Мне
достаточно только взглянуть на человека. А вы,  Трубочистов,  получите  роль
боевого генерала, - перевел он строгий взгляд на Трубу. - И чтоб я больше не
видел на вас этих рыжих кепок. Штафирки!.. Ну-с,  следуйте  за  мной.  -  Он
повернулся к казаку: - А ты ступай. Скажи подпоручику Иголкину,  что  я  его
благодарю.
   Поручик встал, понюхал воздух и, не оглядываясь, пошел к  длинной  желтой
казарме, что тянулась вдоль сквера. Шел он странно: не сгибая ног. Артемка и
Труба на почтительном расстоянии следовали за ним.
   - Загубит он нас, - шепнул Труба, давая волю  своему  страху.  -  Видишь,
тронутый. И кокаин нюхает. Артемка упрямо сдвинул брови:
   - Посмотрим, кто кого... Ты, знай, держись. Но тут поручик оглянулся, и у
Артемки похолодело в сердце: такой злой  насмешкой,  показалось  ему,  вдруг
блеснули глаза офицера.
   В длинной с низким потолком казарме сидели  на  нарах  солдаты  и  дымили
цигарками. При появлении Потяжкина они вскочили, затоптали цигарки  сапогами
и выстроились в одну шеренгу. Было их человек пятнадцать.
   - Смирно! - скомандовал писарь и, подойдя  строевым  шагом  к  Потяжкину,
отрапортовал:  -  Ваше  благородие!  Действующие  лица  на  месте,   никаких
происшествий не было.
   - Начинать! - приказал Потяжкин.
   Стуча сапогами, все двинулись к сцене. Репетиция началась.
   Что это была за пьеса, я так толком и не узнал. Труба  говорил,  что  это
была не пьеса, а какой-то бред. Однако свою роль, аккуратно  переписанную  в
тетрадку, он прочитал с большим вниманием,  и,  когда  очередь  выходить  на
сцену дошла до него,  он  сделал  это  с  такой  важностью,  так  раскатисто
загрохотал своим басом, что Потяжкин. казалось, пришел в восторг.
   - Каналья!.. Шельмец!.. - взвизгивал  офицер,  ударяя  себя  ладонями  по
бедрам. - Громыхай!
   Труднее пришлось Артемке. Вся его роль состояла из набора дурацких  фраз,
кровожадного рычанья, а под конец - трусливого  вопля.  Артемке  было  гадко
кривляться, но что же ему оставалось делать!
   - Прищурь глаз! Оскаливай зубы! - неистово кричал ему Потяжкин. - Стой, я
придумал новые слова. Кричи:  "Товарищи,  вперед  за  восьмичасовой  рабочий
день, чтоб, значит, работать нам от восьми до восьми" - И, довольный  собой,
заливался дребезжащим смехом.
   Из казармы он привел Артемку и Трубу в штаб, где их опросили, а из  штаба
- к себе на квартиру.
   -  Пейте!  -  приказал  он,  разливая  по  стаканам  коньяк.  -  Пейте  и
благодарите судьбу, что привела вас к такому режиссеру. Я  из  вас  Щепкиных
сделаю, сто собак вам зубами в пятки!
   Пил и сам, а выпив, хлопал ладонью по столу и хвастливо спрашивал:
   - Ну как? Хороша пьеса?
   - Сверхъестественная! - мотал Труба  головой,  будто  ему  дали  понюхать
крепкого хрена.
   - То-то вот. А Иголкин - дурак. Говорит:  "Зачем  сечь  мужиков  подряд?"
Нет, сто собак им зубами в пятки, сечь, так всех! Они вредней даже  рабочих.
Кто разграбил мою конюшню? Мужики! Кто выгнал моего папу из родного  имения?
Мужики! Всех, всех, всех!.. - взвизгивал он, ударяя кулаком по воздуху.
   - Мудрое решение!  -  "одобрял"  Труба.  -  Никаких  исключений!  Это  вы
правильно говорите. А спектакль надо ставить  поскорей,  а  то  как  бы  эти
архаровцы не испортили нам всю музыку.
