Андрея.
     "Стоило похлопотать  и помучиться",  - думал  Валерий,  оглядываясь  по
сторонам. Все  нравилось ему здесь, на  реке: и пароходные  гудки, и  лодки,
бороздящие воду, и свежий ветер, и широкий простор.
     Привольно  раскинулась  Двина.  Багряная  мгла  стояла  над  ее широкой
поймой.  С  парохода, подошедшего вслед  за буксиром,  высаживались матросы.
Часовые  с винтовками  дежурили возле  боевых  грузов. Берег кишел  бойцами.
Слышались  крики, смех. Катер, хлопотливо треща,  нырял  по волнам. Все было
полно жизни. И Валерий думал, что недаром его так тянуло сюда, на Двину...
     Еще  мальчишкой  он бегал купаться  на побережье  Финского  залива,  на
отмели за Путиловским заводом и на Петровский остров. Сейчас все эти детские
и  юношеские воспоминания переплетались с тем  волнением, которое охватывало
его при мысли, что он скоро увидит Фролова и Андрея.
     Вахтенный  матрос рассказал  Валерию, что в  ближайшее  время ожидается
штурм Ваги.
     "Хорошо, что я поспел к самому делу", - с радостью думал Валерий.
     На  "Желябове" у большого  медного бака, к  которому матросы ходили  за
кипятком,   Валерий  почти  нос  к  носу  столкнулся  с  Андреем.  В  темном
коридорчике между стенкой камбуза и  железным кожухом машины  стоял боец. Он
старательно ополаскивал чайник, выливая горячую воду на железную  палубу.  В
темноте Валерию была видна только спина этого бойца.
     - Ну, скоро ты, рохля? - нетерпеливо сказал ему Валерий.
     Боец обернулся и вскрикнул:
     - Господи, Валька!
     - Да кран закрой, черт! - крикнул Валерий, сразу узнав Андрея.
     Андрей быстро завернул кран. Друзья расцеловались.
     - А теперь пойдем, - сказал Валерий. - Тебя ждет еще один сюрприз...
     - Сюрприз? Какой сюрприз?..
     - Увидишь! - ухмыльнулся Сергунько.  Он передал Андрею письмо от Любки.
"Андрюшка свет  ясно солнышко, - не признавая  ни точек, ни запятых,  писала
Любка, - поклон низкий как ты поживаешь и твое здоровье  и  добравшись слава
богу только идолы мешают вспоминаю часто я за родину иду  не  взыщи что сюда
Козелков баб не берет говорит  приказ есть на Онеге  не зачислять хотя какое
зачисление корку  хлеба да винтовку. Что  надобно мне  я свет мой  в  Ческом
отряде была но винтовку  уходя отобрали в Котласе у матроса  карабин выгодно
сменяла на масла большой  катыш но его  надобно чинить теперь  имею  оружие.
Поди батя  будет  ругаться корову продала ты скажи...  Целую  золотого скоро
свидимся накорябала не разберешь Любовь Ивановна Нестерова..."
     Андрей прочел письмо, и румянец выступил у него на щеках. Он понял все:
и то, что Любка помнит его и попрежнему любит, и то, что она хочет сражаться
бок о бок с  ним, и то, что непременно доберется до него, чего бы это  ей ни
стоило... Он чувствовал  на себе лукавый взгляд Валерия и краснел все больше
и больше.
     - Ну, "исайя ликуй..." Разобрался? - наконец спросил его Валерий.
     - Как же Люба, в отряд попала? - в свою очередь спросил Андрей.
     -  Лиха беда - начало, - ответил Сергунько. - Притащила  бойцам в окопы
ведро  молока... Под пулями шла. Ну, тут  Бабакина стукнуло, помнишь такого?
Она живо  пристроилась  к его винтовочке. Стреляет,  как  черт... А Козелков
зачислять ее  не  захотел...  Вот  она и  увязалась за  мной...  Характер-то
чумовой!
     Валерий, смеясь, стал рассказывать про свою поездку, но Андрей думал  о
Любке. Он  видел  ее дерзкие глаза,  ее усмешку...  Ему  хотелось, чтобы она
сейчас же,  сию минуту, оказалась здесь, но  в то же время  чувство какой-то
неловкости овладевало  им.  Как  бы люди не  подумали, что  Любка едет  сюда
только из любви к нему...
     Спрятав  письмо,  Андрей  перевел  разговор  на  другие  темы. Он  стал
рассказывать Валерию о Фролове, о жестоких боях на реке, о решительных мерах
комиссара,  о  комбриге  Виноградове,  который  всегда появляется  на  самых
опасных участках, о том, как любят его бойцы и как называют просто  Павлином
или "нашим Павлином".
