отрудники могли приобрести только
этою неутомимою работою, этим немедленным практическим приложением всего
узнанного. Чтоб сохранить свободное и хозяйское отношение к иностранцам,
нельзя было допустить их к себе и дать им делать что хотят и как хотят:
   нужно было побывать у них самих, в их землях, посмотреть, как там
делается, до какой степени совершенства может достигать то или другое
дело, и с этим соразмерять свои требования. Но главная забота состояла в
том, чтоб дать пройти русскому народу хорошую школу, т. е. деятельную,
практическую, прило-жительную с самого начала, чтоб не дать ему привыкнуть
к страдательному положению относительно иностранных учителей, не дать
потерять сознания своего народного достоинства. Школа, как уже сказано,
была в самых широких размерах; все отправления государственной и народной
жизни входили в нее, всюду русский человек должен был учиться и
одновременно прилагать изученное, узнанное к делу. Легко ли это? Сам вождь
возвышался над уровнем человеческих способностей, был человек гениальный,
но как человек и он должен был ошибаться, особенно в таком трудном деле.
Что же другие? Петр заранее признает необходимость и пользу ошибок, неудач
при учении; дурно, если все удается, особенно сначала:
   ошибка, неудача учит осторожности, гонит гордость, самомнение.
   Два отдела великой народной школы, которую проходили русские люди при
Петре, были особенно важны по отношению к иностранцам, иностранным
учителям:
   это война в собственном смысле и борьба мирная между народами, борьба
дипломатическими средствами. Здесь Петр подвергался страшному искушению;
иностранцы старались внушить ему: нельзя вести войны с неприготовленными,
не выученными офицерами и генералами, особенно главными, фельдмаршалами,
здесь ошибки, неискусство, неопытность вождей могут иметь неисчислимо
гибельные следствия. Надобно поэтому для успеха войны пригласить
иностранных фельдмаршалов, генералов, офицеров, и русские пусть
приготовляются, учатся. Но Петр знал, что война есть лучшая школа для
способностей, что нельзя выучиться делу, только смотря, как другие делают,
и назначал своих русских генералами и фельдмаршалами:
   пусть сначала ошибаются, но зато выучатся. То же самое на поприще
дипломатическом.
   Россия вошла в сношение со всеми значительнейшими европейскими дворами:
   одни из них она должна была привлекать в союз с собою, другие по
крайней мере удерживать от вражды, вводить в свои интересы, при всех
дворах нужно было иметь ей постоянных представителей, которые бы неусыпно
блюли за русскими интересами в этом многосложном движении международной
европейской жизни.
   И опять страшное искушение, опять внушают: русские совершенно не
приготовлены к дипломатическому поприщу, они не знают ни прошедшего, ни
настоящего тех держав, где будут уполномочены, вообще имеют смутное
понятие об отношениях европейских народов друг к другу, об истории этих
отношений. Неминуемое следствие такого незнания - неловкость положения,
ошибки, которые будут иметь гибельные следствия для русских интересов;
необходимо поэтому назначать на главнейшие дипломатические посты знающих,
искусных иностранцев. Но Петр преодолел и это искушение: русские должны
выучиться на своей практике; пусть сначала будут ошибаться, ошибки пойдут
в пользу понятливым и усердным ученикам, и на всех важнейших
дипломатических постах являются русские люди.
   То же самое по всем частям управления; у Петра было правило - во главе
известного управления ставить русского человека, второе по нем место мог
занимать иностранец, вследствие чего при кончине Петра судьбы России
оставались в одних русских руках. Соблюдением этого правила Петр в опасный
период ученичества отстранял духовное принижение своего народа перед
чужими народностями, сохраняя за ним властелинское, хозяйское положение:
искусному иностранцу были рады, ему давались большие льготы и почет, он не
мог только хозяйничать в стране. Но для того чтоб преодолеть все
приведенные искушения и дойти до такого правила, неужели достаточно было
одних холодных расчетов ума?