   - Что? - уставился на Трубу Потяжкин опять помутневшими глазами. -  Ха!..
Я их в Припекине собственной рукой вешать буду.
   И опять у Артемки защемило в сердце: сквозь  пьяную  муть  этих  глаз  на
мгновение будто проглянула злобная настороженность.
   - Какое Припекино!  -  пробормотал  Труба.  -  Под  Щербиновкой  они  нас
захватили.
   - А Припекино сожгу! Дотла! - продолжал Потяжкин, не обращая внимания  на
слова Трубы. - В золу превращу!..
   В полночь, уже сильно пьяный, он потащил Трубу и Артемку в  другой  конец
города к полковнику Запорожцеву.
   У Запорожцева, тучного человека с  красным,  будто  обваренным,  лицом  и
маленькими черными глазками, похожими на арбузные семечки, сидела за  столом
пьяная компания из  офицеров  и  сильно  накрашенных  женщин.  Говорили  все
вместе, стучали ложками по тарелке, призывая к вниманию, и никто  никого  не
слушал. При появлении Потяжкина с двумя "штафирками" галдеж на минуту смолк.
   -  Гос...господа!..  -  сказал  Потяжкин,  пошатываясь  и  запинаясь.   -
Поз...позвольте вам представить: артисты им...императорского театра оперы  и
балета Матвей Тру...Трубадуров и Артемий За....Зажигалкин. Здорово, канальи,
из...изображают. Ма... Матвей, ну-ка, рявкни!..
   И до  утра  Артемка  с  Трубой  пели,  декламировали  и  даже  изображали
умирающих лебедей.

   Утром я уже был в Крепточевке. В условленном месте - на базаре, у  задней
стены казармы, - поставил свой лоток с махоркой и принялся торговать.  Время
шло, махорки оставалось уже на самом донышке, а Артемка не  появлялся.  Меня
все больше охватывала тревога. Какие только мысли не приходили в  голову!  И
вот, когда я сметал со дна лотка последние крошки, сзади кто-то тронул  меня
за рукав. Я обернулся. Передо мной стоял Артемка.  Лицо  его  было  бледное,
помятое, глаза красные, воспаленные.
   - Ох, - сказал он, - голова разламывается. Всю ночь, проклятые, поили.  -
Он нагнулся к лотку и зашептал: - Здесь дознались,  что  наши  в  Припекине.
Готовятся наступать с двух сторон... Ждут какую-то часть.
   - Когда? Когда наступать? - заволновался я.
   - Еще точно не знаю. А у нас что? - Артемка выпрямился и принялся  рыться
в карманах. - Сбавь бумажку! - сказал он громко.
   - Не хочешь, не бери, - так же громко ответил я,  а  шепотом  добавил:  -
Завтра командир собирает молодежь. Будем выбирать председателя.
   - Эх, а я тут! - забыв о конспирации, воскликнул Артемка. Но  спохватился
и зашептал: - Ты и мой голос засчитай, слышишь? За Таню.
   Я спрятал деньги и поспешил домой.

   ПЕРВОЕ СОБРАНИЕ
   Пешком я шел не больше семи верст. Меня так и подмывало броситься бежать,
но я сдерживал себя, чтоб не вызвать подозрения. Побежал только тогда, когда
с пригорка увидел в ложбине две хаты, окруженные высокими тополями. Это  был
хутор Сигиды, в котором хозяйничал брат одного из  наших  партизан.  Заметив
меня, он тотчас пошел в сарай,  вывел  оттуда  двух  взнузданных  лошадей  и
тихонько свистнул. Из кукурузы вылез Ванюшка. Запыленный, в синей  выцветшей
рубашке,  без  пояса,  босой,  он  походил   на   деревенского   парня.   Мы
переглянулись,  вскочили  на  лошадей  и  помчались  по  жнивью  напрямик  к
Припекину.
   - Видел? - крикнул Ванюшка на скаку.
   - Видел, - ответил я.
   - Живы?