     - Вообще, атмосфера у нас хорошая, - сказал он. - Боевая, дружная.
     Увлеченные разговором, Андрей и  Валерий не заметили, как к ним подошел
старик Нестеров. От дождей у него "разыгралась ревматизма". Поэтому он ходил
в  мягких бахилах. Ветер взвивал его седые кудри. Сухой,  высокий, еще более
похудевший за этот месяц. он стоял, молча глядя на Валерия.
     - Здорово, бес! - сказал старик, когда Валерий оглянулся.
     - Тихон Васильевич!
     - Погоди-ка...
     Старик быстро спустился в камбуз и вернулся с чашкой браги и  селедкой.
Угостив  Валерия,  как полагалось  по обычаю, он вежливо осведомился, какова
была дорога.
     Валерию пришлось повторить свой длинный рассказ.
     Тихон терпеливо ждал, когда, наконец, Валерий заговорит  о Любке. Узнав
о том, что Любка покинула родной дом, старик ничем не выдал своего волнения,
только мохнатые брови  его шевелились. Дослушав рассказ Валерия до конца, он
перекрестился и пробормотал:
     - Да будет воля твоя... Разве судьбу уделаешь! Ах, чертовка!
     Лицо его вдруг осветила широкая улыбка:
     - Вызволять ее, ребята, надобно...
     -  Не  таковская, Тихон  Васильевич...  Сама  доберется! - ответил  ему
Валерий.
     Фролов и Павлин приехали в Чамовскую вечером. Павлин ушел в свою каюту,
а комиссар  направился  в салон, стены которого  почти сплошь  были заклеены
плакатами и воззваниями.
     По дороге его остановил вахтенный:
     - Вас, товарищ комиссар, какой-то краской ищет...
     - Какой краском?
     - Не знаю. Из Вологды, что ли...
     - Ладно. Пусть подождет.
     В салоне за длинным овальным столом сидела машинистка. Перед ней стояли
две машинки: одна с русским, другая с латинским шрифтом;
     Листовки,  предназначенные для белых  солдат, были готовы.  Они  лежали
стопкой на краешке  стола. Предлагая  белым солдатам сдаваться, командование
бригады обещало им жизнь и свободу.
     С  листовками,  предназначенными  для  англичан  и  американцев,   дело
обстояло  сложнее.  Трудно  было  говорить  о  пролетарской  солидарности  и
сознательности, обращаясь к солдатам экспедиционного корпуса.
     Фролов,  конечно,  понимал, что среди английских и американских  солдат
имеются самые разные люди.  Наряду с авантюристами,  проходимцами и  прямыми
врагами революции в экспедиционном корпусе есть и такие люди, которые попали
в Россию поневоле, в силу тех или  иных обстоятельств. Именно к ним комиссар
и обращался. Он твердо помнил письмо Ленина к американским рабочим.
     Фролов едва  успел войти в  салон,  как  машинистка торопливо напомнила
ему:
     - Последняя фраза была: "Долой эту бойню, затеянную империалистами..."
     - Да, да,  -  пробормотал Фролов.  Он  прошелся по салону и остановился
возле стола. - Пишите так: "Солдаты Америки и Британии!.."
     Комиссар диктовал по-английски:
     "Вас прислали  сюда для  расправы,  как  некогда  царь посылал  казаков
против  революции  и  против  народа.  Разве  вы   хотите  стать  жандармами
свободы?.."
     Дверь приоткрылась, и в салон вошел вахтенный матрос.
     - К вам, товарищ комиссар, - доложил он. - Опять тот самый краском.
     - Давай его сюда, - нетерпеливо сказал Фролов.
     Матрос  вышел.  Машинистка,  посмотрев  на  дверь,  увидела  возле  нее
командира в потертой кожанке и с маузером на боку. В  ту же сторону взглянул
и комиссар.
     - Ты? - удивленно воскликнул он.
     - Так  точно, товарищ комиссар, собственной персоной! - громко, на весь
салон отрапортовал Валерий.
     Фролов  подошел к  Валерию.  Кубанка, которую  он  сейчас носил  вместо
морской  фуражки,  изменяла  его лицо,  и  оно  показалось Валерию  каким-то
незнакомым. Они обнялись.
     Усадив  Валерия  на кожаный  диванчик, Фролов  попросил его  подождать.
Диктовка продолжалась.
