Борис Балтер.
   До свидания, мальчики!

   -----------------------------------------------------------------------
   М., "Советский писатель", 1965.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 4 December 2000
   -----------------------------------------------------------------------

                                      Константину Георгиевичу Паустовскому



 * ТРОЕ ИЗ ОДНОГО ГОРОДА *


1

   В конце мая в нашем городе начинался курортный сезон. К  этому  времени
просыхали после зимних штормов пляжи и желтый  песок  золотом  отливал  на
солнце. Пляжи наши так и назывались "золотыми". Было принято считать,  что
наш пляж занимает второе место в мире. Говорили,  что  первое  принадлежит
какому-то пляжу в Италии, на побережье Адриатического моря.  Где  и  когда
проходил конкурс, на котором распределялись места, никто  не  знал,  но  в
том, что жюри конкурса смошенничало, я не сомневался: по-моему,  наш  пляж
был первым в мире.
   Зимой и летом город выглядел по-разному, и зимняя его жизнь не походила
на летнюю.
   Зимой холодные норд-осты врывались в улицы и загоняли жителей  в  дома.
Город  казался  вымершим,  и  в  самых  отдаленных  концах  его   слышался
разгневанный рев моря. Во всем городе работал один  кинотеатр,  в  котором
давали только три сеанса, - последний кончался в десять часов  вечера.  Мы
все дни и  вечера  проводили  в  школе  и  в  Доме  пионеров,  а  в  наших
собственных домах были редкими гостями.
   Весь город делился на три части: Новый, Старый и Пересыпь.  Наша  школа
была в Новом городе, в Новом городе был и курорт  с  пляжем,  санаториями,
курзалом. Курортники очень удивлялись, когда узнавали, что в нашем  городе
есть Пересыпь. Они почему-то воображали, что Пересыпь может быть только  в
Одессе. Чепуха. Море пересыпает пески, намывая вдали  от  берега  песчаные
дюны, не только в Одессе. И поселки, построенные на этих дюнах, называются
Пересыпью во всех южных городах.
   Витька жил на Пересыпи, а я и Сашка - в Новом городе.  Сашка  и  Витька
дружили с Катей и Женей -  девчонками  из  нашего  класса.  Я  -  с  Инкой
Ильиной; она была младше нас на два года. И хотя  все  мы  жили  в  разных
концах города, это не мешало нам каждый день после школы проводить вместе.
Мы не искали уединения: вместе мы чувствовали себя свободней и проще.
   В погожие воскресные дни мы уходили на курорт. Пустынные пляжи казались
необыкновенно  широкими.  На   черных   металлических   сваях   возвышался
"Поплавок". Он стоял без оконных рам и дверей, снятых вместе  с  мостиком,
чтобы их не разбило штормом. На перилах террас и на  крыше  сидели  птицы.
Светло-зеленое море с белыми гребнями волн  было  враждебным  и  холодным.
Время от времени птицы кричали, и в криках их слышались тоска и отчаяние.
   Мы бродили в голых и озябших парках, и между  деревьями  белели  здания
санаториев с заколоченными окнами. Мы не могли долго  выдержать  тишины  и
заброшенности пустынных мест. Тогда мы  начинали  петь  и  кричать.  Сашка
Кригер взбегал вверх по длинной с широкими ступенями каменной лестнице  и,
обернувшись к нам, читал:

   Хожу,
   Гляжу в окно ли я -
   Цветы
   да небо синее,
   То в нос тебе
   магнолия,
   То в глаз тебе глициния.

