аралич. Правда, говорили, что в
прошлом он сам был сумасшедшим, но,  по-моему,  каждому  врачу  не  мешает
побывать в шкуре больного. Короче говоря, решая биквадратное уравнение,  я
меньше всего думал об армии.
   Мы знали из газет, что военная служба в нашей стране стала  профессией.
Об этом много писали в прошлом году, когда  в  армии  ввели  "персональные
воинские звания". Но при всем своем самомнении  мы  не  догадывались,  что
реформы в армии могли иметь к нам какое-то отношение.
   Об армии мы имели самые общие  представления,  потому  что  по  природе
своей были мальчишками мирными. За городом, на  пустынном  берегу  залива,
был аэродром морской авиации. На песчаной  косе,  в  длинных  казармах  из
желтого ракушечника, стояла  какая-то  артиллерийская  часть.  В  июне  на
открытый рейд приходила из Севастополя эскадра. Она приходила  неожиданно:
утром в море, напротив пляжей, стояли корабли, которых накануне  не  было.
Целый месяц в море слышались  орудийные  раскаты,  похожие  на  отдаленный
гром. По воскресеньям город заполняли  белые  форменки  моряков,  и  город
отдавал им все лучшее, что у него было.
   В нашей школе работали кружки Осоавиахима - стрелковый и парусный.  Мы,
конечно, занимались в обоих и  гордились  своими  успехами:  они  помогали
утвердить наше мужское самосознание. Но к военным занятиям  мы  относились
как к увлекательной игре.
   Из нас троих я был наиболее близок к армии: отец моей Инки был  морским
летчиком. Он по целым дням пропадал на аэродроме, и все у  них  дома  жили
ожиданием его. Он был  простым  и  веселым  человеком,  но  опасность  его
профессии создавала вокруг него ореол необыкновенности. Я  часто  бывал  у
Инки дома. Ко мне ее отец относился с  насмешливой  доброжелательностью  и
называл меня женихом. Он любил свое дело, постоянно рассказывал  о  разных
случаях во время полетов и, когда узнал, что я собираюсь  стать  геологом,
сказал:
   - Ну что ж, геологи - тоже люди. У них работа почти как  у  летчиков  -
заплыть жирком не дает.


   Я проверил решение уравнения. Сашка еще что-то писал.  Значит,  у  меня
был шанс сдать контрольную первым. Тогда до следующего экзамена я  мог  бы
пить за Сашкины  деньги  газированную  воду  с  сиропом  в  неограниченных
количествах. Я подчеркнул ответ жирной чертой  и  посмотрел  на  директора
школы: он преподавал в нашем классе математику.
   - Кончил, Володя? - спросил он.
   Я встал и пошел по проходу. Директор взял мой листок и сверил ответы.
   - Надеюсь, решения также безукоризненны?
   Я пожал плечами и засмеялся.
   - Стараюсь, Виктор Павлович.
   - Вас вызывает к двенадцати часам Переверзев.
   Кого "вас" - директор не уточнял: это и так было понятно. Но  зачем  мы
могли понадобиться Переверзеву?
   Я вышел в светлый коридор с большими окнами и сел на  подоконник.  Если
бы Алеша вызывал только меня, я бы не удивился. Мало ли зачем  я  мог  ему
понадобиться: до недавнего времени я  был  секретарем  комитета  комсомола
школы - меня переизбрали перед самым экзаменом, - но для чего  он  вызывал
Витьку и Сашку?
   Алеша Переверзев  был  секретарем  городского  комитета  комсомола.  Мы
хорошо знали Алешу: три года назад он окончил нашу школу. Он  был  хорошим
оратором. Он вообще был дельным парнем, но оратором он был  особенным.  Он
мог произнести речь по любому поводу. Например, я отлично помнил его  речь
о вреде сусликов. Он  произнес  ее  в  девятом  классе,  когда  вся  школа
готовилась  выступить  против  них  в  поход.  Он  открыл  нам  глаза   на
паразитическую жизнь сусликов - этих коварных врагов  молодых  колхозов  и
советской власти. Может быть,  я  ошибаюсь,  но,  по-моему,  Алешина  речь
против сусликов решила его  судьбу:  на  собрании  был  секретарь  горкома
партии, и речь ему очень понравилась.
   В коридор вышел Сашка.
   - Зачем мы понадобились Алеше? - спросил он и  подозрительно  посмотрел
на меня выпуклыми глазами.
   - С таким же успехом я могу спросить об этом тебя.
   - Хорошенькое дело! Ничего себе секретаря терпели: он не  знает,  зачем
его вызывает начальство.
