растут  новые бойцы за дело рабочего класса. Каждая забастовка вызывает
подъем самосознания, расшатывает врага,  подрывает его авторитет.  В рабочем
человеке крепнет уверенность  в себе,  к  своих силах. Забастовки -  великое
дело!  -  Чесноков  рассмеялся.  -  Вот,  подожди. Скоро Архангельский  порт
грохнет! Господа союзнички зачешутся!
     - Твоих рук дело?
     - Только этим сейчас и занят. Твоя помощь тоже
     понадобится.
     - Я готова.
     - Что нового у Абросимовых? Не бегут еще?
     - Разве  уже  пора?  -  шутливо  спросила  Шурочка.  -  У него какие-то
совещания с пароходовладельцами. Кыркалов часто бывает.
     - Вот, вот. Засуетились, значит! Швах дела у господ интервентов, совсем
швах!  Бьют  их,  Шурик! Теперь  вся Вага наша!  Березник  взят. А  ведь это
американская база, их опорный пункт на Двине. Наши движутся и по Двине, и по
железной дороге. По реке наступает флотилия Бронникова!  Интервенты удирают!
Так бегут, что с мониторов своих снимают броню и орудия, чтобы легче
     было бежать!
     Чесноков подошел к диванчику, на котором сидела
     Шура.
     - Ты только представь себе: рывок вперед на сто двадцать верст! Вот как
мы сильны. Вот она, красная Россия!  Колчак  непрерывно отступает. Скоро ему
будет  каюк! А наш Айроисайдик мечтал с ним соединиться. Базу его устроить в
Архангельске! Все к черту у них полетело.
     Шура глядела на Чеснокова широко раскрытыми глазами.
     - Ты понимаешь, Шурик, какое впечатление все это произведет на рабочих,
когда они узнают истинное положение?..
     - Значит, победа?
     - Большая... Огромная! Нужно, чтобы об этой победе узнали все рабочие.
     В  соседней комнате пробили  часы.  Лицо Чеснокова приняло  озабоченное
выражение:
     -  Мне  надо уходить. Вот  тебе советские газеты. Ознакомься. И  напиши
листовку  о  наших победах.  Краткую, сильную! Покажешь  Максимычу. А  потом
размножай.  От руки, на машинке, на гектографе, как хочешь!  Только  скорее.
Вот пакет.
     Он передал Шуре увесистый пакет с газетами.
     - Откуда столько?
     -  Силин   ездил  на  Северо-Двинский  фронт...  Ну,  до  свиданья.  За
листовками к тебе зайдет Греков.
     Поручение Чеснокова было выполнено Шурочкой в тот же день. Теперь все в
городе  представлялось  ей иным. Слыша,  как женщины смеются  в  очереди  на
рынке, видя  на  улице оживленно разговаривающих  рабочих, читая  объявления
финских контор, приглашавших своих сограждан ехать на родину и  записываться
на пароходы, Шурочка мысленно твердила себе: "Знают, знают! Теперь уже ждать
недолго, теперь уже совсем скоро".
     Архангельский порт был забит  иностранными пароходами. Днем и ночью шла
погрузка. Тревожно гудели сирены. Выйдя из Архангельска,  пароходы то и дело
садились на  мель.  Английские и датские  капитаны ругали русских  лоцманов,
которые, по их мнению, забыли  фарватер.  Лоцманы  ссылались на изменчивое и
капризное течение Двины, разводили руками,  будто не понимая, в  чем дело. В
порту  каждый  день   случались  аварии.  Портились  и  выходили   из  строя
погрузочные механизмы. Соломбальская верфь  не справлялась даже, с очередным
ремонтом.  Почти  исправные  машины  при  разборке вдруг  оказывались совсем
негодными.  Портовые  буксирные пароходы  тонули  по  неизвестным  причинам.
Загорались склады с топливом.
     Союзная   контрразведка   деятельно   искала  виновников   участившихся
катастроф. Торнхилл называл это поисками "направляющей руки". Но поиски ни к
чему не приводили. В Архангельске действовали тысячи рук. Лоцманы, крючники,
машинисты, кочегары, механики,  грузчики,  слесари, матросы,  сторожа...  Их
нельзя было поймать. Они действовали смело, но в то же время осмотрительно и
осторожно.  Ими  руководило  только одно  желание - во что бы  то  ни  стало
остановить тот грабеж,  которому подвергалась родная  земля. Каждый  из  них
думал  только  об  одном  -  помочь  Красной  Армии,  облегчить  ей  победу,
приблизить желанный час освобождения от ига интервентов.