   Читал он, конечно, и другие стихи, но мне почему-то запомнились  именно
эти. Наверное, потому, что над нами было синее небо,  светило  солнце,  но
было холодно и не было цветов.
   На парадной лестнице санатория "Сакко и Ванцетти" мы  часто  устраивали
импровизированные концерты. Катя танцевала. Женя пела. По  нашему  мнению,
от  профессиональных  певиц  она  отличалась  лишь  тем,  что  не  боялась
простудить горло. Мы все обладали какими-то  талантами.  Бесталанной  была
только моя Инка. Но она не огорчалась. Во  всяком  случае,  настроение  от
этого у нее никогда не портилось. Учителя прозвали Инку "мельница".  А  мы
относились снисходительно к ее  чрезмерной  болтливости  и  к  способности
смеяться без всякого повода.
   Мы все  отлично  учились.  Исключением  опять  же  была  Инка.  Отметка
"отлично" в журнале была для нее редкостью, но Инка оповещала об этом всех
своих друзей и знакомых. Зато "уды" она тщательно скрывала даже от нас. Но
мы все равно узнавали и отлучали Инку от всех  наших  развлечений.  Ей  не
помогало ни ее красноречие, ни клятвенные обещания, что  это  в  последний
раз.  Мы  были  безжалостны.  Каждый  из  нас  готовился  стать  в   жизни
значительным  человеком.  Об  этом  мы  никогда  не   говорили,   но   это
подразумевалось. К Инке для помощи прикомандировывался  Витька.  Это  было
трудным  испытанием  его  педагогических  способностей.  Я  брал  на  себя
добровольную роль консультанта. Правда, Витька в моей помощи не  нуждался,
но я просто не мог долго не видеть Инку.
   Мы не сторонились других наших  сверстников.  У  каждого  из  нас  были
друзья вне нашей компании. Но вшестером мы были неразлучны.
   Осенью и весной старшеклассники выезжали в колхозы. В школе у нас  были
хорошие  мастерские.  Две  яхты,  сработанные  нашими  руками,  ходили   в
Севастополь и Ялту. С наших ладоней круглый год не сходили мозоли,  желтые
и твердые, как ракушечник.
   В мае цвела акация. Она цвела долго, осыпая  город  белыми  лепестками.
Цветение акаций совпадало с началом курортного сезона. Как важные  события
передавались из уст в  уста  сообщения:  "Открылись  "Майнаки",  "открылся
"Дюльбер", "открылась "Клара Цеткин"... Эти санатории  всегда  открывались
первыми. На Приморском бульваре появлялись первые отдыхающие. Улицы города
с каждым днем становились многолюдней. Приезжим  сдавали  лучшие  комнаты.
Они становились полновластными хозяевами города. Город  менял  свое  лицо,
делался  шумным,  нарядным,  веселым.  Открывались  магазины,   павильоны,
рестораны. В курзале  выступали  столичные  знаменитости.  Они  появлялись
ослепительно-яркие, будоражили  всех  и  исчезали.  В  учреждениях  города
висели лозунги, которые призывали  создавать  все  условия  для  здорового
отдыха трудящихся. И эти условия создавались.
   Но взрослые почему-то курортников  не  любили.  Наверное,  потому,  что
зависели от них и рядом с ними их собственная жизнь казалась  неинтересной
и тусклой. А мы относились к приезжим безразлично,  хотя  это  безразличие
было только внешним.  Для  нас  они  не  существовали  в  отдельности  как
человеческие  личности.  Наш  интерес  и  любопытство  вызывала   вся   их
разнородная, пестрая масса: женщины, которые, казалось, заботились лишь  о
том, чтобы появляться на улицах предельно  обнаженными,  мужчины,  которые
все дни проводили у винных погребков и киосков. Всех их  мы  встречали  на
улицах и в трамваях. Они заполняли пляжи.  Старые  и  молодые,  толстые  и
худые, красивые  и  безобразные,  они  с  одинаковой  жадностью  поглощали
солнце. Мы видели их в курзале - нарядных, чистых, хорошо пахнущих, как-то
по-особому свежих и снисходительно добрых; так выглядят люди, свободные от
повседневных забот. Среди них были знаменитые инженеры, ученые,  служащие,
просто рабочие. Все они  в  наших  глазах  сливались  в  одно  целое  -  в
"курортников". И нам даже в голову не приходило, что в городах, из которых
они приехали, это были обычные люди,  с  такими  же,  как  у  всех  людей,
будничными делами.
   Они жили среди нас, не замечая нас. Им не было никакого дела  до  того,
что о них думают и говорят. А город видел все их слабости, и  потому  наши
