йне король шведский ни от кого сам не видал. Боже! Не
отыми милость свою от нас впредь!"
   В сентябре Карл повернул к Украине; сам царь 28 сентября перехватил
спешившего к нему Левенгаупта при деревне Лесной, недалеко от Пропойска, и
поразил наголову, взял всю армию и обоз, на который так надеялся Карл.
   "Сия у нас победа,- по словам Петра,- может первая назваться, понеже
над регулярным войском никогда такой не бывало, к тому же еще гораздо
меньшим числом будучи пред неприятелем: тут первая проба солдатская была".
Карл вошел в Украину. Малороссийский гетман Мазепа перешел на его сторону,
перешли на его сторону запорожские казаки, но масса народная в Малороссии
осталась верна русскому царю; Петр дал ей нового гетмана; Меншиков в виду
шведов взял гетманскую столицу Батурин, которую защищали приверженцы
Мазепы. Запорожская Сечь была разорена. Петр, по его словам, "с превеликою
радостию услыхал о разорении проклятого места, которое корень злу и
надежда неприятелю была".
   Карл обманулся во всех своих надеждах: после Мазепы и запорожцев он еще
надеялся на Турцию, что та воспользуется случаем и поднимется вместе с ним
на Россию, но турки и татары не трогались; повсюду кругом было тихо; все
соседние народы отказались принять участие в борьбе за ту или за другую
сторону; все как будто притаило дыхание, дожидаясь, чем разыграется
кровавая игра между Петром и Карлом, чем решится судьба Восточной Европы.
Она решилась 27 июня 1709 года под Полтавою. "Доносим вам,- писал Петр
своим,- доносим вам о зело превеликой и нечаемой виктории, которую Господь
Бог нам чрез неописанную храбрость наших солдат даровать изволил. Вся
неприятельская армия фаетонов конец восприяла. Ныне уже совершенно камень
во основание С.-Петербурга положен с помощью Божиею".
   "Превеликая виктория"! Спустя полтораста с лишком лет историк имеет
право прибавить к словам победителя, что эта виктория была одним из
величайших всемирно-исторических событий; могущество Швеции, созданное
искусственно, посредством завоеваний, было сокрушено; исчезла завеса,
скрывавшая Россию от остальной Европы, и пред изумленными народами Запада
явилось новое обширное и могущественное государство, умевшее победить
вождя и войско, считавшееся до сих пор непобедимыми. При громе Полтавской
битвы родился для Европы, для общей европейской жизни новый великий народ,
но и не один народ: при громе этой битвы родилось целое новое племя, племя
славянское, нашедшее для себя достойного представителя, при помощи
которого могло подняться для сильной и славной исторической жизни. В
европейской истории наступила новая эпоха.
   Чем славнее, многозначительнее победа, тем выше поднимается победитель.
   Но Петр поднимается ли высоко для нас как полтавский победитель? Нет, в
глазах историка он стоит так высоко, что титул победителя, даже
полтавского, является чем-то малым и односторонним. В этом победителе мы
не видим ничего воинского, ничего геройского в тесном смысле военном,
никакого пристрастия к войне, никакого стремления к военной славе. Мы
видим великого человека, народного героя, сознательно удовлетворяющего
известной народной потребности; раз начертал он свой преобразовательный
план и выполняет его неуклонно; война, военный успех входят в этот план
только как средство. Мы видели это необыкновенное спокойствие и ясность
взгляда при оценке каждого военного действия; эти спокойствие и ясность не
покидают Петра и при оценке Полтавской победы. Война начата как тяжелая
необходимость для произведения экономического переворота в народной жизни,
для приобретения моря; после долгих, тяжких трудов и опасностей одержана
блестящая, решительная победа, сокрушившая все силы врага, изумившая
Европу. Как же победитель смотрит на значение победы? Она, по его взгляду,
кладет камень в основание приморского городка, дает средство закрепить для
России, берег западного моря. Война, победа исчезают в своем
самостоятельном значении, исчезает полководец, победитель, но тем выше
поднимается великий человек, вождь своего народа в великом движении,
обхватившем весь организм народной жизни.
