- твердила Люба. - Батю еще
надобно поискать... Где-то он мается?
     Андрей взял Любу за руку:
     -  Люба, нет у  тебя  бати... Убил его мой  бывший батальонный командир
Флеминг.
     - Как это убил?.. - сказала Любка. - Не понимаю. Это известие настолько
не укладывалось в ее мозгу, что она приняла его почти спокойно.
     -  А  где же могилка?  - прошептала она, почувствовав, наконец, что это
правда.
     -  Какая там  могилка!  - Андрей махнул рукой. - Вчера из  разведотдела
сообщили. Восстание было в Арсентьевской...
     Любка вдруг бросилась прямо на снег и закричала:
     - Батя, на кого же ты меня покинул? Родной мой! Красавец мой! Ах, зачем
ты потерял  свою буйную  головушку!  Сиротой  мне  горе  горевать... Что  ты
сделал, мой желанный!..
     -  Опомнись!..  - говорил Андрей, поднимая Любу. - Пойдем в вагон.  Мне
так же горько, как тебе. Пойдем. Успокойся.
     В вагоне Люба действительно немного успокоилась. Андрей сидел  рядом  с
ней на лавке. Лицо у Любки было такое, словно она спала с открытыми глазами.
     -  Эх,  батя, батя! - сказала она. - Верно баял: "Вспомнишь, озорница!"
Так и не пожил на покое... - Вдруг она встала с лавки, одернула гимнастерку,
туже затянула пояс.  - Ладно,  Андрейка!  Едем! Попробую. Чем я хуже Лельки?
Авось, чему-нибудь научусь.
     Переход, как  всегда, был самый  неожиданный. Андрей  крепко расцеловал
Любу:
     - Вот и хорошо! А я тебе помогу. Ты способная.
     - Уж этого не знаю. А характером возьму! Собиралась я еще из Вологды  в
Питер ехать... Прислугой хотела работать. Девчонкой совсем была.  Купила три
аршина кисеи по четвертаку за аршин. Еще  при  старом  режиме.  Сшила платье
сама... Радовалась. А на следующий день его украли. Так и не  поехала. А ты,
Андрейка,  любить меня будешь? Ну,  смотри! Ах, батя, батя!..  Что бы он мне
посоветовал?
     - То же, что и я, - сказал Андрей. - Павлин Федорович как-то раз сказал
мне: "Надо строить наш, советский университет".
     В вагон вошел матрос Соколов.
     - За нами? - спросил Андрей. - Сейчас идем.
     В купе у Фролова собрались все командиры. Драницын показывал только что
полученную телеграмму от Лели.
     -  Чувствует себя  хорошо. Едет сюда. Значит,  теперь вместе с  ней  на
Южный фронт.
     Матрос принес кипятку, заварил чай.
     -  Разлетаются  мои соколы, - с грустью  проговорил  Фролов,  глядя  на
Андрея и  Валерия. - А  помнишь, Андрей, каким ты пришел к нам в казармы, на
Фонтанку?..
     - Чижиком! - с обычным лукавством добавил Валерий.
     Все рассмеялись. Андрей тоже.
     - Ну, что ж! -  сказал Фролов. - Зато уходишь комиссаром.  Дорога перед
тобой открыта, Андрей.
     - Постараюсь, Павел Игнатьевич, пройти ее, как комиссар!
     За  ужином Фролов рассказал Любе,  что  командование решило представить
старика Нестерова посмертно к ордену Красного Знамени.
     - Настоящий русский человек был твой батя...
     На следующий день  войска Шестой  армии с музыкой и знаменами входили в
Архангельск.  Весь  город  был  расцвечен  красными  флагами.  Шумные  толпы
встречали  бойцов. Несмолкаемое  "ура" гремело  над  городом. Приветственные
возгласы бойцов смешивались с кликами восторженно  встречавших Красную Армию
архангельцев.
     -  Да  здравствует  советская власть!  Да  здравствует Красная Армия!..
Ленин...  Сталин...  Ур-ра!  Спасибо,  товарищи...  Родные,  здравствуйте!..
Ура-а!..  Да  здравствуют  навеки  и  нерушимо   Советы!  Спасибо  Ленину...
Сталину... Ура!..
     Рабочие и служащие  порта вышли  на набережную. Блохин,  в  распахнутой
шинели, без шапки, целовался с бойцами и кричал:
     - Наша взяла! Угвоздили бандитов! Молодцы! Привет от портовиков!
     На  Соборной  площади  вокруг  трибуны  выстроились  сотни  знамен.  От
Троицкого проспекта и до набережной Двины бушевало народное море.
     На трибуне стояли  представители  армии, в том числе Гринева  и Фролов,
представители заводов Маймаксы и Соломбалы.
     Архангельцы впервые  после 1918  года видели  Красную Армию.  Стройные,
ровные  ряды  штыков,  тяжелые  пушки,  шагающие ряды  богатырей  в  ладных,
исправных  шинелях, в полушубках,  ушанках,  папахах...  Это была именно  та
армия,  которую   жаждал  видеть   народ,   -  дисциплинированная,  сильная,
победоносная.