     После того, как составление листовки было  окончено и  машинистка ушла,
комиссар сказал Валерию:
     - Ну, теперь рассказывай свою историю...
     Фролов слушал внимательно, улыбался, а иногда  и  хохотал. Не  хохотать
было  нельзя: Сергунько  все рассказывал в лицах, забавно изображая и себя и
Козелкова.   В  особенности  смешно  изобразил  он   недоумение   Козелкова,
получившего  из штаба  телеграмму  о переводе  Сергунько на  Двину.  Фролова
радовало и  то, что, по словам Валерия, его помнили в отряде. Жизнь в Ческой
теперь казалась комиссару очень далекой. А ведь прошел всего только месяц.
     -  Я  рад,  Валерий,  что  ты  приехал, - дружески  сказал  комиссар. -
Наладишь у нас полевую разведку. А в штабе армии был? Гриневу видел?
     Валерий хлопнул себя по лбу:
     - Да ведь вам письмо...
     Он подал комиссару толстый пакет. Фролов изменился в лице:
     - От Гриневой?
     Фролов  нетерпеливо  разорвал  простую газетную  бумагу, в которую было
запечатано письмо. Некоторое время  он читал  молча. Глаза его успокоились и
повеселели.
     - Поди к  Андрею!  -  сказал  он  Сергунько. - Мне сейчас  некогда... Я
должен показать письмо комбригу. - Он быстро вышел из салона.
     Валерий с недоумением поглядел ему вслед.
     Письмо  члена Военного  совета армии Гриневой  начиналось сообщением  о
здоровье Ленина.
     "Спешу  вас порадовать,  -  писала она,  -  теперь  уже  можно  сказать
определенно,  что всякая опасность миновала. Скоро Ильич приступит к работе.
Скоро мы услышим его голос.  Какое это  счастье не только  для нас, но и для
всего пролетарского, рабочего мира!
     На  фронтах положение по-прежнему грозное...  Сегодня получила сведения
из  Москвы, от  одного  товарища, приехавшего с Волги.  Он зажег  меня своим
рассказом о товарище Сталине. Сталин  вместо наших  беспомощных штабов с  их
патентованными  военспецами  создает настоящие штабы,  собирает  вокруг себя
крепких большевиков-ленинцев, боевых комиссаров и революционных рабочих. Его
несокрушимая воля передается всем ближайшим соратникам, и, несмотря на очень
трудное положение, никто не сомневается  в победе. Сталин говорит,  что враг
скоро будет отброшен и разгромлен.
     Задачу обороны Царицына Владимир Ильич всецело возложил на Сталина. Это
сейчас  самый  важный, трудный  и  наиболее опасный фронт.  Прибыв на Волгу,
Сталин увидал страшную картину развала. В штабе орудовала шайка предателей и
заговорщиков,  пользовавшихся поддержкой главкома. Железными, крутыми мерами
товарищ Сталин очистил  штаб  и  город от всех преступников и  саботажников,
сменил  штабных  работников и по  указанию  товарища  Ленина принял  на себя
руководство  обороной  южного  стратегического  плацдарма   и   Царицынского
направления. Измотанный сопротивлением, враг потерял в значительной  степени
свою наступательную  способность, наши царицынские войска повели решительное
контрнаступление.
     Теперь  они  сражаются   под  командованием  Сталина.  Белым  наносятся
сокрушительные удары. Результаты  контрнаступления еще неизвестны. Но уже по
блестящему началу можно не сомневаться в победоносном исходе...
     Товарищ  Сталин  заботится,  однако,  не  только о  своем  фронте.  Его
телеграммы летят по всей  стране,  разоблачая махинации  агентов Вильсона  и
Черчилля,   сколачивающих   белогвардейщину.   Сталин    везде    организует
сопротивление  и успевает следить за всем. Он  никогда не останавливается на
половине  пути.  Какой  масштаб,  какой  всеобъемлющий  ум,   какая  кипучая
деятельность!  Если бы  товарищ  Сталин  побывал  у нас,  его  приезд  сразу
исправил бы положение Северного фронта".
     В конце  письма  Гринева  писала, что собирается приехать  на  Северную
Двину:
     "Не думайте, товарищ Фролов,  что  для  ревизии или  чего-нибудь в этом
роде.  Я  верю в  пролетарский  дух  виноградовских отрядов, а  также в Ваше
упорство, которое  вызывает во мне только доверие. Вашу докладную  записку я
получила и поняла, как  было бы плохо, если  бы Виноградова  не оказалось на
Двине. Виноградов сделал огромное дело  - остановил интервентов на подступах
к Котласу в самый опасный момент, когда мы были слабы  и почти беззащитны...