     В  архангельских  газетах  за   подписью   полковника  Торнхилла   было
опубликовано следующее предупреждение.
     "Все  русские, эстонцы,  латыши и литовцы, желающие ехать в  Либаву или
Ригу, должны немедленно получить пропуска в эвакуационном бюро и погрузиться
на пароход "Уиллокра".  Предупреждаю, что это последний пароход, на  котором
может получить место гражданское лицо, не находящееся на службе у  союзников
или у русских властей".
     Будто бомба разорвалась в Архангельске.
     В тот день, когда  Торнхилл  опубликовал свое  предупреждение,  Шурочка
пришла на урок к Абросимовым.
     Обычно ее встречала горничная, шла вместе с ней в переднюю, помогала ей
раздеться. Но сегодня горничной не было. Дверь открыла кухарка Дуня.
     - Проводить вас? - спросила она.
     Шурочка  вошла в  переднюю. Из полураскрытых дверей столовой  слышались
громкие, раздраженные голоса. Шурочка узнала Абросимова и Кыркалова.
     Уже по первой фразе ей стало ясно, что в столовой идет какой-то крупный
спор.
     - Нет-с, почтеннейший! - кричал Абросимов. - Я с вами договаривался  на
деньги, а не на товары. Вы с Айронсайдом денежками делитесь, а не  товарами!
Извольте и мне платить проценты наличными деньгами.
     - У меня нет денег!
     - А что я буду делать с вашими досками? Солить, что ли? Я частное лицо.
Мне парохода не дадут! Придут большевики, куда я денусь с этими досками?
     - Не придут. Э, милый! Этой осенью и Москва и Питер будут наши!
     - Тогда зачем же вы бежите?
     - И не думаю бежать. Я еду в Лондон по делам.
     -  Врете!  -  завизжал Абросимов.  -  Бежите  с  награбленным. Такой же
грабитель, как и наши союзнички. Братья-разбойники!
     - Послушайте, почтеннейший!..
     - Я занимался делами по экспорту. Мне  Мефодиев все присылал. Миллионов
на  семьсот или восемьсот награбили! В  золоте!.. Вот что стоит Архангельску
интервенция! Да ведь это только то, что учтено! А что не учтено?
     - Послушайте!..
     - Извольте делиться!..
     В  столовой  грохнулся  стул.  Услыхав  шаги,  Шурочка  сняла пальто  и
направилась в детскую.
     В переднюю выскочил Кыркалов, а за ним  Абросимов.  Буркнув что-то себе
под нос, Кыркалов сорвал  с  вешалки пальто и выбежал на лестницу. Абросимов
растерянно поглядел ему вслед.
     Шуре  хотелось  как можно скорее передать  Чеснокову  все то,  что  она
услышала у Абросимова. Но Греков не приходил. Самой же идти на Смольный буян
не имело смысла: без предупреждения она вряд ли кого-нибудь застала бы там.
     Через  несколько дней выяснилось,  что ходить  на  Смольный буян вообще
незачем.  Вечером на  Гагаринском  сквере какой-то  человек  в  демисезонном
пальто и серой шляпе пошел рядом с Шурой.
     - Забудьте явки, - тихо сказал он, не глядя на нее. - Силин попался.
     Она не успела опомниться, как неизвестный  свернул на  боковую  аллею и
скрылся в темноте.
     В тот  же вечер  Шура  узнала,  что на заводах  опять начались  аресты.
Слухи, один  мрачней другого, опять  поползли  по  городу.  Чем больше  было
неудач  на  фронте,  тем  яростнее свирепствовала  контрразведка.  В  штаб к
Айронсайду был вызван Миллер.
     - Я солдат, - не глядя на  генерала,  сказал Айронсайд. - Буду говорить
по-солдатски. В  политике происходит  черт знает что. - Искоса  взглянув  на
угрюмого Миллера,  он продолжал: - Нас расколотили большевики.  Я скажу даже
больше: у меня такое ощущение, что они гонятся за мной по пятам. Но есть еще
и  другие, политические  соображения. Президент  Вильсон боится  дальнейшего
развертывания открытой  военной  интервенции, Черчилль с ним  согласен.  Но,
говоря между нами, самое  главное в том,  что большевики нас  нокаутировали.
После этого мы и заговорили о другой  форме интервенции. Эти разговоры  - не
от хорошей жизни...
     - Разве есть какая-нибудь  другая форма интервенции? -  спросил Миллер,
недоумевая. •
     Айронсайд рассмеялся:
     - А вы? А Деникин? А Юденич? Мало ли какие еще могут быть формы!