   Витька тоже вышел в коридор и теперь стоял рядом с нами.
   - Может, опять субботник на стадионе? - спросил он.
   - Во время экзаменов? Надеюсь, такое не придет в голову даже  Алеше.  -
Сашка снова подозрительно посмотрел на меня.
   - Зачем гадать? Пойдем и узнаем. Кстати, очень хочется  пить.  Я  выпью
ведро.
   - Чистой? - спросил Сашка.
   - Чистую будешь ты пить. Мне больше нравится с сиропом.


   В оконном стекле переливалось синее море и плыли белые облака. От  окна
к двери тянулась широкая полоса солнца. Письменный стол и солнце  отделяли
нас от Алеши. Когда ветер шевелил створку окна, солнце скользило по  полу,
ложилось на угол стола и на наши ноги с поднятыми коленями: мы  сидели  на
низком клеенчатом диване с продавленными пружинами. На  диване  еще  сидел
Павел Баулин - матрос из порта, старше нас  года  на  три.  Мы  были  мало
знакомы с этим широкоплечим парнем в брюках клеш и полосатой  тельняшке  и
знали его только как местную знаменитость: Павел был  чемпионом  Крыма  по
боксу. Мы сидели и слушали сначала военкома, теперь Алешу.
   Алеша нагнулся над столом, и ладони его упирались в  обтянутую  зеленым
сукном крышку.
   - Вы поняли, что сказал военком? - спросил Алеша.  Как  всякий  хороший
оратор, Алеша предполагал худшее: он не доверял нашей сообразительности. А
может  быть,  ему  казались  неубедительными  слова  военкома,   сухие   и
лаконичные. Военком сидел в прохладной тени, положив локоть на край стола,
и пристально разглядывал носки сапог. -  Речь  идет  о  большой  чести,  -
сказал Алеша, - о  великом  доверии,  которые  партия  и  комсомол  готовы
оказать вам, мальчишкам, еще не сдавшим экзаменов за среднюю школу.
   Алеша  замолчал.  Он  внимательно  вглядывался  в  наши  лица,  пытаясь
угадать, что происходит у нас в душе. Для этого не  нужно  было  особенной
проницательности: мы изо всех сил старались казаться  серьезными,  но  все
равно не могли сдержать самодовольные улыбки и скрыть  возбужденный  блеск
глаз. Проще всего было Сашке: ему не  надо  было  притворяться.  Серьезным
Сашку никто не видел от рождения, а его выпуклые  глаза  блестели  всегда.
Сашка сидел слева от меня, выставив вперед  свой  горбатый  нос  и  острый
подбородок. Другое дело  -  Витька.  Он  толкнул  меня  в  бок  локтем.  Я
оглянулся. Он сидел между мной и Баулиным и толкнул меня случайно:  я  это
понял по его лицу. Витька смотрел на Алешу и улыбался открытым  ртом.  Это
по наивности. Витька был очень наивный. Сколько Сашка его ни воспитывал  -
ничего не получалось.
   - Вы стоите на пороге большой жизни, - говорил Алеша.  -  Комсомольская
организация города предлагает вам начать свой  самостоятельный  путь  там,
где вы принесете больше пользы делу партии. - Алеша разошелся,  как  будто
выступал  на  городском  митинге.  -  Мы  не   собираемся   экспортировать
революцию. Но за рубежом враги мечтают о реставрации в нашей стране старых
порядков. Они готовятся напасть на нас. И вот  тогда  вы  поведете  войска
первого в  мире  рабоче-крестьянского  государства.  В  армию  все  больше
призывают юношей со средним образованием. Старые командные кадры,  опытные
в военном деле, уже не могут  полностью  удовлетворить  духовных  запросов
бойцов. -  В  этом  месте  Алешиной  речи  мы  посмотрели  на  военкома  и
почувствовали свое превосходство над этим пожилым майором  с  морщинистым,
грубоватым лицом, с широкими скулами  и  тяжелым  нависающим  над  глазами
лбом. На левом  рукаве  его  отутюженной  гимнастерки  вспыхивали  золотые
шевроны, а на правом рукаве золото  тускло  поблескивало  в  тени.  -  Да,
товарищи, современная техника требует от бойцов и командиров  всесторонних
знаний, - гремел голос Алеши, не знающий снисхождения. - Комсомол - первый
на  стройках  пятилеток.  Комсомол  должен  быть  первым  в  строительстве
вооруженных сил. Вот почему мы решили обратиться к вам, лучшим из  лучших,
с призывом идти в военные училища. Подумайте, через  три  года  вы  будете
лейтенантами, - Алеша сделал паузу, и в  комнате,  перерезанной  солнечным
лучом, стало тихо.
