драмы, а не развязка ее. Софья только отдалила решение
страшного вопроса; вопрос оставался и волновал всех, не давал никому
покоя. Стрельцы, раздражившие своим буйством вельмож и все мирное
народонаселение, ежеминутно опасались следствий этого раздражения, видели
в боярах непримиримых своих врагов и ждали от них справедливой мести; они
боялись мести от целой России, боялись дворянского войска, которое могло
собраться из областей и задавить их ничтожный сравнительно корпус.
Стрельцы волновались от страха; каждому, кто находил в том свои выгоды,
ничего не стоило пугать их внушением, что бояре уже решили истребить их;
стрельцы волновались от страха, но своими волнениями наводили ужас на
мирное народонаселение; оно не могло заснуть покойно в ожидании проснуться
от набата и стрельбы, от зловещих криков "Любо!", которыми стрельцы
приветствовали свои жертвы, принимая их на копья.
   Правительница приняла энергические меры для прекращения стрелецких
волнений.
   Угрозою, что правительство покинет Москву, обратится к России, призовет
на свою защиту дворянское войско, этою угрозою она заставила стрельцов
отступиться от раскольников, которые, воспользовавшись смутою, пришли в
Кремль, в самый дворец, чтоб спорить с патриархом в присутствии
правительницы, и один из них решился сказать ей страшные, невыносимые для
нее слова: "Пора вам, государыня, в монастырь; только царством мутите".
Чтоб избавиться от любимого начальника стрельцов князя Хованского,
человека очень беспокойного по своему властолюбию, Софья привела в
исполнение свою угрозу - выехала из Москвы; Хованский был схвачен,
привезен к правительнице в село Воздвиженское близ Троицкого монастыря и
казнен без суда. Стрельцы забушевали, услыхав о казни своего любимого
батьки, так их баловавшего, но скоро утихли, потому что бороться с
дворянским войском им было нельзя. Софья усмирила стрельцов, самые буйные
из них были удалены, но этими государственными мерами правительница
уничтожила свои собственные средства, тогда как страшный вопрос о будущем
оставался и все более и более приближался к своему решению.
   Странная форма двоевластия была принята вследствие стрелецкого насилия;
впрочем, она не могла очень беспокоить по неспособности Иоанна к
правлению, по его болезненности, следовательно, и недолговечности, по
неимению детей мужского пола. Но что успокаивало других, то мучительно
тревожило Софью:
   Иоанн, ее единоутробный брат, недолговечен, а младший Петр, настоящий
царь в глазах всех, растет, и, когда достигнет совершеннолетия,
правительство Софьи уничтожится само собою. Что тогда? Поток крови уже
прошел между Софьею и Петром; царское семейство представляло два
враждебные лагеря, и ненависть между ними усиливалась день ото дня;
примирение было невозможно; с обеих сторон зорко следили за движениями
друг друга, приготовляли средства защиты...
   При первом известии о волнении между приверженными к Софье стрельцами
Петр делает то же, что уже сделала Софья в борьбе с Хованским:
   он спешит в Троицкий монастырь и призывает на свою защиту дворянское
войско, обвиняя приверженцев Софьи в злоумышлении против себя. Софья стала
в Москве в безвыходное положение; тщетно обращается она к стрельцам, желая
поднять их на свою защиту; стрельцы не трогаются, они чувствуют всю
бессмысленность борьбы с царем, располагающим средствами всей России; они
чувствуют всю бессмысленность борьбы против силы материальной и силы
нравственной, против права, несомненного в глазах России. Стрельцы выдают
Софью, и то, чего больше всего она боялась, совершается: монастырская
келья принимает в свои печальные, гробовые стены существо плоти и крови,
существо, жаждущее мирской жизни.
   Смута кончилась; Софья в монастыре, приверженцы ее на плахе или в
ссылке; скоро умирает царь по имени только, Иоанн Алексеевич, остается
один Петр.
   Мы уже несколько раз упоминали о нем, но другие лица загораживали его;
теперь около него стало просторно, можно подойти поближе, рассмотреть
внимательнее.
   У нас нет времени заниматься перечислением и разбором разных более или
менее достоверных преданий о малолетстве Петра. Не для удовлетворения
праздного любопытства собрались мы здесь, но для уяснения великого явления
в нашем историческом существовании, для уяснения значения великого
человека, великой эпохи; обратимся прямо к этому человеку, пусть он сам
скажет нам о себе.
   Вот первое письмо его к матери из Переславля, когда ему было 17 лет;
форма письма обычная в то время, с употреблением уменьшительных,
уничижительных слов, как по-тогдашнему следовало писать детям к родителям:
   "Сынишка твой, в работе пребывающий, Петрушка благословения прошу, и о
твоем здравии слышать желаю, а у нас молитвами твоими здорово все. А озеро
все вскрылось, и суды все, кроме большого корабля, в отделке". Итак, вот
первое слово нам Петра, которого мы зовем Великим, первое им самим себе
сделанное определение: "в работе пребывающий". Это первое определение
останется навсегда за ним и дружно уместится подле определения Великий.