 
 
 
 
 
   ЧТЕНИЕ ДЕВЯТОЕ
 
 
   Война входила в общий план преобразований как средство для достижения
сознанных, определенных целей этого преобразования, входила в общий план
как школа, дававшая известное приготовление народу, приготовление,
необходимое в его новой жизни, новых отношениях к другим народам. Поэтому
мы должны ожидать, что война не останавливала преобразовательного движения
в других сферах. Мы видели, что еще перед Северною войною, в конце XVII
века Петр высвободил промышленное городское население из-под власти воевод
и дал ему самоуправление; и было замечено, что подобные преобразования
имели воспитательное значение для общества, приучая его членов к
самостоятельной деятельности и деятельности сообща, уничтожая рознь,
причину слабости гражданского духа в народе. Упомянутое преобразование в
жизни промышленного городского населения не стояло одиноко и бессвязно.
Целая система подобных учреждений проводилась неуклонно и сильно
преобразователем, и, разумеется, только такая система и может дать
историку право говорить о воспитательном значении преобразовательной
деятельности.
   Знакомые уже с характером деятельности Петра, с его постоянным
движением из одного угла обширной страны в другой - то в Петербург, то в
Воронеж, то в Азов, то в Литву,"мы должны ожидать изменений и в высшем
управлении.
   Прежде царь постоянно находился в Москве, и дума, совет, собиравшийся
при нем из трех знатнейших чинов - бояр, окольничих и думных дворян,
постоянно была под влиянием этого царского присутствия; как угодно было
государю вести совещание, так оно и велось, не было никаких форм, которые
бы определяли степень участия и ответственности членов думы. Но теперь
царь часто и подолгу отсутствует из Москвы, приедет на короткое время,
укажет на множество необходимых дел и уедет. Члены думы остаются одни с
обязанностию обсудить, как что лучше сделать, и непременно сделать, и
скоро сделать: царь не такой человек, чтоб хладнокровно смотреть на
медленность, на делание кое-как, чтоб принимал какие-нибудь отговорки. И
вот старая дума должна усилить свою деятельность:
   царя нет, нельзя ждать, как он укажет в трудном деле, надобно решить
самим трудное дело и исполнить. Тяжело, непривычно. Один кто-нибудь
скажет, как надобно сделать,- и прекрасно: что долго думать, сделать так.
И вдруг царь разгневался: не так. Что же делать? Кто виноват? Никто, все
так решили.
   Но царь принимает свои меры, приходит требование, бесцеремонное в
выражениях, как все требования петровские, требование, чтоб они всякие
дела, о которых советуются, записывали, и каждый бы своею рукою
подписывал, и без того никакого дела не решать, "ибо этим дурость всякого
буде явна". Каждый, следовательно, должен обдумать дело, подать свое
мнение и подписать его; согласился с другим - и это обозначится подписью,
каждый должен принять на себя ответственность за свое мнение, ибо уже не
скроется, что кто думал; надобно думать да и думать, а то придется
объявить свою "дурость". И вот некоторые отзываются с готовностию на
призыв к самостоятельной деятельности; другие, более ленивые по натуре,
невольно должны становиться на свои ноги, приучаться к самостоятельной
деятельности, думать, изучать дело, справляться, советоваться с другими, а
сфера все более и более расширяется, беспрестанно слышатся слова: в
такой-то стране делается так, в другой иначе, и побуждение к деятельности
не ослабевает, не ослабевает царское требование - не сметь своего суждения
не иметь.
   В старину, если посылали кого-нибудь исполнить известное поручение, то
давали ему длинный наказ, инструкцию, определявшую с точностию каждое его
движение, длинный свивальник, которым пеленали взрослого человека.
