у тебя забот,
     Тем ярче наслажденье расцветет.

     Я был в аду, я проклял жизнь мою,
     Теперь сижу я с гурией в раю.

     Из-за нее и крепость -- как цветник,
     И день весны среди зимы возник!

     Я преданность посеял в дни беды
     И пожинаю радости плоды.

     Я верности посеял семена,
     И вышло так, что мне судьба верна!"

     Привстала Вис, как вешний день мила,
     В честь друга полный кубок налила.

     Скажи: то с кубком движется самшит,
     В руках нарцисса золото блестит!

     Сказала: "Пью за смелого Рамина.
     Он -- преданности, верности вершина!

     Моя надежда яркая сбылась,
     Она светлей моих горящих глаз.

     В любовь Рамина верю, твердо зная,
     Что так же верит в солнце жизнь земная!

     Моя душа -- в возлюбленном Рамине,
     Готова я пойти к нему в рабыни!

     О, если в честь него я выпью яду,
     Я обрету бессмертия усладу!"

     Свой кубок осушила в добрый час,
     Его расцеловала сорок раз.

     Они -- вдвоем, они друг друга любят,
     За поцелуем и вино пригубят.

     Приятно пить вино и целовать
     Своей любимой мускусную прядь!

     Ее в уста целуя, пьешь вино,
     В вине -- ее уста познать дано!

     Он был в ее объятьях до рассвета
     Средь амбры и гранатового цвета.

     Так девять месяцев прошло, даруя
     Рубин вина с агатом поцелуя.

     В рубине был источник опьяненья,
     Но прекращал агат его томленья.

     Рубин искрился в чаше золотой,
     Агат сверкал в улыбке молодой.

     Из роз душистых ложе состояло,
     Прекрасная луна на нем сияла.

     Едва они проснутся утром рано, --
     Уже хмельная чаша им желанна.

     Поднимет чашу в честь любви она,
     А он затянет песню в честь вина:

     "Вино смывает ржавчину с души,
     И от вина ланиты хороши.

     Любовь -- болезнь, зато вино целебно,
     Несчастье -- пыль, вино, как дождь, потребно!

     Вино -- огонь: все муки в нем сгорят,
     А радость увеличится стократ.

     Я счастлив: я подругой исцелен,
     Я, как в подругу, в жизнь мою влюблен!

     То возлежу я среди роз и лилий,
     То мнится: с амброй мускус томный слили.

     Для уст моих ее уста как дичь,
     Чей сладкий вкус пытаюсь я постичь.

     Мой конь гнедой от счастья стал крылат,
     Он пронесется по стезе услад.

     Я -- сокол: в поднебесье я парю,
     Затем, что я охочусь на зарю!

     Отверг я куропатки душу птичью, --
     Луна моей отныне стала дичью!

     Мое блаженство -- лев золотогривый:
     В его когтях дрожит онагр красивый!

     Венец рассудка с головы я скину:
     Базар веселья надобен Рамину!

     К чему мне кубок без хмельного зелья?
     К чему мне жизнь без ласки и веселья?

     Любимой кудри, и уста, и лик
     Дадут мне амбру, сахар и цветник.

     При ней, блестящей, не нужна луна,
     При ней, душистой, амбра не нужна!

     Здесь для меня -- весна, блаженство рая:
     Я веселюсь, на гурию взирая.

     Луна -- мой кравчий, гурия -- любовь,
     Могу ли не хмелеть я вновь и вновь?"

     Затем сказал он Вис жасминотелой,
     И речь сладка была, как сахар белый:

     "Подай вина, оно меня пьянит, --
     В нем заключен огонь твоих ланит.

     Ты мне приятней этого вина,
     Твой лик отрадней, чем сама весна.

     К чему страдать, -- ужель судьба злосчастна?
     Зачем не радоваться ежечасно?

     Давай же время проводить в веселье,
     Не думая о завтрашнем похмелье.

     Сегодняшнего счастья не вернем, --
     Так будем наслаждаться этим днем!

     Со мною не захочешь ты расстаться,
     Я без любви не захочу остаться, --

     Ты видишь нашей страсти неизбежность?
     Так изберем веселье, верность, нежность!

     Ты видишь, -- бог избрал для нас дорогу,
     Так поневоле покоримся богу.

     Ты в крепости была в силках страданий,
     Меня, больного, бросили в Гургане,

     Но бог услышал наши голоса,
     Меня привел к тебе -- на небеса.