   Легко сказать - подумайте! Алеша просил нас о том, на что мы совершенно
не были способны в эту минуту.
   - Теперь вы знаете, зачем мы вас пригласили. Слово за  вами,  -  сказал
Алеша обычным, неораторским голосом. Он сел на старинный  стул  с  высокой
резной спинкой. Стул этот был такой старый что его давно стоило выбросить.
Я думаю, Алеша этого не делал из-за спинки: другого стула с такой  спинкой
не было во всем городе. - Наверху ваши кандидатуры согласованы, -  как  бы
между прочим сообщил Алеша  и  показал  большим  пальцем  на  потолок.  Мы
поняли, что значит "наверху": как раз над нами был кабинет  Колесникова  -
первого секретаря горкома партии. Алеша повернулся к военкому, спросил:  -
Заявления нужны сейчас?
   Прежде чем ответить, военком посмотрел на нас.
   - Важно согласие. Заявления напишут после экзаменов. Оценки  играют  не
последнюю роль. Кандидаты должны иметь только отличные и хорошие оценки.
   - На этот счет будьте спокойны, - сказал Алеша.
   Мы не смотрели друг  на  друга.  Как  все  мальчишки,  мы  были  самого
высокого мнения о своих способностях  и  о  себе.  Мы  были  самолюбивы  и
дерзки. И вдруг оказалось - имели на это право. Алеша назвал нас  "лучшими
из лучших", в нас нуждались партия и государство.  Даже  мы,  привыкшие  к
похвалам, такого не ожидали. Военком тихо переговаривался с Алешей, и я не
слышал слов. Я вообще ничего не слышал. Мне  еще  никогда  не  приходилось
принимать такое важное решение. Что-то скажет теперь  Инкин  отец?  А  что
скажут мама, сестры, Сергей? Но больше всего я думал об Инке  и  ее  отце.
Конечно, "думал" - не то слово: просто их лица  чаще  мелькали  у  меня  в
голове.
   - Ждем, - сказал Алеша. - Решайте.
   Мы молчали, готовые согласиться, смутно догадываясь, насколько серьезно
то, чего требовали от нас, как изменится все наше будущее после  короткого
слова "да" и сколько беспокойства войдет в нашу жизнь.
   - Предположим, я скажу "да". Приду домой, а  мои  папа  и  мама  скажут
"нет"?.. - Это сказал Сашка. Он начал говорить сидя, но потом, взглянув на
военкома, встал и загородил солнце.
   - Кригер, тебе же восемнадцать лет. Вспомни, как в  твои  годы  уходили
комсомольцы на фронт. Напомни об этом своим родителям, - сказал Алеша.
   Напоминать об этом Сашкиным родителям не имело смысла: они  никогда  не
были комсомольцами и ни на какую войну не уходили. Алеша это знал не  хуже
Сашки. Поэтому Алеша добавил:
   - Какой же ты комсомолец, если не сумеешь убедить родителей?
   - Я говорю "да", - сказал Сашка. - А моих родителей мы  будем  убеждать
вместе. - Сашка сел, как будто согнулся пополам, и полоса солнца легла  на
его колени.
   По Сашкиному тону я понял: в согласии родителей он  по-прежнему  сильно
сомневался. Я тоже сомневался: не в своей маме, а в Сашкиных родителях.  В
своей маме я был уверен. Поэтому, когда Алеша посмотрел на меня, я сказал:
   - Согласен.
   - Понятно. - Алеша нагнулся к военкому, сказал: -  Это  Белов,  Надежды
Александровны сын. - Военком закивал головой и посмотрел на меня.  -  Твое
слово, Аникин, - сказал Алеша.
   Витька покраснел, и на лбу у него выступили капли пота.
   - Я тоже согласен, - сказал Витька.
   - Сколько платят лейтенанту? - Это спросил Павел  Баулин.  У  него  был
сипловатый бас, и  говорил  он,  сильно  растягивая  слова.  Павел  сидел,
откинувшись на спинку дивана. Тяжелая рука его свободно лежала на  валике:
в такой же расслабленной позе, раскинув ноги, он обычно  отдыхал  в  своем
углу на ринге.
   Алеша приподнял плечи и чуть развел над столом  руки:  жест  достаточно
откровенный. Но Павел смотрел не на Алешу, а на военкома.
   Прежде чем ответить, военком встал.