Снимать его было  бы преступлением... С Семенковским  увидеться я не смогла,
так как он отбыл на позиции. С Ольхиным говорила.  В ближайшие дни все будет
исправлено.  Я прошу Вас  передать  это  товарищу Виноградову.  Он  остается
командиром бригады".
     - Совещаться-то когда будем? - спросил Павлина вестовой Соколов, убирая
пустой бачок  из-под щей  и тарелку с остатками пшенной  каши. Павлин только
что пообедал.
     - Скоро начнут собираться, - ответил комбриг.
     В кают-компании  должно  было состояться совещание,  посвященное штурму
Усть-Важского.
     Павлин рассматривал чертеж, изображавший тот  участок  Северной Двины и
реки   Ваги,   на  котором  должно  было   разыграться  сражение.  Драницын,
подготовивший этот чертеж, показал на нем сектору артиллерийского  обстрела,
точки сопротивления противника,  направления наиболее важных ударов. Это был
как  бы прообраз  будущего боя, воплощенный на небольшом  листе  голубоватой
кальки.
     Павлин  смотрел  на  чертеж,  и  вместо  секторов  обстрела  перед  ним
возникали действующие  батареи, вместо красных  стрелок  - войсковые группы,
вместо  заштрихованных квадратиков  -  селения  и  погосты, вместо  точек  и
крестиков - мельницы,  кирпичные здания, церкви, колокольни. Он видел  живую
картину предстоящего боя... Широкий плес реки, ее острова, глубины, мели, ее
осенние волны, ветер, маневры канонерок-буксиров,  скопление людей,  бегущих
или  стоящих под огнем,  разрывы  снарядов, дым, скользкие  или  осыпающиеся
берега, пылающие деревни, сожженный лес, разбитые избы и повсюду грязь после
дождя, грязь и вода под ногами идущей в атаку пехоты...
     Диваны  кают-компании были  завалены пулеметными лентами.  В  углу,  на
охапке  соломы,  прижавшись к стене,  дремал вестовой  Соколов.  Его карабин
лежал  под боком. Все эти  дни Соколов, точно тень, следовал за Павлином, не
покидая  его ни на минуту.  Он был вместе с  ним днем и ночью, на  суше и на
воде.
     Иногда Павлин говорил ему:
     - Дружок, пойди-ка отдохни.
     Соколов  смотрел  на  Павлина  преданными глазами и молча  исчезал.  Но
стоило   Павлину  оглянуться,  как  он  замечал  вестового,   который  стоял
где-нибудь неподалеку от него...
     Дверь распахнулась, и в кают-компанию стремительно вошел Фролов.
     Это было так неожиданно и так непохоже на комиссара, который обычно все
делал не спеша, что Соколов сразу вскочил и по привычке схватился за оружие.
     - На, читай! - крикнул Фролов, протягивая Павлину письмо Гриневой.
     Хотя Виноградов в  разговорах  с  комиссаром  никогда не возвращался  к
пресловутой  истории со штурвальным Микешиным, однако Фролов чувствовал, что
командир бригады помнит о ней и временами нервничает.
     Из Вологды до сих пор не было ни слуху, ни духу. Кто же Павлин: комбриг
или не комбриг?
     Теперь  комиссар  был  счастлив,   что  в  конце  концов  недоразумение
выяснилось.
     -  Ленин  скоро  приступит  к  работе!  -  восторженно  сказал  Павлин,
отрываясь от письма.
     - Сведения  о здоровье  Ильича надо  сегодня  же распространить по всей
бригаде,  - отозвался Фролов. -  А  также и  все  то,  что Гринева  пишет  о
Царицынском фронте, о товарище Сталине.
     - Да, непременно.
     Дочитав письмо до конца, Павлин опустился в кресло и задумался.
     Его молчание удивило Фролова.
     - О чем ты думаешь? - спросил комиссар.
     -  Я должен радоваться... И я, конечно,  рад. Искренне рад! Ведь это  -
мнение партии! Но господин Семенковский...
     - Предоставь это партии, -  прервал  его  Фролов. - Она решит  вопрос о
господине Семенковском. Помяни мое слово!
     Комиссар начал совещание с письма Гриневой. Все собравшиеся внимательно
выслушали  его, и  когда  комиссар сообщил, что выдержки  из  этого  письма,
относящиеся  к  Ленину и Сталину, будут доведены  до сведения всей  бригады,
Воробьев сказал:
     - Правильно... Это вдохновит народ перед боем!