     О, кто бы, кроме бога, нам помог?
     Кто милостив и всемогущ, как бог?"

     Так девять месяцев сверкало счастье,
     Сменялось наслажденьем сладострастье.

     То кубков золотых, то песен звон,
     То пламя ласки, то блаженный сон.

     Всего в достатке было в их жилище,
     Хватило б на сто лет питья и пищи.

     Их упоенью не было конца,
     Избавились от горечи сердца.

     Вис наслаждалась близостью с Рамином,
     Он с ней пылал пыланием единым.

     В объятиях слились в одно два тела,
     Лишь есть и спать, -- иного нет им дела.

     В руке то грудь любимой, то вино,
     То сердце хмелем радости полно.

     То в поле страсти гонят мяч с весельем,
     То поле жизни орошают хмелем.

     Закрыты горной крепости врата,
     И радостная тайна заперта.

     Не знала ни одна душа людская,
     Что за вратами тайна есть такая.

     Никто не знал, что двое заперлись,
     Но в тайну их проникла Зарингис.

     Из Мерва родом, рождена хаканом,
     Она затмила всех прелестным станом.

     Она красой блистала полнолунья
     И славилась как первая колдунья.

     Сталь превращала в розы иль чинары,
     Такие были ей подвластны чары.

     Когда Рамин приехал в Мерв, когда
     В чертог царя гнала его беда,

     Когда он всех расспрашивал о Вис,
     А слезы из печальных глаз лились,

     Когда он потерял следы любимой,
     Когда страдал в тоске невыразимой,

     Когда рыдал он, думая о встрече,
     Как думает о кладе сумасшедший,

     Когда покинул Мерв, пленен любовью,
     Как раненый, свой путь отметив кровью,

     В пустыню направляя удила,
     К той крепости, где Вис в плену жила,

     Когда, как тигр свирепый, он скакал
     Среди уступов неприступных скал,

     То падал в бездну, где Карун исчез,
     То поднимался к синеве небес,

     Когда в таких песках блуждал, что садом
     Казалась бы пустыня с ними рядом,

     В таких горах плутал, что и Синай
     В сравненье с ними холмиком считай,

     Когда он, как Юсуф, томился в яме
     Иль, как Иса, парил над облаками, --

     Узнала Зарингис, полна коварства,
     Что для Рамина только Вис -- лекарство,

     Что для нее, безумен и упрям,
     Блуждал он по равнинам и горам,

     Что не вернется он с дороги трудной,
     Не обретя целительницы чудной.


        "ШАХ МУБАД ВОЗВРАЩАЕТСЯ ИЗ РУМА И НАПРАВЛЯЕТСЯ В КРЕПОСТЬ ИШКАФТИ ДИВАН"

     Добычею и радостью богат,
     С победой возвратился шах Мубад.

     Он отнял у кайсара много стран,
     Он отобрал Армению, Арран.

     От власти пьян, скакал он по долинам,
     Рабам-владыкам был он властелином.

     Земля под ним -- престол и стан военный,
     А высь над ним -- венец и стяг вселенной.

     Он длань свою над всей землей простер,
     Сокровищ груды были выше гор.

     Он видел: счастье -- с каждым днем светлей,
     Он отнял мяч господства у царей.

     Со всех сторон, от всех владык земли
     К нему богатства и войска текли.

     Он говорил: "Всем шахам стал я шахом,
     Весь мир я покорил, наполнил страхом!"

     Воссел он в Мерве снова на престол,
     Но горе вместо радости обрел:

     Чуть Зарингис услышал он слова, --
     Надменная поникла голова.

     Вскочил он, потрясенный этой вестью,
     Душа и сердце закипели местью.

     Послал к военачальникам гонцов,
     Чтоб двинулись войска со всех концов.

     Немедленно забили в барабаны,
     Бойцов сзывал на битву голос бранный.

     "О шах! -- у стен дворца роптал народ. --
     Как выдержать еще один поход!"

     Запели трубы пеньем непреклонным,
     Грозя сокрытым в крепости влюбленным.

     Рамин как бы почувствовал, что вскоре
     Его блаженство превратится в горе.

     Был мщением охвачен царь царей,
     Рамина он хотел убить скорей.

     Еще с войны, царю служить повинна,
     Не возвратилась войска половина,

     Не распустила поясов другая,
     Повинность годовую отбывая,

     Бойцы, не отдохнув на ратном поле,
     Вновь двинулись походом поневоле.