   -  В  армии  денежное  довольствие  начисляется  не  по  званию,  а  по
должности, - сказал он. - Вас после окончания училищ назначат на должность
командиров взводов...
   - Это неважно. Какое жалованье у командира взвода? - спросил Баулин.
   - Шестьсот двадцать пять рублей, -  ответил  военком.  -  А  перебивать
старших в армии не положено.
   - Подходяще! - Павел посмотрел на Алешу. - Запиши: я согласен.
   - Повестка дня, как говорится, исчерпана, - сказал Алеша и поднялся. Мы
тоже встали. - Заявления принесете в горком сразу после  экзаменов.  Между
прочим, я тоже иду в военное училище...
   Как опытный агитатор, Алеша приберег свое сообщение под конец. Он  ждал
от нас радости, и мы действительно обрадовались. Мы  привыкли  к  Алеше  и
были уверены, что с ним не пропадем.



3

   Из горкома Витька и Сашка ушли на пляж, где их ждали Катя и Женя. А мне
надо было зайти за Инкой в школу: у нее был письменный экзамен.
   В школе ее, конечно,  не  оказалось.  На  спортивной  площадке  в  углу
широкого двора мальчишки  играли  в  волейбол.  Я  подошел  к  девочке  из
Инкиного класса.
   - Ты не видела Инку? - Девочка стояла на краю площадки и смотрела игру.
   - Видела, - сказала она и даже не повернула ко мне головы.
   - Когда?
   - Ну, полчаса, час - не помню...
   - Куда она делась?
   - Пошла в горком комсомола.
   С Инкой всегда так:  договоришься  встретиться  в  одном  месте,  а  ее
понесет в другое. Я обозлился:
   - Почему ты сразу не сказала?
   - А почему ты сразу не спросил?
   Мальчики слева играли лучше. Погашенный мяч ударился о землю на  правой
стороне площадки. Девочка резко повернулась ко мне.
   - Что ты пристал? - спросила она. - У меня только и забот что караулить
Инку!
   Ну что было спрашивать с этой отягощенной заботами девчонки?
   - Не волнуйся, они все равно проиграют, - сказал я и пошел  к  воротам.
Мне так нужна была Инка. Мне так необходимо было рассказать ей, зачем меня
вызывали в горком. Но снова идти в горком не имело  смысла:  ее  наверняка
там давно не было.
   Я постоял на улице. Бархатно-черные тени  акаций  резко  отделялись  от
выбеленной солнцем мостовой. На  другой  стороне  тянулась  низкая  ограда
порта. За пологой кромкой берега неподвижно переливалось море. И на желтом
песке чернели просмоленные борта парусно-моторных баркасов.
   Все еще не зная, куда идти, я пошел по улице. Инка догнала меня на углу
и, часто дыша, забросала словами:
   - Я уже все знаю... Я так бежала, так бежала! Я обегала весь город. - В
этом она могла меня не уверять: представить ее спокойно идущей  по  улице,
когда она меня ищет,  было  просто  невозможно.  -  Наши  на  пляже.  Женя
устроила Витьке скандал: она боится, что  его  пошлют  в  город,  где  нет
консерватории.
   Инка торопилась выговориться, пока я ее не остановил.
   - Ты только подумай, - говорила она, - папа и  ты  -  вы  оба  военные.
Папа, наверное,  получит  капитана.  Его  аттестовали  на  майора,  но  он
говорит, что получит капитана...
   Был единственный способ остановить поток Инкиных слов:
   - Ты откуда сейчас появилась?
   - Из школы.
   - А как ты попала в школу? Через забор?
   - Не могла же я обегать целый квартал. Ты подумай,  я  заглянула  через
забор - увидела Райку. Она злющая  оттого,  что  проигрывает  Юрка.  Райка
сказала, что ты только что вышел на улицу.
   Из ворот вышли учителя, и, чтобы не встречаться с ними, мы повернули за
угол. Я шел немного впереди, Инка  даже  не  пыталась  меня  догнать:  она
прекрасно видела, что я злюсь.
   - Почему не ждала меня в школе?
   - Я ждала, знаешь, как долго ждала. Я так долго ждала,  что  просто  не
могла больше ждать.
   Когда я говорил,  мне,  чтобы  видеть  Инку,  приходилось  поворачивать
голову. Каждый раз, когда я это делал, я встречал ее взгляд.
   Я никогда не видел расплавленного золота, но был уверен, что оно такого
же цвета, как Инкины глаза. Такие глаза, как у Инки, я видел еще  у  рыжих
собак. Инка тоже была рыжая  -  вся  рыжая,  от  пышных  волос  и  крупных
веснушек вокруг носа до золотистого пушка на ногах.