   - Живы.
   - Действуют?
   - Ого!..
   Командира мы нашли в амбаре. Там уже шло собрание  молодежи.  За  столом,
покрытым кумачом, стояла Таня.  Вид  у  нее  был  торжественный  и  насмерть
перепуганный: шутка ли, председательствовать впервые в жизни!
   Я подошел к командиру, силясь казаться спокойным Видно, удавалось мне это
плохо: командир взглянул, и в глазах его появилось то жесткое  выражение,  с
каким он обыкновенно выслушивал неприятные вести.
   Мы вышли на улицу.
   - Ну? - коротко спросил командир.
   И пока я докладывал, он сердито сдвигал брови.
   - Вот как! С двух сторон! - со злой усмешкой проговорил он. - Ну, это еще
как удастся.
   - Вот именно, - поддакнул  я,  сам  удивляясь,  куда  вдруг  исчезла  моя
тревога.
   - А как он выгляди г, Артемка? Бодро?
   - Ничего, - затрудняясь ответить точно, сказал  я.  -  Серьезный  он  был
какой-то. - И, вспомнив, добавил: - Он просил засчитать его голос за Таню.
   - За Таню? - Командир подумал. -  Да,  она  девушка  достойная.  Пока  ее
выбрали председателем собрания, а там и  председателем  союза  выберем.  Ну,
пойдем. Кончится собрание, приходи ко мне. И Таню прихвати.
   Мы вернулись в амбар.  Вздрагивающим  от  волнения  голосом  Таня  читала
заявления, а собрание поднимало. руки и дружно голосовало.
   Заявления были самые разнообразные:
   "Я, Петр Кучеренко, буду жить и бороться, как учит  товарищ  Ленин,  чтоб
никогда   больше   не   вернулись   на   наши   трудовые    шахты    прежние
хозяева-тунеядцы".
   "Я, Денис Васильевич Шило, восемнадцати лет,  из  откатчиков,  вступаю  в
союз рабочей молодежи и обещаю дойти с товарищами до самого коммунизма".
   "Нет у меня ни отца, ни матери, из сиротскою дома я. Пусть же отцом  моим
будет товарищ Ленин, матерью - партия, а братьями и сестрами, - вы,  дорогие
говарищи.  Семен  Безродный,  а  за  него,  неграмотного,  расписался   Иван
Брындин".
   Не всех сразу принимали. Иного сначала отругивали, что не чистит винтовку
или курит в  дозоре.  Досталось  и  Ванюшке  Брындину.  Ему  даже  поставили
условие: чтоб перестал ругаться по всякому поводу.
   Когда с заявлениями было покончено, командир сказал:
   - А как насчет Артема Загоруйко? Он сейчас выполняет важное задание.
   - Принять заглазно! - ответило собрание. Командир лукаво улыбнулся:
   - А я думал, может, возражать кто будет, так на этот случай  приготовился
рассказать, как Артемка от тюрьмы меня однажды спас.
   - Ой, Дмитрий Дмитриевич, - хлопнула Таня в ладоши и даже порозовела вся,
- расскажите! Это так интересно!
   - Расскажите!.. Расскажите!.. - поддержали ее ребята.
   - Ну, если народ требует, расскажу.
   Конечно,  это  была  известная  уже  мне  история,  как  Артемка  спрятал
нелегальные  книги,  только  командир  воспользовался   случаем   и   заодно
рассказал, как боролась партия с царизмом и как повела она за собой трудовой
народ.

   ВАЖНОЕ ЗАДАНИЕ
   После собрания командир пошел на квартиру.  Пока  он  советовался  там  с
партийцами, мы с Таней сидели под окнами на скамье и разговаривали.
   - Ты ж не забудь сказать Артемке, - в третий раз напоминала Таня, - что я
его билет раньше всех подпишу.
   - Не забуду
   - А что он больше всего любит, ты не знаешь?
   - Театр он здорово любит.
   - Это само собой. А покушать что он любит?
   - Покушать? А кто его знает!