     Валерий  и  Андрей шли  рядом, шагах  в трех впереди  своего батальона.
Бородин на гнедой лошади объезжал колонну, тихо приказывая командирам:
     - Шагу, шагу!
     Увидев Андрея и  Валерия, он забрал повод, осаживая гарцевавшую под ним
лошадь, подмигнул приятелям из-под  козырька фуражки: дескать,  знай наших -
и, дав лошади шенкеля, помчался к голове полка, к знаменосцам.
     Общее  настроение сразу  передалось  Валерию и  Андрею. Глаза  застилал
туман.  Сердце  билось  учащенно.  Хотелось  выскочить из строя, броситься к
наводнившим улицы людям, веселиться и ликовать вместе с ними.
     Торжественно пели трубы военных оркестров.
     На крышах, занесенных снегом, сидели мальчишки.
     - Ур-ра!.. - кричали они.
     - Андрюша! - вдруг вырвался, из толпы женский крик.
     Латкин оглянулся по сторонам. Но  его,  окружали сотни улыбающихся лиц.
Сотни рук тянулись к нему отовсюду.
     Навстречу  красноармейцам  выбежала женщина  в  косынке и, обняв Андрея
одной рукой, пошла с ним рядом.
     -  Шурочка...  милая!.. Вот  мы  и  встретились, -  ласково  проговорил
Андрей. - Какое счастье, Шурочка!..
     Шурочка плакала и смеялась в одно и то же время. Крупные слезы текли по
ее улыбающемуся лицу, и она вытирала их покрасневшими на морозе пальцами.
     - А где же Матвей? - беспокойно спросила она о Жемчужном.
     - На Пинеге.  Вместе с  батальоном,  -  ответил  Латкин.  Не  доходя до
площади, где должен был состояться парад, Шурочка простилась с Андреем, взяв
с него слово, что сегодня же вечером он придет к ней вместе с Любкой.
     На митинге  выступил Чесноков.  Он  снял  свою  черную  помятую  шляпу,
вцепился пальцами в барьер трибуны. Голос его звучал твердо и сильно:
     - Прошли страшные, кровавые времена. Почти двадцать месяцев властвовали
здесь интервенты - американцы, англичане... Советские люди увидели подлинное
лицо этих претендентов на мировое господство. Нас угнетали, мучили, грабили,
расстреливали, убивали голодом!
     Чесноков взмахнул рукой:
     -  Лучшие  люди, драгоценные  наши  люди погибли. Вечная слава,  вечная
память героям!  Народ их не  забудет  никогда.  Этой  крови  мы  никогда  не
простим...
     Голос у него задрожал, пальцы еще крепче вцепились в барьер.
     - Угрозами, обманом,  запугиванием  интервенты  хотели  перетащить  наш
народ,  рабочих  и  крестьян, на  свою  сторону.  Ничего не вышло.  Страшное
бедствие обрушилось на нашу голову. Но рабочие массы стойко вынесли его. Они
отстаивали социализм! Они  боролись  за  мир,  за международную солидарность
пролетариата... Понимали, что делают это не только для себя, но и для  всего
человечества! Вот почему народ остался с большевиками.
     - Верр-на-а!.. - крикнули в толпе.
     - Народ сопротивлялся, -  продолжал Чесноков. -  Империалисты не смогли
заставить трудящихся Севера ни воевать, ни работать. Даже массовые расстрелы
не могли устрашить советских людей. Недавно товарищ Ленин сказал, что Англия
и  Америка  дико  зарвались...  Как в  свое время  германский империализм...
раздулся  на  три  четверти  Европы,  разжирел,  а  потом  тут  же   лопнул,
распространяя  зловоние.  По  этой  же   дорожке  мчится  англо-американский
империализм.  Но и его постигнет та  же  судьба. Светлое  будущее ждет  нас,
товарищи!  Слава  нашей партии большевиков, слава  Красной  Армии и Красному
Флоту!
     В торжественной тишине слушали Чеснокова войска.
     Потылихин стоял  рядом с  Грековым у  трибуны, глядел  на взволнованное
лицо Чеснокова и так же волновался, как и тот.
     - Я  скажу то же, что все  говорят  сегодня  на  улицах Архангельска! -
воскликнул  Чесноков.  -  От  имени  народа  спасибо  великим нашим  вождям,
создателям Красной Армии! Спасибо Ленину, спасибо Сталину!
     Его  слова  были  подхвачены,  по площади  пронесся  одобрительный  гул
многотысячной голпы, и грянуло громкое красноармейское "ура".
     Это было 21 февраля 1920 года.

     В  марте 1946 года в беседе  с корреспондентом "Правды" товарищ  Сталин
дал достойную отповедь  заклятому врагу Советского  Союза, поджигателю ноной
воины Уинстону Черчиллю. "Я не знаю, -  сказал  он, удастся ли г. Черчиллю и
его  друзьям организовать после второй  мировой войны  новый  военный  поход
против "Восточной Европы".  Но если им это удастся, - что мало вероятно, ибо
миллионы "простых людей" стоят на страже дела мира, - то можно суверенностью
сказать, что они будут биты так же, как они были биты в прошлом..."