отцы и матери считали себя выше их. Но в то  же  время  бездумно-свободная
жизнь курортников накладывала свой отпечаток на местные нравы.
   На  Базарной  улице,  недалеко  от  Сашкиного  дома,  была   мастерская
промкооперации "Металлист". В ней чинились примусы, керосинки, велосипеды,
паялись и лудились кастрюли. Всю работу выполнял  один  человек.  У  него,
наверное, были фамилия и имя,  но  между  собой  мы  называли  его  просто
Жестянщик. Чтобы не платить за квартиру, он  жил  в  мастерской,  ходил  в
одном и том же комбинезоне с неуклюжими  заплатами.  В  мастерской,  среди
запахов  керосина  и  ржавого  железа,  особенно  остро  пахло  рыбой:  ею
Жестянщик постоянно питался ради экономии. Кроватью ему служил верстак,  а
груду тряпья, заменявшую ему постель, он убирал днем на полку, приделанную
под потолком.
   Когда начинался курортный  сезон.  Жестянщик  отмывал  руки  в  щелоке,
запирал мастерскую и снимал самый дорогой номер в  гостинице  "Дюльбер"  -
лучшей гостинице города. В белом фланелевом костюме, в заграничных туфлях,
сплетенных из тонкой кожи, Жестянщик  преображался.  В  мастерской  он  не
появлялся до осени и все дни проводил на пляже. По вечерам его можно  было
встретить в курзале, а после  концерта  -  на  веранде  "Поплавка"  или  в
ресторане  "Дюльбер"  в  обществе  красивых  женщин  и  развязных  мужчин.
Знакомясь, он рекомендовал  себя  капитаном  дальнего  плавания,  временно
оставшимся на берегу. И женщины млели, когда его огрубелые руки сжимали их
талии во время танца. В конце курортного сезона  Жестянщик  возвращался  в
мастерскую.
   Но однажды он вернулся в нее в середине лета. Это случилось после одной
истории, о которой говорил весь город.
   К  нам  на  гастроли  после  заграничного  турне  приехала   знаменитая
балерина. Она три дня танцевала на открытой эстраде курзала. И все эти три
дня мы видели Жестянщика в первом ряду на одном и  том  же  месте.  Каждый
вечер, когда балерина исполняла последний танец, в  проходе  перед  сценой
появлялась билетерша с корзиной  голубых,  как  утреннее  небо,  роз.  Эти
редкие  розы  выращивал  садовник  на  Пересыпи,  и,  чтобы   придать   им
необыкновенный  цвет,  он  что-то  впрыскивал  в  корни.  Когда  балерина,
вызванная овацией, выходила на авансцену, билетерша  ставила  к  ее  ногам
цветы. Жестянщик вставал  и  уходил  по  проходу  -  высокий,  элегантный,
невозмутимо спокойный. На последнем концерте я увидел  его  глаза:  обычно
белесые, они светились ярко и холодно, как будто вобрали в себя цвет  роз.
Он прошел мимо нас как слепой. Я толкнул локтем Витьку,  Витька  уставился
на меня. Я повертел пальцем перед своим лбом, и тогда  Витька  понял,  что
смотреть надо не  на  меня.  Рядом  с  Жестянщиком  шла  билетерша  и  зло
говорила:
   - Платить-то думаешь? Третью корзину таскаю...
   - Потом, потом, - ответил Жестянщик.
   Но билетерша продолжала идти рядом.  Мы  хорошо  знали  ее  скандальный
характер и пошли следом за ними, чтобы ничего не прозевать. Но нас ожидало
полное разочарование: скандала не произошло. У выхода за ограду  Жестянщик
достал из бокового кармана пиджака бумажку и, сжав ее  в  кулак,  сунул  в
руку билетерше.
   В этот вечер Жестянщик ушел с концерта не один. А  на  другой  день  он
вместе с балериной исчез из города.
   Жестянщик вернулся через месяц...
   Я и Витька ждали Сашку на углу Базарной улицы. Сашка  опаздывал.  Никто
из нас никогда не опаздывал. Мы стояли и ругали  его  последними  словами.
Наконец Сашка появился и издали сообщил:
   - Имею новость...
   - Наплевать на твою новость. Почему опоздал? - спросил Витька.
   - Нет, вы видали? Я бегу сообщить им новость, а ему на  нее  наплевать.
Он еще не знает, на что плюет, но уже плюет.
   - Сашка, не трепись, - сказал я. - Почему опоздал?
   - Сообщаю: вернулся Жестянщик.
   - Врешь? - спросил Витька.
   - Новость из первых рук. Источник самый авторитетный.
   Мы не поверили Сашке. У него все новости были  из  "первых  рук"  и  из
"самых авторитетных источников". На этот раз авторитетным источником  была
Сашкина мама.
   - Проверим? - спросил я у Витьки.