   Нет, Петр был сам чистый русский человек, сохранявший крепкую связь со
своим народом; его любовь к России не была любовию к какой-то отвлеченной
России; он жил со своим народом одною жизнию и вне этой жизни существовать
не мог; без этого он не мог так глубоко и горячо верить в свой народ, в
его величие; только по этой вере он мог поручить русским людям то, в чем
они по холодным соображениям ума не могли иметь успеха по своей
неопытности и неприготовленности. И свели они свои счеты - великий народ и
великий вождь народный; за горячую любовь, за глубокую и непоколебимую
веру в свой народ, народ этот заплатил вождю успехом, превосходящим все
ожидания, силою и славою небывалыми: те неопытные русские люди, которым
Петр поручил начальство над своими неопытными войсками, оказались
полководцами, каких не могла дать ему образованная Европа; те
неприготовленные русские дипломаты, не знавшие ни прошедшего, ни
настоящего держав, куда были посланы представителями России, очень скоро
стали в уровень с самыми искусными министрами европейскими.
   Таким образом, уясняется для нас историческое значение этого образа, в
каком Петр является в первый раз перед нами и в каком видим его в
продолжение всей жизни: "в работе пребывающий", царь-работник, царь с
мозольными руками.
   История ставит народ в исключительное, чрезвычайное положение,
положение крайне опасное. Для избежания этих опасностей требовалось
чрезвычайное напряжение сил, чрезвычайный труд. Какая же роль великого
человека, народного героя и прирожденного вождя, царя? Он первый
двигается, первый принимает это чрезвычайное положение, первый принимает
на себя чрезвычайный труд, первый проходит эту деятельную школу, которая
одна могла развить самостоятельные силы народа, поставить его на ноги,
привести в положение, которое бы возбуждало в нем уважение к самому себе и
внушало уважение к нему в других народах.
   Нельзя было говорить другим: "Двигайтесь, работайте, учитесь деятельно,
самостоятельно, не отчаивайтесь, когда чего не умеете, начинайте только
делать, сами увидите, что сумеете". Нельзя было только говорить это другим
и ждать успеха от слова, надобно было показать на примере, на деле;
надобно было для начинающего народа употребить наглядный способ обучения,
и Петр, становясь работником, учеником, делался чрез это великим народным
учителем. Движение началось благодаря сильной руке, но чтоб оно шло с
возможною быстротою, успехом, нужен был глаз, надзор заводчика, хозяина,
начавшего громадное производство; а что такое глаз, надзор без
собственного знания и опыта надзирающего? Вот почему в этой неутомимой
работе, в стремлении все узнать и сделать самому мы видим необходимое
приготовление к той царственной деятельности, которая выпадала Петру во
время движения его народа на новую дорогу. Народ должен поднять страшную
тяжесть; сознает, что должен, обойтись без этого нельзя, но, естественно,
колеблется, останавливается в недоумении, как приняться за дело, достанет
ли сил. Что же делает великий человек, вождь народный? Он первый
подставляет свои могучие плечи под тяжесть, отдает всю свою чрезвычайную
силу в общее дело, и дело, благодаря этому вкладу, начинается, идет, народ
получает помощь. И вот подле значения великого учителя народного другое
значение - великого помощника народного, а образ все тот же - образ
царя-работника.
   Уяснив для себя этот образ, в котором Петр впервые является перед нами,
уяснив для себя это первое определение, которое Петр дал самому себе: "в
работе пребывающий", мы будем следить за этою работою, т. е. будем следить
за тем, какую помощь оказывал великий царственный работник своему народу в
тяжелом деле перехода от его древней истории в новую, перехода,
сопряженного с такими тяжестями, каких не испытывал никакой другой народ
при подобном переходе. Прежде всего великая помощь была оказана народу
тем, что он был выведен из самого печального, растлевающего силы
отдельного человека и целого народа положения, когда возбужденный ум
отрицательно относится к окружающим явлениям, и в то же время не имеет
средств создать новые отношения, новый мир, где бы ему было спокойнее и
просторнее; прежние явления существуют, но лишенные для него содержания,
значения, и он ходит между ними, как между гробами и развалинами.