   Долго злиться на Инку было просто невозможно. Я замедлил  шаг,  и  Инка
пошла рядом со мной, как будто ничего не заметила.
   Теперь говорил  я.  Никто  так,  как  Инка,  не  мог  меня  слушать.  Я
рассказывал Инке все, что меня занимало. Если она понимала  меня,  то  это
означало, что все, о чем я говорил, додумано  мной  до  конца.  Когда  она
переставала слушать, я улавливал в своих словах противоречия, умолкал и не
мог успокоиться, пока не разрешал их. Своей железной логикой, которую  так
хвалили учителя, я был обязан Инке.
   - Я просто не знал, что могу стать военным, - говорил  я.  -  Тут  даже
сравнивать нечего: геолог и военный. Командир совмещает в себе очень много
профессий. Во-первых,  учителя  -  командир  должен  обучать  подчиненных.
Во-вторых, инженера - в армии  сейчас  столько  техники.  В-третьих,  надо
очень хорошо знать историю.  Кто  знает,  может  быть,  битва  при  Каннах
поможет выиграть решительное сражение за коммунизм? А может быть, и не при
Каннах,  а  под  Верденом,  или,  скажем,  военные  реформы   Македонского
подскажут новую организацию армии...
   Я  говорил  так,  будто  всю  жизнь  мечтал  о  профессии  военного   и
досконально изучил все ее особенности.  Точно  так  же  совсем  недавно  я
доказывал преимущества профессии геолога. Но  какое  это  имело  значение?
Главным для меня было убедить себя и Инку, что нет ничего удивительного  в
моем решении изменить свое будущее: больше всего  я  боялся  показаться  в
Инкиных глазах легкомысленным. Все, что я говорил, пришло мне в голову  по
дороге из горкома до школы, пришло потому, что  все  это  я  уже  читал  в
газетах, слышал от военкома и от Алеши Переверзева. Но эти мысли уже стали
моими, я подпал под их влияние, они начали руководить моими поступками.
   - В военном училище учатся всего три года, правда? - спросила Инка.
   - Да...
   - Значит, не через пять лет, а через три года  ты  уже  будешь  совсем,
совсем самостоятельным?
   - Конечно...
   - Ты знаешь, Володя, я порочная... Я спросила у мамы, когда  мне  можно
будет выйти за  тебя  замуж,  а  она  сказала,  что  пока  ты  не  станешь
самостоятельным, даже думать об этом порочно.
   Инка сбоку из-под ресниц поглядела на меня: ей, видите  ли,  необходимо
было удостовериться, какое впечатление произвели ее слова.
   Я весь покрылся испариной: мне стало понятно, почему Инкин отец называл
меня женихом. Я сдвинул брови - от этого Инка всегда приходила в трепет.
   - Ну что я такого сказала, что я сказала? - быстро заговорила  Инка.  -
Разве я виновата, что мне без тебя бывает очень скучно? Через три года  ты
уже будешь лейтенантом. Тебе будет только двадцать  один  год,  а  ты  уже
лейтенант! Ты будешь жить в Севастополе или Кронштадте, а может  быть,  во
Владивостоке... И я к тебе приеду. Нет, ты лучше заедешь за  мной...  Нет,
лучше я, а ты будешь встречать меня на вокзале с цветами.
   - Романтика! - небрежно  сказал  я,  изо  всех  сил  стараясь  удержать
грозное положение бровей, но они предательски расползались.
   Мы шли по центральной улице.  Идти  на  пляж  было  уже  поздно.  Улица
пряталась в густой тени акаций, а  там,  где  солнце  пробивало  тень,  на
стенах домов выступали ослепительно-белые пятна. Узкий  тротуар  заполняли
прохожие. Казалось, они просто гуляли, и когда заходили в магазин, то было
похоже, что они делают это так, ради любопытства. Им не было никакого дела
до нас, так же как и нам до них.
   Потом мы сидели на Приморском бульваре. Наша  скамья  стояла  у  самого
края набережной. Море вспухало и  опадало  внизу  у  наклонной  стены,  то
бесшумно вползая на нее, то  ударяя.  И  удары  были  похожи  на  ласковые
шлепки.  Плавали  бурые  комки  прошлогодних  водорослей,  окурки,  клочки
бумаги. Они то поднимались,  то  опадали,  оставаясь  на  месте.  Горизонт
закрывала белесая пелена, прорезанная косыми полосами: с  моря  надвигался
дождь, а над городом по-пре