглянул на солдат: шумно дыша,  они  неотрывно
смотрели на большевистского комиссара. На лицах было тяжелое недоумение.
   Кто-то шепотом сказал:
   - Вот шпарит!..
   А Артемка, все более входя  в  роль,  подсказанную  ему  великой  правдой
жизни, протянул руку вперед и с гневом спрашивал:
   - Кто они, эти торговцы русским народом, эти кровососы? Они обливают себя
духами, но души их вонючи, как клопы!..
   - Что он говорит! Что он говорит! - взревел  вдруг  полковник  с  красным
лицом и так вскочил с кресла, будто его ошпарили кипятком.
   И тут в первых рядах все ожило, задвигалось, заорало, завизжало.
   Из-за кулис выскочил Потяжкин и со сжатыми кулаками, с перекошенным лицом
воззрился на Артемку.
   - Ага, прорвалось... - зловеще процедил он. - Попался, миляга!
   Быстрым движением руки Артемка сорвал усы и брови, стащил с головы  парик
и бросил все это в лицо Подтяжкину:
   - На, сволочь! Тебе это больше к лицу!
   - Ох! - хором отозвалась казарма.
   Мгновение - и все, кто сидел в первых рядах, оказались на сцене.
   Я видел, как  рухнул  Артемка  под  ударами  десятка  кулаков,  как  его,
распростертого на полу,  топтали  сапогами,  били  ножнами  шашек.  Какая-то
барыня с обнаженными круглыми плечами, тыча Артемку носком лаковой  туфли  в
бок, истерично взвизгивала.
   - И я!.. И я.. И я!..
   - Стойте! - вопил Потяжкин, расталкивая толпу. - Оставьте его  мне  живым
для допроса!.. Оставьте его живым для допроса!..
   Но никто на него не обращал  внимания.  Дюжий  казак  подбежал  к  рампе,
протянул руки и, бледный, с прыгающими губами, стал молить:
   - Господа офицеры, ваши благородия, не надо бы!.. Ой, господи, за  что  ж
вы его так...
   - Что-о? - повернулся к нему полковник с багровым  лицом.  -  Защищать?..
Защищать красных агентов?..
   И, размахнувшись, ударил казака кулаком в лицо. Тот  дернулся  головой  и
закрыл лицо руками.
   - По швам!.. Руки по швам!.. - багровея еще больше, взревел полковник.  -
Как стоишь, мерзавец, как стоишь?!.
   Солдатская гуща заколыхалась, послышались возгласы:
   - За что бьете, ваше высокородие?..
   - Мало им хлопца, так они и нашего брата по зубам!..
   Потяжкин изогнулся, как для прыжка,  и  каким-то  новым,  лающим  голосом
закричал:
   - Бунтовать?.. Бунтовать, ракалии?..
   Возгласы тотчас умолкли, но лица солдат были угрюмые, злые.
   Белогвардейцы, оторвавшись на минуту от Артемки, опять бросились к нему.
   "Убьют!" - подумал я с ужасом и, сорвав со стены  лампу,  грохнул  ею  об
нары.
   Брызги стекла и керосина обдали людей, огонь вспыхнул и сразу охватил все
нары.
   - Пожа-ар!.. - закричал я не своим голосом.
   - Пожа-ар!.. - заорали десятки  глоток.  Началась  невообразимая  паника.
Орава, отхлынув от Артемки, бросилась к дверям.
   - Пожа-ар!.. Пожа-ар!.. - с безумной радостью кричал я, сбрасывая со стен
одну лампу за другой.
   Но тут Потяжкин вцепился в мою рубашку, а багровый полковник схватил меня
за горло. Казарма перевернулась вниз потолком, и все исчезло...

   ВСЮ ЖИЗНЬ - НАШЕМУ ДЕЛУ
   Очнулся я оттого, что кто-то дул мне в лицо. Было темно, как в погребе. Я
тихо спросил:
   - Кто тут?
   - Я.
   Голос был Артемкин.
   - Ты жив?
   - Жив, - сказал Артемка.
   - Я тоже жив. Где мы?
   - Не знаю. Кажется, в подвале. Ты слышишь, что делается наверху?
   - Нет, - сказал я. - У меня гудит в голове.
   - А ты прислушайся.
   Я приподнялся и стал слушать:
   - Кажется, стреляют.
   - Стреляют, - сказал Артемка. - Это наши.