   - Как же ты не знаешь? А еще вместе росли.
   - В детстве он воблу сушеную любил со свежими огурцами.
   - Вобла что! Я ему пирог с яблоками испеку.
   Я почему-то рассердился и  сказал,  что  Таня,  как  председатель  нашего
союза, должна теперь думать не о пироге с яблоками, хотя бы и для Артемки, а
о союзе я вообще о более серьезных вещах.
   Тут Дукачев высунулся в окно и позвал нас к командиру.
   Комната, которую занимал командир  с  Дукачевым,  была  раньше  кабинетом
управляющего рудником. Стены ее  оклеены  такими  обоями,  что  сразу  и  не
разберешь, бумага то или  бронза.  На  стенах  висели  какие  то  дипломы  и
патенты, разрисованные золотыми гербами и медалями, а на  одной  стене  даже
сохранилось темное овальное пятно - след от царского портрета. Но  командиру
с Дукачевым все это было безразлично, и они прикрепили какие-то  свои  карты
прямо на патенты и дипломы.
   - Таня, - сказал командир, когда мы сели перед  ним  на  скамейку  и  для
приличия  положили  себе  на  колени  руки  ладонями  книзу,  -  теперь   ты
руководитель всего нашего союза  социалистической  молодежи.  У  тебя  очень
важные обязанности. Слушай и ты, Костя. Жалко, Артемки  нет,  но  с  ним  мы
поговорим отдельно. Прежде всего вы должны... - Командир встал и прошелся по
комнате. - Да, - сказал он самому себе и опять обратился  к  нам:  -  Прежде
всего вы должны учесть всех неграмотных своих товарищей и за короткое  время
научить их писать и читать.
   - Что? - невольно вырвалось у нас с Таней: мы никак не предполагали,  что
в такое время можно было бы сесть за букварь.
   - А вы что думали? - строго сказал Дукачев. - Вот,  к  примеру,  в  шести
верстах от Крепточевки горы штыба навалены. Ветер носит черные тучи угольной
пыли, забивает глаза, засыпает поля. Мы из этой пыли электричество  сделаем,
всем шахтерам ток дадим, пошлем свет за сотню верст отсюда.  А  как  же  ваш
Семен Безродный построит электрическую станцию, если он неграмотный?
   - Правильно, - сказал командир. - Мы идем на смертный бой, идем  за  этот
свет, за свет над всей нашей жизнью. И вот вторая наша  задача  -  добиться,
чтоб это понимала вся наша молодежь, в том числе и  Семен  Безродный.  Буква
"а", которую он впервые выведет в своей тетрадке, будет и первым его шагом к
социализму...
   Мы еще долго говорили о задачах нашего только что сколоченного союза, так
долго, что я даже стал опасаться, не забыл ли командир, о чем я ему  сегодня
докладывал. Нет, не забыл.
   - А теперь о самом неотложном, - сказал он под конец. - Вы отправитесь на
хутор Сигиды с особым заданием.
   - И я? - обрадовалась Таня.
   - И ты, если на то будет твоя добрая воля. Дело это рискованное, опасное.
Принуждать я тебя не стану.
   - Дмитрий Дмитриевич!.. - Таня с упреком глянула на командира. -  Что  вы
говорите! Принуждать!.. Да я... Эх!..
   Глаза ее наполнились слезами.
   Командир взял ее за руки.
   - Так вот, - продолжал он, - с вами  еще  отправятся  товарищ  Дукачев  и
Ванюшка. Поедете вы в бричке. Ванюшка - за кучера, Дукачев - за лавочника, а
вы - за его детей. На хуторе  товарищ  Дукачев  останется.  Костя  пойдет  с
лотком в Крепточевку, а ты, Таня, в Липовку.
   - В Липовку? К дяде Ивану? - воскликнула Таня.
   - Да, к твоему дяде Ивану. Нам надо связаться с его отрядом.
   - Я найду, - твердо сказала Таня.
   - Найди и приведи дядю на хутор Сигиды, к товарищу Дукачеву. Приведешь  -
раздавим крепточевских бандитов, не приведешь - как бы не раздавили они нас.