     Затем слово для  сообщения  о  предстоящем  штурме  Усть-Важского  было
предоставлено Павлину  Виноградову. План штурма был  уже  разработан, и  его
знали все командиры.
     По  оперативной линии  также почти  все  подготовили, поэтому совещание
оказалось коротким.
     ...Было решено дать еще сутки на  дополнительный  сбор разведывательных
данных, а  штурм начать в воскресенье 8  сентября. Разведку решили отправить
сегодня ночью. Час штурма  точно еще не был намечен. Это зависело от погоды.
Так или иначе штурм предполагалось начать после полудня.
     Всю  ответственность за  артиллерию  возложили на  Драницына и  Жилина.
Бронникову было поручено  поддерживать  действия пехоты по  берегам Двины. С
десантом на левый берег  шел  Воробьев.  Действиями на правом берегу  взялся
руководить комиссар. Павлин брал на себя форсирование Ваги и занятие селения
Усть-Важского. Штурм предполагали начать из деревни Шидровки.
     Когда все вопросы были решены, Драницын вдруг встал и вытянулся.
     - В чем дело? - спросил его Павлин.
     - Разрешите мне ехать на Вагу. Вместе с вами...
     - Тебе? Начальнику штаба?
     - Да... Это вопреки положению.  Но я могу быть там  полезным  на первом
этапе боя...
     -  Опасном,  ты хочешь сказать? Тем более... Нет, друг... Невозможно! -
улыбаясь, проговорил Павлин. Комиссар поднялся из-за стола.
     - Соколов!  - крикнул Павлин. -  Пора  червячка заморить. Что-то у меня
аппетит разыгрался...
     После  получения письма  от Гриневой на душе у Павлина стало спокойно и
светло. Настроение командира бригады невольно передавалось всем окружающим.
     - Слушай, - будто вспомнив что-то, обратился Павлин к  Фролову.  -  Мне
хотелось бы познакомиться с твоей молодежью... Этот краском, который сегодня
приехал! И твой адъютант, Латкин, кажется?
     - Они скоро уходят в разведку.
     - Ну  и прекрасно!  А сейчас  пусть поужинают с нами. Комиссар подозвал
связного:
     -  Разыщи краскома  Сергунько  и  разведчика Латкина. Чтобы  немедленно
явились.
     Вестовой  Соколов  принес  большую  дымящуюся   сковородку  с   мясными
консервами, поставил на  стол кувшин деревенской  браги.  Под  общее громкое
"ура"  Фролов  провозгласил тост  за  здоровье  Ленина.  Потом пили  чай  из
брусничного листа с таблетками сахарина.
     - Брусничку-то собственноручно собрал, - доложил Соколов.
     Тут  же, не  вставая из-за стола,  стали петь  песни "Из страны, страны
далекой", "Варшавянку"...
     Павлина  заставили  спеть  одного.  Он  любил  песни и запел  старинное
гдовское "величанье":

     Не конь ходил по бережку,
     Не вороненький по крутому,
     Конь головушкой помахивал,
     Золотой уздой потряхивал.
     Все колечки бряк-бряк,
     Все серебряны бряк-бряк!
     Подбежала тут и девица,
     Девица красная, Ольга Владимировна.

     Павлин пел и смеялся. В эту минуту  ему казалось, что он не в каюте, не
на "Желябове", а в родном селе, в избе у бабки и деда. Изба теплая, воздух в
ней пахнет  хлебом. Он, еще  совсем молодой  парень,  приехал  с  питерского
завода  на побывку. Ночь  под праздник.  Рождество, что ли...  Шумит большое
торговое село Заянье с тремя  церквами, лавками и ярко освещенными кабаками.
Улицы покрыты чистым, голубоватым снегом.  Постреливают от  мороза кружевные
заиндевелые деревья.  Он сидит в избе,  девушки  поют  "величанье"... Тут же
будущая его невеста, тогда еще совсем маленькая девочка, Олюшка.
     Появление Валерия и Андрея отвлекло Павлина от воспоминаний.
     - В разведку, друзья, идете? - обратился он к  ним. - Хорошее дело! Ну,
садитесь. Налейте-ка им по стаканчику.
     Он усадил молодых людей рядом с собой.
     В каюте было  дымно от махорки  и очень шумно. Бронников и Жилин сидели
рядом на койке. Бронников горячо говорил о том, что русский флот должен быть
самым сильным в мире:
     - Это  не мечта, а необходимость.  И  это  будет,  товарищи!  Мы  будем
строить, строить, строить... Базы, корабли! Порты, крепос