     Одни твердят: "Мы проливали кровь,
     Чего же ради нам сражаться вновь?"

     Другие: "Ляжет не одна дружина,
     Покуда Вис избавим от Рамина!"

     А третьи: "Для Мубада Вис грозней,
     Чем сто кайсаров, ханов и князей!"

     Но торопил Мубад свои войска, --
     Скажи: так ветер гонит облака.

     Взметнулась пыль, как будто див проклятый
     Уперся в небо головой кудлатой.

     Лишь глянул на дорогу часовой, --
     Увидел войско с башни крепостной.

     Тотчас же Зард услышал от охраны:
     "Явился шах, свой стяг вздымая бранный".

     Все задрожали в крепости, как ивы,
     Когда им ветра слышатся порывы.

     Зард не успел, смятением объят,
     Спуститься вниз, когда пришел Мубад.

     Стрелы Араша мчался он быстрей,
     Сверкал огнем возмездья царь царей!

     Так посмотрел на Зарда шах владык,
     Как будто вихрь нагрянул на цветник.

     Сказал, от гнева став желтей шафрана:
     "Ты для меня -- ужаснейшая рана!

     Бог видит: я горю, покой утратив, --
     Пусть я избавлюсь от обоих братьев!

     Вы мне верны? Но пес вернее вас:
     Мой честный хлеб он вспомнит в трудный час!

     Вы оба -- рода знатного сыны,
     Но под какой звездою рождены?

     Один из вас, как бес, исполнен зла,
     Другой наполнен дуростью осла.

     Тебе с быками б на лугу пастись!
     Как от Рамина ты не спрятал Вис?

     Достоин я тягчайшего позора:
     Быка я сделал сторожем от вора!

     Сидишь снаружи, у закрытых врат,
     А там, внутри, -- Рамин, внутри -- разврат!

     Не думай, что ты верный мне слуга:
     Ты для меня опаснее врага!

     Смотри, ты оказался дураком,
     Рамин смеется над тобой тайком.

     Снаружи ты мычишь, как вол, -- смотри,
     Как потешается Рамин внутри!

     Смотри, ты стал посмешищем везде,
     И только ты не знаешь о беде!"

     Ответил Зард: "О властелин страны!
     Победоносно прибыл ты с войны,

     Зачем же в сердце растравляешь рану,
     Зачем же ныне внемлешь Ахриману?

     Ты -- государь: поняв иль не поняв, --
     Ты рассуждаешь, и всегда ты прав.

     Ведь говорят: "Коль шаханшах присудит, --
     То сокол самкой иль самцом пребудет".

     Все потому, что власть у шаханшаха:
     Что пожелает, скажет он без страха.

     Хотя б ты был от истины далек,
     Кто речь произнесет тебе в упрек?

     Зачем же в том, в чем я не виноват,
     Меня винишь ты, венценосный брат?

     Рамина ты изгнал, -- как мог узнать я,
     Где он и каковы его занятья?

     Он в сокола не мог же превратиться
     И в эту крепость пролететь, как птица!

     Не стал же он стрелой, что для полета
     Пробила эти крепкие ворота?

     Твоя печать на тех воротах есть,
     Успела за год пыль на ней осесть.

     Врата из меди, стены словно горы,
     Цела печать, железные затворы.

     Куда ни глянешь, -- отдыха не зная,
     Стоит ночная стража и дневная.

     Не то что твой Рамин, а чаровник --
     И то бы в эту крепость не проник!

     Поверю ли в такие разговоры,
     Что он сломал железные затворы?

     Пускай затворы он сумел сломать, --
     Но как же вновь поставил он печать?

     О шах, не верь бессмысленным рассказам,
     Несовместим с подобным делом разум.

     От этой лжи рассудку не дано
     Хоть на одно прибавиться зерно!"

     Ответил шах: "О Зард, ты мелешь вздор!
     Доколь ссылаться будешь на затвор?

     К чему замки, ворота и печать,
     Коль сторож не способен охранять?

     Надежней бдительные часовые,
     Чем все печати и замки большие.

     Хоть небеса высоко бог взметнул,
     Он к ним приставил звездный караул.

     Врата снаружи запер ты, глупец,
     А супостат пробрался во дворец.

     К чему замки, когда любовь крепка?
     Коль нет штанов, не надо кушака!