     Подойдя  к Миллеру,  он  с  прежней  бесцеремонностью  похлопал  своего
собеседника по плечу:
     - Вы, генерал, будете обеспечены вооружением, деньгами, чем угодно... -
Раскачиваясь на своих длинных ногах, он зашагал по кабинету.
     - Благодарю вас, - пробормотал Миллер.
     -  Спокойно ведите борьбу с  большевиками.  Она не кончена.  Происходит
перегруппировка сил. Зреет новый план. Может быть, уже созрел.
     - Все это очень хорошо,  - рассеянно отозвался Миллер,  - но ужасно то,
что вы нас покидаете.
     - В конце концов, дорогой мой, что мы можем сделать? Мы искренне хотели
вам  помочь. Но что  же получилось? Всюду  на позициях стояли мы, англичане,
американцы, а ваши  солдаты бунтуют, у вас восстания! Мужики против нас! Они
тоже  бунтуют. Все это мы должны подавлять. Согласитесь сами,  мой  дорогой,
это бессмысленно. Кроме  того, протесты наших рабочих союзов  в парламент...
Это слишком дорого стоит королевскому правительству...
     Миллер сидел, поджав губы и пощипывая бороду.
     -  Оставьте хоть что-нибудь, - наконец сказал он.  -  Хоть какие-нибудь
части-
     - Не могу!
     - Когда вы эвакуируетесь?
     - Точно не знаю. Вы будете своевременно предупреждены.
     Миллер встал. Шея у него покраснела. Ему было душно.
     -  Разрешите   откланяться...   -  пробормотал  он.  "Щелкну   шпорами,
выпрямлюсь и выйду из кабинета как ни в чем не бывало..."
     Однако  это ему не  удалось.  Он  ослаб  и  заискивающе  протянул  руку
Айронсайду.
     -  Поймите,  генерал,  -  сказал  он.  -  Как  частное  лицо  я  вполне
удовольствовался   бы   сегодняшней   встречей,  но   как   член   Северного
правительства я не имею права... Прошу  вас обо всем случившемся объявить на
совещании.
     Приехав домой, Миллер заперся  в кабинете. "Удрать?.. Глупая  мысль. За
ним  следит тысяча  офицерских  глаз.  "Счастливец  Марушевский!  Он  уже  в
Финляндии. Есть чему позавидовать!"
     По  мнению  начальства,   забастовка  в  Архангельском  порту  возникла
неожиданно.  Сперва  грузчики  заговорили  о  каких-то  деньгах,  которые им
недоплатили по весенней навигации. Их жалобу удовлетворили.
     Вскоре после этого  к причалам подошли океанские транспорты. Предстояла
большая погрузка. Начальник  порта приказал  немедленно приступить к работе.
Кладовщики частных коммерческих  контор, военного ведомства и союзного штаба
приготовились  к  разгрузке складов.  Люди были распределены  на погрузочные
партии,  документы выписаны,  трюмы  на  пароходах раскрыты, грузовые  трапы
перекинуты с пароходов на берег.
     К  самому  началу  погрузки  на  реке  вдруг  появился неизвестно  кому
принадлежащий закопченный деревянный катерок.
     Он  стал  шнырять между  причалами  и  плавучими  буйками.  За  мутными
стеклами его дощатой рубки  был виден человек в черной мятой шляпе, стоявший
рядом со штурвальным. Катерок, ныряя с волны на волну, подходил то к одному,
то к  другому причалу.  Человек  в  черной  шляпе  что-то  кричал грузчикам,
ожидавшим на берегу. Затем катерок уносился дальше.
     Через некоторое время на берегу раздались крики:
     - Шабаш! Бросай работу! Уходи, ребята!
     Повсюду появились кучки грузчиков. Портовые чиновники кинулись к ним  с
расспросами  и  уговорами,  но  не добились никакого толку. Канцелярия порта
немедленно связалась со штабом  контрразведки. У выхода из  порта  появились
иностранные солдаты с пулеметами. Был отдан приказ никого не выпускать.
     Между тем у  выхода собралась  толпа грузчиков. Поглядывая на пулеметы,
народ шумел, слышалась брань:
     -  Иностранные  фараоны!  Позор...  Выпускай! Не имеете права... Врешь,
силком  все  равно  не  заставишь!  Начальники... Да бей  их!..  Ишь,  морды
наели... Выпускайте!..
     Солдаты  стояли,  как  истуканы,  держа  винтовки  у  ноги  и  боязливо
осматриваясь.  По всему  было  видно,  что,  если  бы  не офицер,  они давно
убрались бы отсюда.
     На крыльце  конторы  появился  начальник  порта  англичанин Броун.  Его
сопровождал дежурный офицер контрразведки.