   - Господи, - сказала Таня бледнея,  -  да  как  же  это  можно,  чтоб  не
привела!
   В  амбар  я  и  Таня  вернулись  с  листом  глянцевитой  красной  бумаги,
подаренной нам командиром. Из этой бумаги мы  сделали  двенадцать  крошечных
книжечек, а Сережа Потоцкий великолепными буквами написал на них  двенадцать
имен и фамилий. Свою книжечку, с давно уже поблекшими Сережиными  буквами  и
Таниной почти детской подписью, я храню и до сих пор.
   Расставаясь в тот день с Таней, я спросил:
   - А ты в Липовке и Джима увидишь?
   - Может, и увижу. А что?
   - Если увидишь,  спроси,  не  встречался  ли  он  когда-нибудь  с  негром
Чемберсом Пепсом, цирковым борцом.
   - Спрошу, - сказала Таня. - А зачем тебе?
   - Так, -  уклончиво  ответил  я,  -  на  всякий  случай.  Таня  удивленно
посмотрела  на  меня,  но  расспрашивать  не  стала,  только  несколько  раз
повторила:
   - Чемберсом Пепсом, Чемберсом Пепсом...

   АРТЕМКА ПРИОБРЕТАЕТ ЦИЛИНДР
   Что за жалкий рынок в Крепточевке! Десяток грязных рундуков,  на  которые
свалена всякая чепуха: рваные  башмаки,  керосиновая  лампа  с  надтреснутым
стеклом, дырявые кастрюли, зажигалки, грубо сделанные  из  медных  стреляных
гильз. Тут же кусочки мыла, старого сала для борща, запыленного сахара...
   Я распродал всю свою махорку, а Артемка не показывался. Какой-то рыжеусый
ротмистр остановился и уперся в меня красными глазами.
   "Выследили!"  -  обожгла  меня  мысль.  -  Значит,  и  Артемка  с  Трубой
попались".
   - Много наторговал? - неожиданно спросил ротмистр. - Ну-ка, покажи.
   Я выложил на стойку целый  ворох  бумажек  всех  мастей  и  правительств.
Ротмистр сгреб их, рассовал по карманам и пошел, икая  и  пошатываясь.  А  я
стоял и чуть  не  с  умилением  смотрел  ему  вслед:  это  был  обыкновенный
белогвардейский пропойца и грабитель, и ничего он обо мне не знал.
   Однако где ж все-таки Артемка? Потеряв терпение, я обошел вокруг  казармы
и заглянул в скверик. И сразу увидел того,  кого  искал.  Артемка  стоял  на
дорожке, перед скамьей, на которой несколько дней тому назад разговаривал  я
с писарем. Теперь на этой скамье сидела какая-то странная фигура:  тощая,  с
уныло спущенным носом, с серыми бакенами, в  сюртуке  травянистого  цвета  и
такого же  цвета  цилиндре.  Я  подошел  ближе  и  стал  за  кустом  сирени.
Безнадежным тоном человек говорил:

   - Странно вы рассуждаете, молодой человек. Вернется  государь,  потребует
всех нас к исполнению своих обязанностей, - в чем же я, миль пардон,  явлюсь
в департамент?
   Артемка махнул рукой:
   - К тому времени ваш цилиндр мыши сгрызут.
   Фигура подняла на Артемку выцветшие голубые глаза, пожевала синими губами
и уныло сказала:
   - Да, кажется, вопрос затягивается.
   - Затягивается! - согласился Артемка. - А  кушать-то  ведь  надо.  Я  вам
хорошо даю, ей-богу. Фунт сахару, буханку хлеба и целую коробку сигар, - кто
вам больше даст за такое барахло!
   - Миль пардон, - обиделась фигура. - Цилиндр - от Бурдэ, лучшей парижской
фирмы. Впрочем... Сигары гаванские?
   - Гаванские, - важно сказал Артемка.