   - Я уже проверял, - сказал Сашка.
   - Ничего, теперь мы проверим, - сказал я.
   Мастерская была за углом. Мы подошли и  заглянули  в  дверь.  Жестянщик
стоял за верстаком в  своем  комбинезоне.  Он  принимал  работу,  долго  и
мелочно торгуясь с пожилой женщиной.
   - Ну как? - спросил Сашка. - А это видали?
   Сашка вытащил из  кармана  газету:  в  хронике  сообщалось,  что  после
короткого перерыва балерина возобновила свое феерическое турне по  городам
Кавказского побережья.
   Мы простили Сашке его опоздание. Жестянщик  был  нашим  личным  врагом.
Почему - мы не знали. Он ничего плохого нам не сделал,  и  мы  никогда  не
сказали с ним ни одного слова. Но он все равно был нашим  врагом;  мы  это
чувствовали и презирали Жестянщика за его двойную жизнь.
   Особенно непримиримо Жестянщика ненавидел Витька. Открытых столкновений
между нами не было, но Жестянщик, наверно, догадывался о нашей ненависти к
нему. Как только мы встречали его с какой-нибудь женщиной, Витька  не  мог
удержаться, чтобы не сказать:
   - Есть же паразиты. В городе примуса негде починить, а они гуляют...
   Ни разу не выдал себя самозваный  капитан  ни  взглядом,  ни  движением
головы. Нам очень хотелось идти за ним и разоблачать. Мы просто мечтали об
этом. Но, говоря откровенно, мы боялись незрячих  глаз  Жестянщика  и  его
тяжелых рук. Наверно, поэтому мы ненавидели его еще больше.
   В прошлое лето мы часто видели Жестянщика на пляже с  молодой  и  очень
красивой женщиной. Потом случайно встретили ее в городе одну: она выходила
из галантерейного магазина. Витька шагнул  к  ней  навстречу  и  загородил
дорогу.
   - Человек, с которым вы бываете на  пляже,  обманывает  вас,  -  сказал
Витька и ужасно покраснел, потому что женщина смотрела  на  него  зелеными
глазами и улыбалась.
   - Как же он меня обманывает? - спросила она.
   - Он не тот, за кого себя выдает...
   - Милый вы мой, для женщины это не худший вид обмана. Я знаю, что он не
капитан, но какое мне до этого дело?
   Витька вернулся к нам  красный  и  злой.  Женщина  смотрела  на  нас  и
смеялась.
   - Спасение утопающих - дело рук самих утопающих, - громко сказал Сашка,
и мы ушли, гордые и непонятые. Женщина смеялась, и смех ее преследовал нас
по крайней мере два квартала.
   Мы, конечно, не  подозревали,  что  и  на  нас  бездумно-веселая  жизнь
курорта с детства оказывала свое влияние. Я, например, до  тринадцати  лет
разгуливал по городу в плавках и в этом первобытном наряде чувствовал себя
на городских улицах свободно  и  просто,  как,  очевидно,  чувствуют  себя
туземцы в Африке. Так продолжалось до тех пор, пока на  меня  не  обратила
внимание одна молодая женщина. Я пил газированную воду,  а  она  проходила
мимо с мужчиной. Они тоже остановились у киоска напиться.  Я  ловил  краем
глаза их отражение в  стекле  витрины.  Женщина  кивнула  на  меня  своему
спутнику и сказала:
   - Посмотри на этого мальчика - живой Аполлон...
   Я был достаточно сведущ в мифологии,  чтобы  понять  лестное  для  себя
сравнение. Какое-то мгновение я разглядывал собственное отражение и  вдруг
увидел в стекле глаза женщины. Она улыбнулась. Мне  было  жалко  оставлять
недопитую воду, и я допил ее, но уже без всякого удовольствия. В стекло  я
больше не смотрел, но все равно знал,  что  женщина  на  меня  смотрит.  Я
поставил на стойку стакан и  побежал.  Я  бежал  до  самого  дома,  и  это
привычное расстояние показалось мне необыкновенно длинным. Я  старался  не
смотреть на прохожих, стыдясь своей наготы.
   Дома  не  было  большого  зеркала.  Я  разглядывал  себя  по  частям  в
настольное: сначала ноги, потом живот, грудь...  До  этого  я  не  замечал
своего тела, просто не думал о нем. Оно отлично служило мне во время  игр,
и этого было вполне достаточно. Теперь у меня  появился  к  нему  какой-то
жгучий интерес, которого я стыдился. В тот день я  больше  не  выходил  из
дома. Я сидел у окна и ждал мать.  И  как  только  она  вошла  в  комнату,
сказал:
   - Ходить в плавках я больше не буду.
   - Что случилось?
   - Ничего. Но ходить в плавках я больше не буду.
   - Ничего, походишь.
   Мама не была злой. Просто нам трудно было жить вдвоем на  ее  зарплату.