Единственное средство вывести его из такого печального положения - это
труд, сильная практическая деятельность, отвлечение его от задавания себе
и другим праздных вопросов и привлечение его к решению вопросов на деле.
По недостатку точных исторических наблюдений у нас приписывали Петру это
отрицательное отношение ко всему существовавшему, разрушительные удары,
нанесенные прежним формам государственной жизни, удары, которые тяжело
отозвались и в мире нравственном. Но теперь мы знаем, что это
отрицательное отношение началось, усилилось прежде Петра; прежде него
русский человек уже отрицательно относился ко всему, начиная с бороды,
широкого, по азиатскому покрою платья до высшей сферы религиозной, где
слышались отрицания как со стороны раскольника, который обольщал себя,
будто стоял за неприкосновенность старины, так и со стороны человека,
наслушавшегося католических и протестантских внушений. Этот-то период
отрицания, сомнения, колебания, - период необходимый, ибо им начинается
переход в возраст умственного развития, но страшно вредно действующий на
силы отдельного человека и целого народа, когда бывает продолжителен, -
этот-то период и был укорочен Петром, который уничтожил праздношатание
мысли, засадив русских людей за работу, за решение практических задач.
   Природа Петра давала ему средства исполнить это дело, давала ему
средства работать без устали и возбуждать других к работе, природа
огненная, природа человека, не умеющего ходить, а только бегать. Природа!
А воспитание? Первоначальное воспитание, полученное Петром, было
древнерусское: грамотность повела непосредственно и, можно сказать,
исключительно к изучению Св[ященного] Писания, что и дало на всю жизнь
обильное питание его глубокой религиозности. Церковная жизнь не коснулась
его только внешним образом, он не признал ее необходимости только с
государственной точки зрения и холодно подчинялся этой необходимости.
   Церковная жизнь обхватывала его своим светом и теплотою как человека и
как русского человека; он любил ее народную обстановку, любил русское
богослужение, по природе своей хотел деятельно участвовать в нем, сколько
это возможно мирянину, сам пел и читал в церкви. Наука и школа переходной
эпохи, выписанные из Западной России с ее тамошнею обстановкою, мало или
вовсе не коснулись Петра. Ему не дали учителя, какой был у его старших
братьев, не дали какого-нибудь Симеона Полоцкого; эта наука и школа
отнеслись даже враждебно к Петру:
   верный ученик Полоцкого, хранитель его преданий Сильвестр Медведев был
ревностный приверженец Софьи и потому враг Петра. Таким образом, эта
славяно-греко-латинская, или, вернее, греко-латино-польская наука осталась
в стороне с ее богословскими спорами о времени пресуществления, с ее
хлебопоклонною ересью. Петр был предоставлен самому себе. Огненный
гениальный ребенок не может все сидеть в комнате без дела или перечитывать
одну и ту же книгу; он рвется из печального, скучного, опального дома на
улицу, собирает около себя толпу молодежи из придворных служителей,
забавляется, играет с ними; как все живые дети, любит играть в войну, в
солдаты.
   Но одними этими играми и забавами не может удовлетвориться и в детстве
такой человек, как Петр; требует удовлетворения жажда знания. Он
останавливается на каждом новом предмете, превращается весь во внимание,
когда говорят о каком-нибудь удивительном инструменте.
   Говорят ему об астролябии; он непременно хочет иметь инструмент,
"которым можно брать дистанции, не доходя до того места". Астролябия
привезена; но как ее употреблять?