     Твои замки что твой кушак: смотри же,
     Как без штанов остался ты, бесстыжий?!

     Что пользы в том, что на вратах замок,
     Когда ты крепость устеречь не смог.

     Из-за тебя расстанусь я со славой,
     Что добывал я год в борьбе кровавой.

     Мое сияло имя, как чертог, --
     Ты осквернил и стены и порог!"

     Слегка остыв, от грозного жилища
     Ключи он вынул из-за голенища

     И бросил Зарду, крикнув: "Отопри,
     Хоть мой позор сокрылся там внутри!"

     Кормилица, услышав скрип затворов,
     Обрывки этих громких разговоров,

     Как ветер, к Вис взлетела поскорей,
     Сказала ей, что прибыл царь царей:

     Явился шах, карающий жестоко, --
     Взошла звезда погибели с востока.

     Погасли в мире добрые созвездья,
     Поток злодейств бежит с горы возмездья.

     Сейчас увидишь ты, какие кары
     На нас обрушит повелитель старый.

     Весь мир сгорит в огне, и солнце дня
     Умрет в дыму от этого огня!"

     Тогда, иной не находя уловки,
     Рамина вниз спустили по веревке.

     Рамин помчался по уступам скал.
     Он, словно лань, от страха трепетал.

     Лишился он подруги дорогой,
     Стонал, утратив разум и покой:

     "Что хочешь ты, судьба? Скажи, что хочешь?
     Чтоб умертвить меня, кинжал ты точишь.

     То не даешь свободно мне вздохнуть,
     То меч разлуки мне вонзаешь в грудь,

     То губишь ты мой дух, то с телом споришь,
     То к радости подмешиваешь горечь.

     Судьба -- безжалостный стрелок из лука!
     Моя душа -- мишень, стрела -- разлука.

     Я -- караван, чей жребий -- жажда, голод,
     Моя душа -- как разоренный город.

     Еще вчера я жил, как властный шах,
     Теперь, как лань, скитаюсь я в горах.

     Слезой кровавой раздроблю я скалы.
     Снег превращу в ковер багряный, алый!

     Заплачу я, -- с сочувствием горячим
     Мне утром горлинка ответит плачем.

     Сравнится ль гром с моим протяжным стоном,
     Не тучею, а пламенем рожденным?

     Мои глаза кто сравнивает с тучей?
     Из тучи -- дождь, из глаз -- потоп могучий!

     Была ты, радость, как весна беспечна,
     Но на земле весна недолговечна!"

     Нагорьям он печаль свою принес,
     Глаза -- как облака: в них столько слез.

     От горечи разлуки и тревоги,
     Ты скажешь, у него разбиты ноги.

     Присесть его заставила усталость,
     И только слезы лить ему осталось.

     Но где б ни лил он слезы из очей,
     Где б ни сидел, -- там возникал ручей.

     Своим отчаяньем испепеленный,
     Он причитал, как истинный влюбленный:

     "Любимая! Не знаешь ты, бедняжка,
     Как без тебя мне горестно и тяжко.

     Внушил я даже куропатке жалость,
     Хотя она сама в силки попалась.

     Блуждаю одинокою тропою
     И мучаюсь, не зная, что с тобою,

     Тебя постигло ль новое несчастье, --
     А сердце разрывается на части!

     О, пусть всегда моя душа скорбит,
     Но лишь бы ты не ведала обид!

     Из-за тебя пожертвую собой,
     Из-за тебя вступлю с врагами в бой.

     Не хватит жизни мне и не способно
     Перо живописать тебя подробно!

     Тоскую, -- но по праву я тоскую:
     Я потерял красавицу такую!

     Я жить хочу лишь для того, чтоб снова
     Тебя увидеть, цвет всего живого,

     Но, если жить я должен без тебя, --
     Пусть я умру сейчас, умру любя!"

     Когда Рамин так плакал исступленно,
     Попала Вис, ты скажешь, в пасть дракона.

     Царапала свое лицо, кружилась
     По спальне, будто разума лишилась.

     То красные цветы с ланит срывала,
     То кудри лютой казни предавала.

     Мир задохнулся в мускусе волос,
     От вздохов тяжких все вокруг зажглось.

     Казалось, что ее жилье глухое --
     Курильница, в которой жгут алоэ.

     Слезами орошала замок старый
     И наносила в грудь себе удары,

     И, так как жарче раскаленной стали
     Пылало сердце, -- искры возникали.