     Броун, плававший  до  революции  на  пароходах Добровольного  общества,
отлично владел русским языком
     - Кончай галдеж,  ребята! - зычно крикнул он. - Чего вы хотите? Ведь мы
же  удовлетворили  ваши  требования! Что же  еще?  Что  за лавочка! Говорите
по-человечески.  Расплачиваться  будем фунтами, а  не моржовками [Моржовки -
банкноты с изображением моржа, выпущенные "правительством" Чайковского].
     Заметив, что  передние  ряды  смолкли,  он  воодушевился и крикнул  еще
громче:
     - Зря, братва! Растак  вашу так... Или жрать  неохота? Расплата фунтами
сразу после погрузки! Никто за шкирку вас не берет...  Давай по-честному! За
три  дня разбогатеете. И еще по бутылке коньяку на брата в день. Идет?.. Ну,
по две. Топай на палубу!
     Он  нарочно говорил  на  языке старого портовика, употребляя  словечки,
которые, как он надеялся, должны были расположить грузчиков в его пользу.
     "Сейчас надо бы стрелять, -  подумал Броун. - Но много  ли  стоит извод
оробевших солдат?  И  где  взять грузчиков? Погрузка  огромная, сложная, без
рабочих-специалистов не управишься!"
     - Отвели  душу и хватит! - снова  обратился он к грузчикам. -  Сошлись?
Ну, марш в кантину [Кантина - солдатская лавочка. Такие лавочки принадлежали
английскому военному ведомству].  Забирай варенье и  обувь.  Это в премию от
порта! И становись по местам. Первыми работу начинают причалы правого берега
и станционные.
     Неожиданно  по толпе  пронесся  свист.  Вперед  вышел  грузчик,  парень
огромного роста, слегка сутулый, с длинными, болтающимися  руками, в  ватной
жилетке, на которой блестели медные пуговицы. Веревка с железным крюком была
перекинута через его  могучее плечо. Он  не шел, а  выступал  толстыми,  как
бревна, ногами, обутыми  в  мягкие бахилы. Ворот его  рубахи  был раскрыт. В
дыры широченных шаровар виднелось загорелое тело.
     Поскоблив ногтем подбородок и словно смахивая улыбку, грузчик сказал:
     -  Не  играй с народом,  Броун. Не  те времена.  Не  блазни его  банкой
варенья.
     - И ты не играй,  Блохин! Здесь не шинок! Что надо? - с угрозой ответил
Броун.
     -  Ничего  нам не  надо.  Эх  ты! -  грузчик покачал  головой. - Банка,
бу-утылка!.. Дерьмо! За все богатства мира не купишь! Работать не будем! Вот
тебе и весь сказ. Выпускай. Отказываемся. Забастовка.
     Дверь  конторы отворилась,  и  на крыльцо вышел  человечек  с  розовыми
мохнатыми  ушами, в маленькой  кепочке. Это  был  меньшевик  Коринкин. Встав
боком к толпе, он выбросил руку вперед и тонким голосом сказал:
     -   Одну   минуту,    товарищи.   Пролетарская   солидарность   требует
целесообразности. И с точки  зрения общего положения еще неизвестно, что нам
выгодно. Пролетариат, как таковой, обязан...
     - Вон! Долой иуд!.. - загудела толпа. Дежурный офицер взял человечка за
локоть и втолкнул в контору.
     Вдруг в толпе кто-то прокричал:
     - Делегацию надо! Пусть делегация заявит...
     -  Прекрасно!  Выбирайте, - откликнулся  Броун!  Тогда  раздался  голос
Чеснокова:
     - Обсуждать нечего... Резолюцию получите!
     - Какую резолюцию?
     -  Мы отказываемся работать по политическим  причинам. Резолюция  будет
прислана.
     - Кто это? Прошу ко мне.
     Броун  рыскал  по толпе  глазами, но в  колышущемся  море голов  ничего
нельзя было разобрать. Из толпы опять раздались крики:
     - Не будем грузить за границу... Не позволим вывозить  русское добро...
К ядрене бабушке! Долой грабителей!
     Послышалась  лающая команда английского офицера. Он приказывал солдатам
открыть огонь. Но голос его потонул в реве толпы:
     - Ах, вы... Чтоб вас!  Нет,  сволочи!  Ломай,  ребята! Не  застращаешь!
Долой... Вон из России!  Вон, убийцы-Грузчики кинулись к пулеметам, повалили
их, Блохин
     разбивал пулеметы железным  ломом. Размахивая  крючьями, люди бросились
на   солдат,   загнали  в   контору   Броуна  и  дежурного   офицера.  Затем
торжествующая, грозная толпа,  побив  стекла  конторы и расшвыряв  охрану, с
пением "Интернационала" хлынула на улицу.