   Из русских никто не знает; не знает ли кто из иностранцев? Самый
близкий человек из иностранцев, которого прежде других цари древней России
считали необходимым вызывать к себе,"это лекарь, дохтур. Не знает ли
дохтур, как употреблять астролябию?" Дохтур говорит, что сам не знает, но
сыщет знающего, и приводит голландца Франца Тиммермана. Петр отыскал себе
учителя и "гораздо пристал с охотою учиться геометрии и фортификации; и
тако сей Франц чрез сей случай стал при дворе быть беспрестанно в
компаниях с нами", - говорит сам Петр. Но один иностранец не ответит на
все вопросы, не удовлетворит всем требованиям. В Измайловских сараях, где
складывались старые вещи, Петр находит иностранный английский бот, ставший
для нас так знаменитым.
   Что это за судно, для чего употребляется? "Ходит на парусах по ветру и
против ветра",- отвечает Тиммерман. Непременно надобно посмотреть, как
это, непременно надо починить бот, спустить на воду. Тиммерман этого
сделать не умеет, но он приводит своего земляка голландца Бранта. Бот на
Яузе:
   "удивительно и зело любо стало". Но река узка, бот перетаскивают в
Просяной пруд. "Охота стала от часу быть более", и вследствие этой охоты
мы уже встретили Петра на Переяславском озере в работе пребывающим. Но и в
ранней молодости односторонность не была в характере Петра: строение судов
и плавание на них не поглощали всего его внимания; он в постоянном
движении, работе и на суше; он учится геометрии и фортификации, обучает
солдатские полки, сформированные из старых потешных и новых охочих людей,
явившихся отовсюду, из знати и простых людей, строит крепость Пресбург на
берегу Яузы. Даются примерные битвы, где в схватках с неприятельским
генералиссимусом Фридрихом (кн [язем] Ромодановским) или польским королем
(Бутурлиным) отличается Петр Алексеев, то бомбардир, то ротмистр. Но этот
бомбардир и ротмистр был также и шкипером. Переяславское озеро стало ему
тесно; он посмотрел Кубенское - то было мелко; он отправляется в
Архангельск, устраивает там верфь, закладывает, спускает корабли и пишет с
восторгом: "Что давно желали, ныне свершилось".
   Так воспитывался Петр, развивал свои силы. Мы видели, как в своем
стремлении к знанию он встретился с иностранцами. Не умея приложить к делу
известный инструмент и не находя между русскими никого, кто бы помог своим
знанием, Петр отыскивает иностранца, который объясняет дело и становится
его учителем, вследствие чего находится в его компании; другой иностранец
объясняет ему значение бота. Естественно, что за решением многих и многих
вопросов, которые толпятся в голове Петра, он должен обращаться к
иностранцам, требовать их услуг, быть с ними в компании. Иностранцев
довольно в Москве, целая компания, Немецкая слобода. Тут жили люди
ремесленные и военные. Западная Европа имела своих казаков в этих наемных
дружинах, составлявшихся, так же как и наши казацкие дружины, из людей,
которым почему-нибудь было тесно, неудобно на родине, и шли они служить
тому, кто больше давал, искать отечества там, где было хорошо, и служили
они в семи ордах семи королям, как выражалась старая русская песня о
богатырях, этих первообразах и казаков Восточной Европы, и наемных
дружинников Западной. Мы видели, что в Западной Европе государи обратились
к наемным войскам, когда разбогатели, стали получать хорошие доходы,
хорошие деньги от поднявшегося города, от промышленного и торгового
движения. Кроме того, наемные войска были желательны и потому, что
отличались своим искусством: война была их исключительным занятием.
   И у нас в XVII веке являются эти западноевропейские наемники, но и
вовсе не потому, чтоб наши цари нуждались в войске и, разбогатев, получили
возможность нанимать его. Бедное государство должно было тратить последнюю
копейку на этих наемников, чтоб иметь обученное по-европейски войско, чтоб
не терпеть слишком тяжких поражений вследствие неискусства своего
помещичьего войска.