     Из глаз текли жемчужины несчастья.
     Все ожерелья сорвала, запястья.

     Земля -- как небо из-за ожерелий:
     Как звезды, жемчуга на ней горели!

     Сорвав наряд золототканый с тела,
     Одежду черной скорби Вис надела.

     Тоска в ее душе, в ее очах:
     Не Зард ее страшит, не шаханшах,

     В ее душе -- иной источник боли:
     С возлюбленным рассталась против воли!

     Поднявшись к ней, увидел шах Мубад:
     Ее лицо -- как разоренный сад,

     Одежды, украшения кругом
     Разбросаны иль связаны узлом:

     Их развязать, одной любви служа,
     Забыла, не успела госпожа...

     Кормилица была во всем повинна,
     И спряталась она от властелина.

     Вис на земле, безмолвная, сидела.
     В крови, в крови серебряное тело,

     Изодрана одежда, рдеют раны,
     А мускусные косы -- как арканы.

     Густая пыль -- на голове кудрявой,
     Нарциссы темных глаз -- в росе кровавой.

     "Исчадье сатаны! -- воскликнул шах. --
     Будь проклята навеки в двух мирах!

     Ты не боишься ни людей, ни бога,
     Ни кандалов, ни мрачного острога,

     Не внемлешь наставленью моему
     И стражу презираешь и тюрьму.

     Не скажешь ли, как мне с тобою быть?
     Что делать мне с тобой, как не убить?

     Тебе, коварной, лживой, -- все едино,
     Что крепость, что пустынная равнина,

     Пожалуй, неба не страшась святого,
     На землю сбросить звезды ты готова!

     Тебя не остановят ни затворы,
     Ни клятвы, ни мольбы, ни договоры.

     Тебя испытывал я каждодневно,
     Наказывал, советовал душевно,

     Но ты моим советам не внимала,
     А кары не боялась ты нимало.

     Ужели ты -- зловредная волчица?
     Ужели сатана в тебе таится?

     Как жемчуг, совершенна ты снаружи,
     А изнутри ты всех уродов хуже!

     Прекрасна ты, как светлый дух, но, словно
     Сей мир непостоянный, ты греховна.

     Красив твой лик, но эта красота
     С бесстыдством поразительным слита!

     Я столько раз прощал твои измены,
     Вел разговор с тобою откровенный:

     "Не оскорбляй меня, остановись,
     Не то в конце концов погибнешь, Вис!"

     Увы, ты посадила семя зла
     И пожинать плоды пора пришла.

     Пусть красотой затмила ты звезду, --
     В любви к тебе я света не найду.

     От нас ты больше не увидишь ласки,
     Твое коварство я предам огласке.

     Луною ты казалась мне, змея,
     Отравою полна душа твоя!

     Мои моленья были бесполезны,
     Но я не каменный и не железный:

     Искать с тобой покой и благодать --
     Что красками по ручейку писать!

     Тебя учить поступкам благородным --
     Что сеять на солончаке бесплодном!

     Скорее волка я приставлю к стаду,
     Чем буду ждать, что ты мне дашь отраду!

     Я пил тебя, но ядом я пресыщен.
     Да буду я от мерзости очищен!

     Увы, ты мне любви не принесла,
     В тебе познал я лишь источник зла.

     Но, как и ты, вражду я обнаружу,
     Но, как и ты, все клятвы я нарушу.

     Так буду мучить я тебя отныне,
     Что ты не вспомнишь даже о Рамине!

     О низком и твоя душа забудет,
     И он с тобою счастья знать не будет.

     Ты с ним не сядешь, от любви хмельная,
     И лютне, и словам его внимая.

     Он петь не будет пред твоим лицом,
     И ты близка не будешь с тем певцом.

     Я на тебя обрушу гнев, который
     Заставит вздрогнуть вековые горы!

     Покуда вы находитесь вдвоем, --
     Два недруга в жилище есть моем,

     Покуда вас, бесстыжих, вижу вместе,
     Я ничего не знаю, кроме мести!

     Но помни: гнев царя теперь таков,
     Что сразу я избавлюсь от врагов.

     Не думай, что прощу тебя опять, --
     К чему мне в доме двух врагов держать?

     Кто ввел врага в свой дом, -- как бы лежит
     У логова, в котором лев рычит.

     Тот, кто врага впустил в свой дом, глупее
     Безумца, что змею несет на шее!"

     Так, негодуя, шах гр