     К порту мчались два грузовика с солдатами контрразведки.
     Но было уже поздно. Порт опустел.
     На его территории было найдено несколько листовок:
     "Кто эти наглые грабители и воры, эти озверевшие хищники,  эти мерзавцы
и разбойники,  для которых жизнь советского человека не стоит и копейки? Это
англичане  и  американцы...  Их  интересуют  богатства  нашего  края:  леса,
пушнина, промыслы...  И они  пришли, как приходят  бандиты  и убийцы. Сперва
кровь, расстрелы,  убийства. Затем подлый грабеж, подчистую, до нитки. Почти
на  миллиард  рублей золотом уже  ограблена  ими наша  родная Архангельщина,
исконная  русская земля. А как разорена деревня! Это даже не подсчитаешь  на
рубли. Опустошен Архангельск. Опустошен Мурманск! На десять лет вперед, если
не больше, подорвано хозяйство  нашего края. Гоните в шею этих  живодеров  и
вампиров! Сопротивляйтесь! Задерживайте все, что возможно.  Они разжирели на
грабеже.  Однако этим хищникам все еще  мало. Сейчас они уводят наши  лучшие
морские суда. Грузят на корабли наши паровозы. Препятствуйте этому во что бы
то ни стало!"
     В  окна бил дождь. От  его нудной,  мелкой дроби по стеклам  невозможно
было уснуть. Шурочка  встала, зажгла  керосиновую лампу, заслонив ее книгой,
чтобы свет не падал на спящих детей.
     На душе у Шурочки было тревожно.
     В городе  все выглядит  внешне по-старому. Те же патрули.  Так же водят
арестованных. Так  же голодают рабочие на  Маймаксе и в Соломбале.  Впрочем,
голод стал сейчас еще сильнее: на лесопильных заводах нет никакой работы.
     Газеты  кричат о  каком-то национальном  ополчении,  очередной  выдумке
Айронсайда и Миллера. Но никто не хочет идти в это ополчение. По городу идут
слухи о массовой забастовке в порту.
     Вместо грузчиков в порт набирают праздношатающихся,  соблазняют пайками
безработных.  Но  бастующие  перехватывают  их.  Несколько  рабочих  пикетов
арестовано.
     Говорят о  дерзком  до  безумия массовом  побеге  каторжан  с  Мудьюга.
Поймана лишь часть, остальные скрылись неизвестно куда.
     Шурочка уже давно не видела никого из своих. Это страшнее всего...
     Вдруг кто-то постучал в наружные двери.
     Шура вскочила.  Стук  повторился. "Неужели опять  арест?"  -  в  страхе
подумала она и выбежала в сени.
     - Кто там?
     - Я, Шура... Скорее открывай! - ответил возбужденный голос Потылихина.
     Потылихин ввалился  в комнату,  принеся  с  собой  запахи  моря, дождя,
ветра. Одежда на нем была мокрая, хоть выжми.
     - Ты?.. Пришел ко мне? - с удивлением спросила Щура.
     - И даже  без конспирации, -  весело  ответил  Потылихин. -  Сегодня уж
такая ночь, Шура. Не знаю, что будет завтра... А сегодня пришел!
     - Что случилось?
     - Шурка! Удирают!..  Интервенты бегут! -  закричал Максим Максимович на
всю комнату.
     Шура села  на  койку.  Что-то  подступило  ей  к  горлу.  Она  чуть  не
разрыдалась, но пересилила себя.
     -   Пойдем!  Ты  должна  посмотреть.  Свершилось,  Шурик!  -  восклицал
Потылихин. - Ну, одевайся. Пошли!
     - Ты к Чеснокову заходил?
     - Нет. Он в Соломбале.
     Шура  и Потылихин  выбежали на набережную. Возле пристаней  видны  были
шеренги  солдат.  При свете  фонарей казалось, что  они медленно,  как  вши,
ползут по корабельным трапам.
     Суда отчаливали одно за другим.
     Никто  их не  провожал,  даже белогвардейцы.  В  порту  пылали склады с
военным имуществом. Все, что "союзники" не смогли взять, было ими подожжено.
Горели  английские  и  американские  аэропланы, горела мука,  горел  облитый
бензином сахар. Горело солдатское  обмундирование. Что нельзя было  поджечь,
утопили в Двине:  орудия, снаряды, сотни машин. И уже по одному этому Миллер
понял, что все обещания Айронсайда оказались пустой фразой.
     Он поеха