   Прошло много времени, и знаменитый поэт, который прозвучал нам столько
родного, который дал нам столько народных откровений, не нашел лучшего
определения для Петра: "На троне вечный был работник"6.
   Петр работник, Петр с мозольными руками - вот олицетворение всего
русского народа в так называемую эпоху преобразования. Здесь не было
только сближения с народами образованными, подражания им, учения у них;
здесь не были только школы, книги, здесь была мастерская прежде всего,
знание немедленно же прилагалось, надобно было усиленною работою,
"пребыванием в работе" добыть народу хлеб насущный, предметы первой
необходимости. Народы в своей истории не делают прыжков: тяжкая работа, на
которую был осужден русский народ в продолжение стольких веков, борьба с
азиатскими варварами при условиях самых неблагоприятных, борьба за
народное существование, народную самостоятельность кончилась, и народ
должен был естественно перейти к другой тяжелой работе, необходимой для
приготовления к другой деятельности, деятельности среди народов с другим
характером, для приготовления себе должного, почетного места между ними,
для приготовления средств бороться с ними равным оружием.
   Это-то оружие и надобно было выработать, и выработать как можно скорее,
ибо время не терпело. Над чем же прежде всего и больше всего работает
царь-работник, представитель своего времени, выразитель его потребности?
Он работает над кораблем, это его любимая работа, вода - его любимая
стихия, он ищет все большего простора на ней, из подмосковного пруда
переходит на озеро, с одного, меньшего озера на большое, от последнего к
морю. Богатырю древней России было тесно в городе, он рвался в широкую
степь, но зачем? Для бесплодного гулянья, для того, чтоб гулять на счет
тех, которые трудились.
   Человек, одаренный страшными силами, богатырь новой России, Петр рвется
также на широкий простор, но этот простор - море. В степи богатырь мог
встретить дикого кочевника и упражнять над ним свою физическую силу,
нравственные и умственные его силы не развивались от этой борьбы; новый
богатырь может быть безопасен, может успешно бороться с грозною стихиею,
морем, не иначе как посредством знания, искусства. На море, на его берегах
он встретит людей, противоположных кочевым варварам, людей, богатых
знанием, искусством, от которых есть чем позаимствоваться, и когда
придется вступить с ними в борьбу, то для нее понадобится не одна
физическая сила, понадобится чрезвычайное напряжение умственных сил. В
жизни русского народа совершался переход из одного возраста в другой; этот
переход естественно выражался в повороте от степи к морю; и что ж делает
вождь народа, за каким первым делом мы застаем его? Он строит корабль, и
когда мы припомним это страстное желание моря, корабля, обнаружившееся в
России XVI и XVII века, обнаружившееся в деятельности Иоанна IV и Алексея
Михайловича, то мы поймем ясно отношение великого человека к народу, к его
потребностям в известное время, и другое значение получит для нас эта
страсть к морю Петра, который скучал в тесных гористых пространствах, был
спокоен и доволен только на море, и печальная по природе своей, но близкая
к морю и богатая водою местность была для него раем.
   Но, быть может, скажут: для чего же было царю становиться работником?
   Дело царя царствовать, а не плотничать; признал Петр необходимость
завести флот и завел бы; для чего же самому участвовать в постройке судов?
Эти суждения, по-видимому, справедливы, но в сущности применительно к
известному явлению совершенно неверны, происходят от нашей непривычки
высвобождаться от своих настоящих условий жизни и переноситься в условия
того времени, которое хотим изучить, понять и которое никак не поймем,
если не отстанем от этой привычки. Мы живем в условиях цивилизации и
смотрим все на народы, живущие в этих же условиях еще больше, чем мы, а
сущность цивилизации, как мы знаем, состоит в разделении занятий,
господствующем как во всякой другой, так и в правительственной сфере.
Каждый знает, делает свое одно какое-нибудь дело. При таком порядке
естественно и легко главе государства поручить какое-нибудь новое дело
известному лицу или собранию лиц, ибо это новое дело по характеру своему
непременно относится к известному отдельному ведомству, управляющие
которым приготовлены к делу своим воспитанием и опытностию, и, как бы дело
ни было ново, связь его с известным разрядом дел ясна, и по этой связи
человеку приготовленному и опытному легко понять его, овладеть им,
приложить его. Но не таково было положение России в конце XVII и начале
XVIII века: разделение занятий в правительственной сфере по известным
ведомствам быть не могло по самой простой причине, что нечего было делить.