   - Тебе больно? - спросил я.
   - Больно. У меня, наверно, ребро сломано. А тебе?
   - Мне нет. Только в голове гудит. И что-то теплое льется у меня из  глаз.
Кажется, я плачу.
   - А ты не плачь. Нас спасут.
   - Я не потому. Мне очень хорошо, оттого я и плачу. Я горжусь, что ты  мой
друг. Ты герой, Артемка.
   - Какой там герой! - вздохнул он. - Просто вспомнил, как однажды Пепс вот
так же в цирке заговорил, и тоже вот...
   - А ты видел, как полковник ударил казака?
   - Видел, только не понял за что.
   - Он хотел заступиться за тебя.
   - Правда? - встрепенулся Артемка.
   - Да и другие солдаты... Ох, и кричал же на них Потяжкин!
   - Ну, так они теперь и воевать ему будут! - сказал  Артемка  с  довольным
смешком.
   Но я все еще не мог унять слез. Они лились и лились у меня по щекам.
   - Артемка, давай пообещаем, что всю жизнь посвятим нашему делу, -  сказал
я, уже не сдерживая себя.
   - Да мы ж ее уже посвятили, - просто ответил Артемка.

   ОШАЛЕЛЫЙ ГЕНЕРАЛ
   В то время когда мы с Артемкой сидели под замком  в  подвале,  Ванюшка  с
пятью ребятами, переодетые в казачью форму, все ближе подбирались к  городу.
Встречая по пути дозорные посты, они называли пароль, подъезжали вплотную  и
без выстрела снимали часовых. За этим маленьким разъездом бесшумно  двигался
весь наш отряд.
   Когда до окраины города оставалось  версты  три,  Ванюшка  вдруг  услышал
впереди топот чьих-то ног. "Казаки" придержали коней и стали по обе  стороны
дороги. К ним быстро приближался человек,  казавшийся  в  темноте  непомерно
длинным. Человек не мог не видеть впереди себя всадников, но бег не замедлил
- наоборот, припустился еще быстрее.
   - Сама-ара-а!  -  страшным  басом  прокричал  человек,  явно  намереваясь
промчаться мимо всадников.
   "Эге! - подумал Ванюшка. - Раз знает пароль, значит, белый". И,  поставив
коня поперек дороги, крикнул:
   - Стой!
   В ответ длинный выругался:
   - Вот я тебя, мерзавец, посажу на гауптвахту, так ты научишься обращению!
   Ванюшка  взмахнул  плетью  и  огрел  его.  Длинный  шлепнулся   в   пыль,
перевернулся и выругался еще крепче. Спешившиеся всадники  схватили  его  за
руки.
   - Братцы! - изумленно сказал Семен Безродный. - Генерал!
   - Чего врешь! - строго прикрикнул на него Ванюшка. - Будут тебе  генералы
по ночам пешком бегать.
   - А я говорю, генерал! - не унимался Безродный. - Я,  брат,  ночью  лучше
кошки вижу. Вот они, аполеты. И лается, как генерал.
   Ванюшка вытащил из  голенища  электрический  фонарик  и  посветил  им.  В
туманно-голубоватом снопе света заискрился пышный генеральский эполет.
   - Что за черт! - сказал Ванюшка. - И впрямь генерал. Чего ж он шпарит  по
степи?
   - Самосшедший, - предположил кто-то.
   - Канальи!.. Ракалии!.. Я вас, курицыных детей! - опять закричал длинный.
- Отвечайте немедленно: какой части?
   - Да, - сказал задумчиво Ванюшка, - ругается он соответственно...  Только
голос, товарищи, больно знакомый. Где я слышал этот голос?
   -  На  голос  нашего  Трубы  походит,  только  позлее  будет,  -  заметил
Безродный. "Генерал" ахнул:
   - Да кто ж вы такие? Ванюшка, неужто это ты?
   - Я, - сказал Ванюшка. - А это ты, Труба?
   - Ох, я!.. А то кто ж! Ну, а вы чего ж такие? Вроде казаков стали. Или  к
белым перекинулись?
   - А ты чего такой? Или до генерала у них дослужился?
   - Ой, да я ж прямо со сцены... Недоразумение быстро выяснилось.
   - Братцы, голубчики! - заторопил  Труба,  чуть  не  плача.  -  Скачите  к
командиру, спасайте Артемку с Костей! В подвал их сволокли. А живы, нет ли