Мое категорическое заявление застало ее врасплох. Самолюбие матери  мешало
ей признать, что она не может дать  сыну  того,  в  чем  он  действительно
нуждался. За ужином я обычно рассказывал маме  о  своих  дневных  делах  и
похождениях. Но в тот вечер молчал. О том, что произошло со мной, я мог бы
рассказать только отцу или Сергею - мужу моей старшей пестры.  Но  отца  у
меня давно не было, а Сергей и сестры работали на Крайнем Севере.
   Утром я дождался, пока ушла мама, вытащил из комода брюки и вельветовую
куртку. В них я ходил зимой в школу. Брюки оказались безнадежно коротки  и
сильно потерлись на коленях. Я взял ножницы и распорол манжеты. После этой
операции длина брюк меня вполне устроила. Правда, внизу болталась  бахрома
и цвет брюк под манжетами оказался значительно темнее, но  это  меня  мало
беспокоило. Хуже обстояло дело с  ботинками:  они  ссохлись  и  вообще  не
налезали на ногу. В ящике со старой обувью я отыскал летние туфли  Сергея.
Верх был почти целый, но подошвы протерлись насквозь. К тому же туфли были
мне широки. Но это все мелочи. Зато мою  наготу  надежно  прикрыли  черные
когда-то брюки с проступившим на  них  грязно-рыжим  оттенком,  коричневая
куртка и широконосые туфли, в которых ноги мои болтались, как в галошах. В
этом наряде я  в  то  утро  впервые  появился  на  улице  и  носил  его  в
тридцатиградусную жару до тех пор,  пока  сестры  не  прислали  мне  новый
полотняный костюм и сандалии.
   Жизнь курортного города с ее обнаженной интимностью, которую отдыхающие
даже не пытались скрывать, рано пробудила в нас интерес к девчонкам. Сашка
и Витька подружились с Катей и Женей еще в восьмом  классе.  А  я  обратил
внимание на Инку в прошлом году. Вернее, я обратил внимание на Инку сразу,
как только она поступила в нашу школу (они приехали с  Дальнего  Востока),
но первое время я нравился Инке больше,  чем  она  мне.  Катя  носила  мне
Инкины записки, которыми я зачитывался, но на них не отвечал.  Я  оберегал
свою независимость.  С  меня  было  достаточно,  что  Сашка  и  Витька  ее
потеряли. Но когда Инка пригласила меня на свой день  рождения,  я  пошел.
Это была, конечно, ошибка, потому что  с  того  вечера  я  больше  не  мог
притворяться.
   Конец школьных занятий  совпадал  с  открытием  курортного  сезона.  Мы
вливались  в  праздничную  сутолоку  города  и  растворялись  в   ней   до
самозабвения. С утра пляж, потом курзал, а после концерта купание в черной
и теплой воде, над которой белыми холодными огоньками  вспыхивали  брызги.
Но самым острым удовольствием для нас была игра в волейбол в  каком-нибудь
санатории. Физруки санаториев хорошо знали силу  нашей  школьной  команды,
капитаном  которой  был  Сашка,  и,  чтобы  доставить  удовольствие  своим
отдыхающим, охотно приглашали нас к себе. Нам нравилось, что о каждой игре
сообщали афиши, которые вывешивались перед входом в  столовую.  Посмотреть
на шестерых коричневых  от  загара  мальчишек,  в  невероятных  бросках  и
падениях вытаскивающих "мертвые" мячи, собиралось много  отдыхающих.  Наши
девочки, конечно, были среди зрителей, подчеркнуто  не  замечая  их:  наши
подруги умели достойно делить с нами и нашу славу и горечь поражений.
   Вот и вся коротенькая предыстория о нас и о нашем городе.



2

   В ту весну мы кончили десятый класс.
   Я часто говорю "мы", потому что я, Витька и Сашка одновременно  были  и
очень разными и очень похожими друг на друга.
   У каждого из нас были планы на будущее, обдуманные вместе с родителями.
Я, например, собирался стать геологом, потому  что  геологом  был  Сергей.
Сашка Кригер должен был пойти в медицинский институт,  потому  что  врачом
был его отец. Витька Аникин хотел стать учителем: при Витькином терпении и
доброте лучшую профессию трудно было придумать.
   Интересно, что бы я сделал, если  бы  в  тот  день,  когда  мы  сдавали
математику, кто-то сказал,  что  через  час  вместо  горного  института  я
соглашусь пойти в военное училище? Сам не знаю. Наверно,  отвел  бы  того,
кто это сказал, к психиатру. В городе у нас был отличный психиатр, к  нему
специально приезжали лечить прогрессивный п