Явилось сознание необходимости для государства, для народа выйти на новую
дорогу для продолжения исторической жизни, сознание нудящих потребностей,
которым необходимо было удовлетворить как можно скорее; но где средства
для этого удовлетворения, где знание, уменье приняться за дело? Средство
есть, по-видимому, очень легкое: призвать искусного иностранца и поручить
ему дело. Средство, по-видимому, очень легкое, но в сущности чрезвычайно
тяжелое, могущее обойтись для народа очень дорого, не в отношении только
материальном, не в отношении только денег; деньги - дело нажитое, но при
неразумном, страдательном употреблении означенной меры можно потерять
такое нравственное добро, которого после не наживешь.
   Мы говорили, что русский народ совершил свой переход из одного возраста
в другой по общим законам развития, уясняемым посредством сравнения жизни
одного народа с жизнию других; мы видели, что западноевропейские народы
совершили свой переход по тем же законам, но видели при этом и различие
между ними и нами. Важное и с выгодою на их стороне различие заключалось в
том, что они получили сильное побуждение к умственному движению, а
следовательно, и к переходу из своей древней истории в новую посредством
знакомства с памятниками античной, греко-римской мысли. Они стали учиться
по чужим книгам, по книгам, оставшимся от народов, уже сошедших с
исторической сцены, народов мертвых. Они пошли в науку к древним и не
избежали при этом увлечения, подражали до рабства, заучивались чужому до
самозабвения, но все же имели важную выгоду в том, что учились не у живых
учителей, не подвергались влиянию живых потребностей, влиянию, понятно,
более сильному и более опасному, ибо хотя несколько ученых греков,
бежавших из разрушавшейся Византийской империи, и помогли в качестве
учителей западноевропейским народам при изучении памятников греко-римской
мысли, но число этих учителей было ничтожно, приток их не мог
возобновляться, и положение их было таково, что не могло быть опасно ни
для какой народности. Другая важная выгода для западноевропейских народов
заключалась здесь в том, что они имели дело с законченною умственною
деятельностию народов уже мертвых; учение, школа, следовательно, должна
была сама собою рано или поздно кончиться, содержание ее исчерпывалось для
ученика и более не подбавлялось; следовательно, ученик, получивши от школы
побуждение и средства к умственному развитию, мог легко приступить к
самостоятельной деятельности, пойти дальше учителей. Но этих выгод не было
для русского народа, начавшего гораздо позднее свой переход в возраст
умственного развития: он должен был обратиться к народам живым, брать от
них живых учителей, следовательно, подчиняться влиянию живой чуждой
национальности или национальностей. В этом отношении положение русского
народа было похоже на положение народа римского, который должен был
совершить известный переход под руководством греческой народности, хотя и
потерявшей политическую самостоятельность, но еще живой и сильной; отсюда
борьба в Риме при этом, образование партий, вопли старой римской партии
против этих иностранных учителей-греков, которые портят нравы, отнимают у
римлян их прежний нравственный национальный строй.
   Для русского народа предстояла и другая невыгода: он должен был иметь
дело с учителями из чужих живых и сильных народностей, которые не
останавливались, но шли быстро в своем развитии, почему юный народ,
долженствовавший заимствовать у них плоды цивилизации, осужден был гнаться
за ними без отдыха, с страшным напряжением сил. Ему не давалось передышки,
досуга передумать о всем том, что он должен был заимствовать, переварить
всю эту обильную духовную пищу, которую он воспринимал. Внимание его было
постоянно поглощено этим разнообразием явлений, которое представлял ему
цивилизованный мир Западной Европы, и, естественно, отвлекалось от своего,
а это вело к томительному недоумению, с каким русский человек
останавливался между явлением, которое он видел у других народов и для
него желанным, и отсутствием условий для его произведения на родной почве
или неуменьем отыскать эти условия. А тут еще новая невыгода от
постоянного присутствия перед глазами русского человека живых сильно
развивающихся народов, та же самая невыгода, какая проистекает для
отдельного молодого человека, когда его слишком долго оставляют под
надзором и руководством наставника: молодой человек привыкает ходить на
помочах в ущерб самостоятельности и быстроты своего развития. Таковы-то
были чрезвычайно неблагоприятные обстоятельства, которые встретил русский
народ при своем движении на запад, при соединении с тамошними
цивилизованными народами.
   Народы слабые при встрече с цивилизациею, с этим тьмочис-ленным
разнообразием новых явлений и отношений, какие она им представляет, не
могут выдержать ее натиска и падают, вымирают. Народ русский обнаружил
необыкновенную силу, выдержавши натиск цивилизации; но можно ли сказать,
чтоб это было для него легко, чтоб он не подвергался при этом страшным
опасностям, тяжелым ударам?