   В конце XVI и начале XVII века мы видим иностранных наемников в царском
войске, выходцев из разных стран, немцев, французов, шотландцев. У себя в
Западной Европе эти наемные дружинники хотя представляли известные
особенности, однако не могли поражать резким отличием по общности нравов и
обычаев, но понятно, как выделялись они у нас в XVII веке. Между ними,
разумеется, нельзя было сыскать людей ученых, но это были люди бывалые,
много странствовавшие, видавшие много разных стран и народов, много
испытавшие, а известно, как эта бывалость развивает, какую
привлекательность дает беседа такого бывалого человека, особенно в
обществе, где книги нет и живой человек должен заменять ее.
   Легко понять, что Петр, обратившись раз к иностранцам за решением
различных вопросов, при своей пытливости, страсти узнавать новое,
знакомиться с новыми явлениями и людьми должен был необходимо перешагнуть
порог Немецкой слободы, этого любопытного, привлекательного мира,
наполненного людьми, от которых можно было услыхать так много нового о
том, что делается в стране чудес, в Западной Европе. Петр в Немецкой
слободе, Петр, представитель России, движущейся в Европу, входит в этот
чужой мир, входит еще очень молодым, безоружным. Молодой богатырь
схватывается с этою силою, собственные силы его еще не окрепли, и он,
естественно, подчиняется ее влиянию, ее давлению; это влияние
обнаруживается в том, что самым близким, любимым человеком становится для
него иностранец Лефорт. Лефорт был блестящий представитель людей,
населявших Немецкую слободу. Как все они, Лефорт не имел прочного
образования, не мог быть учителем Петра ни в какой науке, не был мастером
никакого дела, но это был человек бывалый, и притом необыкновенно живой,
ловкий, веселый, открытый, симпатичный, душа общества. Петр подружился с
ним, подружился дружбою молодого человека, дружбою страстною,
увлекающеюся, преувеличивающею достоинства любимого человека. Влияние
Лефорта на молодого Петра сильное, потому что мы подчиняемся самому
сильному влиянию не того человека, которого мы только уважаем, но того,
кого мы любим. Петру было весело, занятно в Немецкой слободе, среди людей,
которых речи были для него полны содержания, чего он не находил в речах
окружавших его русских людей, и всего приятнее и занятнее было с Лефортом.
   Что же делал Петр в этот период влияния Немецкой слободы, лефортовского
влияния? Развитие шло быстро; от работы, которая имела вид потехи, Петр
переходил к настоящему делу; и Белое море становилось тесно, плавание по
нем бесцельно, имело также вид потехи, а потехи уже наскучили, не
удовлетворяли, от них оставалась пустота в душе, от них саднило на сердце.
Человек мужал, и являлась потребность сделать что-нибудь важное, полезное.
Что же сделать?
   Сначала, как обыкновенно, прельщают мечты, молодой человек еще рвется
на предприятия далекие, имеющие связь с любимым занятием; зачем без цели
строить корабли в Архангельске, заказывать их иностранцам? Нельзя ли чрез
Северный океан отыскать проход к Китаю, Индии? Потом мечта уступает мысли
серьезной, осуществимой; на юго-востоке Россия прикасается также к морю,
имеющему выгодное положение, чрез него можно ближе, удобнее завести
торговые сношения с богатыми странами Азии; на него давно уже иностранцы
указывали московскому правительству, требуя свободного проезда к нему для
торговли: это Каспийское море. Надобно строить корабли для него, надобно
ехать в Астрахань, завести сношения с Персиею. Итак, движение на Восток, к
Азии; но естественно ли такое движение в тот период жизни народа, когда он
именно стремился уйти с востока на запад, когда все внимание его было
обращено на Европу? Естественно ли было ожидать, чтоб Петр начал с
Каспийского моря? И вот поездка в Казань и Астрахань, несмотря на видимую
пользу, практичность, приложимость, откладывается как дело тяжелое,
неприятное. Все внимание и желание обращено на запад, там заветное море,
туда надобно пробраться; но как? Заперто, и ключ у шведов.
   Мысль кружится около России, постоянно