   - Да, конечно, все это  весьма  соблазнительно.  -  Фигура  вздохнула.  -
Странно, почему мне не отвечают  их  превосходительства  генерал  Деникин  и
генерал Краснов?  Я  им  послал  детальную  докладную  записку  относительно
некоторых административно-хозяйственных мероприятий... насчет  самоуправства
мужиков и разных там мер пресечения.  -  Фигура  опять  пожевала  губами.  -
Н-да... Никакого ответа... Весьма странно...  Им,  конечно,  хорошо  там,  в
разных атаманских дворцах, а каково мне  в  этой,  миль  пардон,  дыре!  Вот
Василий Варламович...  Вы  его  знали?  Василия  Варламовича  Шуммера?  Тоже
действительный статский, нас в одном году представили... Н-да... Так вот, он
устроился при генерале Краснове. А я застрял. И жена  моя...  Вы  ее  знали?
Любовь Степановну?.. Тоже устроилась. В Париж укатила. И,  представьте,  все
мои драгоценности того... с собой захватила. Впрочем, что ж, она на двадцать
восемь лет моложе меня.
   - Слушай, дед, - крикнул Артемка,  видимо,  потеряв  терпение,  -  говори
толком: меняешь шляпу?
   - Миль пардон, - заморгала фигура глазами, - это я - дед?  Впрочем,  гм..
Вы ничего не прибавите больше? Денег бы немножко, а? Тысяч двести, а?
   - Нету у меня денег, - нахмурился Артемка. - Будешь  торговаться,  покуда
раздумаю.
   - Ну что поделаешь: давайте, - вздохнула фигура.  -  Только  чтоб  сигары
были действительно гаванские, а то знаете, какое  теперь  время.  Все,  миль
пардон, обжуливают. Вот, например, жена... Вы ее знали? Любовь Степановну?..
Говорила: едем вместе. А сама - фюить!..  Забрала  фамильные  драгоценности,
банковскую книжку - и...
   Но Артемка уже его не слушал: он быстро бежал к казарме.
   -  Н-да...  -  уехала,  -  продолжала  бормотать  фигура.  -  Все   стали
жульничать... Собственно, Деникин, если правду сказать, тоже,  миль  пардон,
жулик, но это - строго между нами.
   Скоро Артемка вернулся.
   - На, - положил он на скамью буханку хлеба и два свертка,  -  забирай,  а
цилиндр давай сюда. - И без  церемоний  он  снял  с  фигуры  шляпу,  обнажив
гладкий, как бильярдный шар, череп.
   - Артемка... - позвал я его тихонько, Он оглянулся, разглядел меня сквозь
поредевшие уже ветки сирени и кивнул головой.
   - Саперная, пять, - шепнул он мне. - Иди туда. ...Мы сошлись  у  глиняной
избы на окраине города. Перелезли через  плетень  и  оказались  в  садике  с
беседкой
   - Вот, - сказал Артемка, входя в беседку, - теперь можно говорить сколько
угодно. Хозяин - старый рабочий, не выдаст. Да он и  не  бывает  днем  дома.
Здесь и будем всегда встречаться.
   - Как же ты с ним познакомился?
   - Я зашел будто воды напиться. Вижу, сидит и шилом сапоги колет,  прорехи
зашивает. Взял я у него из рук эти сапоги да в два счета и залатал. Сразу  в
доверие вошел.
   - Артемка, - с упреком сказал я, - уж я ждал тебя, ждал...
   - Да все из-за этого деда. Хвастает, будто первым  человеком  в  каком-то
департаменте был, а торгуется, как цыган. Целый час с ним провозился.
   - Да зачем она тебе нужна, шляпа такая! Это ж не шляпа, это ведро.
   - Ведро!.. Это настоящий  цилиндр.  То-то  Труба  обрадуется!  Вот  будет
Гордей Торцов!
   - Ты все о том же. А тут такая обстановка получается...
   - Я про обстановку не забываю. Обстановка у меня на  первом  месте.  Вот,
слушай. - Артемка выглянул из беседки и, хотя никого не заметил, перешел  на
шепот -