   В первую половину своей истории он долго вел борьбу с Азиею, с ее
хищными ордами, выдерживая их страшные натиски и заслоняя от них Западную
Европу; долго боролся он с ними из-за куска черного хлеба. Вышедши
победителем из этой борьбы, он смело ринулся на другую сторону, на запад,
и вызвал чародейные силы его цивилизации, чтоб и с ними померяться. Вызов
был принят, и страшен был натиск этих чародейных сил; это уже не был
материальный натиск татарских полчищ, это был натиск потяжеле, ибо это был
натиск духовных сил, натиск нравственный, умственный. Таковы были опасные
стороны нового положения, в какое становился русский народ. Благодаря
успехам нашей науки мы оставили далеко за собою ребяческие мнения, по
которым одному человеку приписывалось то, что являлось по общим,
непреложным законам народной жизни, мнения, по которым в вину одному
человеку ставились неблагоприятные обстоятельства, бывшие необходимым
следствием известных исконных условий развития какого-нибудь народа. Но мы
должны признать и значение вождей народных, великих людей:
   от их искусства зависит уменьшить затруднения, ослабить вредные влияния
опасных сторон известного положения, провести народный корабль во время
бури без больших потерь. Исполнил ли эту задачу и как исполнил ее, как
провел во время бури переворота русский корабль "тот шкипер славный" 7,
которого мы уже встретили в работе пребывающим, строящим корабли? Вот
вопрос, посильное решение которого есть наша задача.
 
 
 
   ЧТЕНИЕ ПЯТОЕ
 
 
   В прошедшей беседе нашей речь шла об опасных сторонах положения, в
какое необходимо становился русский народ в эпоху преобразования
вследствие связи своей с живыми и сильными народностями, от которых должен
был заимствовать плоды цивилизации, у которых должен был учиться, влиянию
которых, следовательно, должен был подвергнуться, как ученик подвергается
влиянию учителей. Здесь первое, главное средство для уменьшения опасности
положения состояло в том, чтоб не позволить народу-ученику
продолжительного страдательного отношения к народам-учителям. Речь идет об
ученике, учителях; следовательно, сравнение, объяснение из школьной,
воспитательной сферы напрашивается само собою.
   Представим себе такого учителя, который постоянно сообщает своему
ученику множество знаний, делает пред ним множество опытов, решает
множество задач, но при этом не обращает никакого внимания на ученика;
усвоил ли тот преподавание и в какой степени усвоил - ему до этого дела
нет. Такое преподавание возможно и правильно как высшее преподавание,
когда наставник имеет дело с человеком вполне приготовленным, но такое
преподавание никуда не годится как начальное, имеющее целию приготовить
человека, сделать его способным к принятию высшего преподавания. Здесь
преподавание тем полезнее, чем более имеет в виду ученика, чем более
наставник старается развивать самостоятельную его деятельность: пусть
ученик с самого же начала испытывает свои силы, сам сейчас повторяет
преподанное правило, сейчас же прилагает узнанное к делу. Только
посредством такого учения человек может развить свои способности,
приобресть привычку к самостоятельной деятельности, окрепнуть духовно.
   Легко понять, что именно такое учение нужно было и русскому народу в
этой начальной школе преобразования, когда при опасном столкновении с
народами-учителями нужно было прежде всего озаботиться развитием
самостоятельной его деятельности, избежанием по возможности страдательного
положения, избежанием духовного принижения пред чужим, сохранением
свободных отношений к чужому, духовной независимости, сознания своего
достоинства. Что же делает народный вождь?
   Он проходит сам эту практическую, деятельную школу и заставляет других
проходить ее. Он носит в себе ясное сознание, что его время есть время
школы, школьного учения для народа, время школы, взятой в самых широких
размерах, но при этом он сознает лучшее средство пройти школу как можно
безопаснее и как можно полезнее, имея в виду развитие самостоятельной
деятельности народа. Отсюда вполне уясняется нам значение этой неутомимой
работы Петра.
   Услыхал что-нибудь - непременно хочет посмотреть -так ли? Увидал
какую-нибудь вещь - сейчас же хочет дознаться, для чего она употребляется,
и сейчас же произвести опыт, посмотреть, как она употребляется; увидал
какое-нибудь производство - сейчас же сам принимает в нем участие. Только
этою неутомимою работою он может избежать сам крайне опасного
страдательного положения в отношении к иностранцам и избавить от него
народ свой. Мы уже говорили, что, когда понадобится новое, чего русские
люди не знали, не умели делать, всего легче было бы призвать знающих,
умеющих иностранцев и поручить им введение всего нового, но тогда именно
народ нашелся бы в страдательном положении, полной' зависимости, духовном
принижении. Без иностранцев обойтись было нельзя, но чтоб сохранить к ним
свободное, независимое, мало того, властелинское, хозяйское отношение,
надобно было приобрести способность надзора, поверки, а такую способность
Петр и по его примеру и побуждению его с