   Действия свивальника оказывались тотчас же, отнимая всякую свободу
движения:
   как скоро исполнитель поручения, спеленатый наказом, встречал
какое-нибудь малейшее обстоятельство, непредвиденное в наказе, он
останавливался и слал из дальнего места в Москву за новым наказом; между
тем благоприятное время уходило невозвратно. Петр не мог равнодушно
сносить этой привычки русских людей к пеленкам и требовал, чтоб посланные
с поручением поступали по своему рассуждению, смотря на оборот дела, ибо
"издали,- писал он,- нельзя так знать, как там (на месте) будучи". И
повторял: "Во всяком к вам указе всегда я по окончании письма полагался на
ваше по тамошнему состоянию дел рассуждение, что и ныне подтверждаю, ибо
нам, так отдаленным, невозможно конечного решения вам дать, понеже случаи
ежедневно переменяются".
   Более десяти лет старинная дума привыкала к новому положению управлять
во время отсутствия царя, привыкала к самостоятельной деятельности и к
необходимо связанной с такою деятельностию ответственности,
ответственности пред царем, о котором знала, что не пропустит никакого
упущения, не посмотрит ни на что сквозь пальцы. Между тем новые слова для
выражения новых отношений незаметно входят в употребление. Высшее
правительственное собрание называется уже конзилиею и члены его -
министрами. В 1711 году эта конзилия министров получила новое название и
более определенное значение и устройство: учрежден Правительствующий
Сенат, которому каждый обязан был послушанием, как самому царю, и в то же
время явилась новая форма присяги государю и государству.
   Правый суд, наказание несправедливых судей и ябедников, соблюдение
строгой бережливости в расходах, умножение доходов, снабжение войска
людьми, усиление торговли - вот первые обязанности Сената, предписанные
ему учредителем.
   Дела решались единогласно, каждый указ должны подписывать все члены
собственноручно; если один откажется подписать, то приговор остальных
недействителен, но не соглашающийся сенатор должен изложить причины своего
несогласия на письме.
   За два года перед тем Россия была разделена на 8 больших губерний,
подразделявшихся на области, которыми управляли по-прежнему воеводы.
Теперь губернаторы стали подчинены Сенату, в канцелярии которого
безотлучно находились комиссары из каждой губернии для приема указов и
подачи ответов на вопросы по делам, касавшимся их губерний. Считались
нужными эти живые посредники, живые и скорые ответчики на запросы
правительствующего, ибо губернаторы по непривычке к своему положению, к
разнообразию дел в обширных областях, при недостатке способных, знающих,
привычных и благонамеренных людей отличались медлительностью в своих
распоряжениях и ответах. Но делать нечего, надобно было и губернаторам
проходить свою тяжелую школу, приучаться к быстроте движения, потому что
царь не выносил медленности, она его приводила в печаль, а печалить Петра
было нельзя без опасных последствий. Так, в начале 1711 года Петр писал
Меншикову: "Доныне Бог ведает, в какой печали пребываю, ибо губернаторы
зело раку последуют в происхождении своих дел, которым последний срок в
четверг на первой неделе (поста), а потом буду не словом, но руками с
оными поступать".
   Но признак великого человека - приготовленность к удаче и неудаче;
неудача ожидается как естественное следствие новости дела, непривычки к
нему, человек должен знать, что в деле человеческом нет совершенства,
должны непременно обнаружиться темные, нежеланные стороны. Видя эти
неудачи, несовершенства, темные стороны нового дела, люди обыкновенные
тревожатся, теряют веру в пользу нового дела, кричат, зачем оно, прежде
лучше было или по крайней мере оно рановременно, надобно было подождать,
пока народ, общество будут к нему готовы, - и вот стремление если не
уничтожить новое дело, то хотя изменить, ограничить его. Но великий
человек, сознавши необходимость известного дела, не тревожится первою
неудачею, несовершенствами; он может печалиться, оскорбляться
неприготовленностию людей, особенно если это нравственная не
приготовленность, но не придет в отчаяние, не бросит дела, а усилит только
внимание к нему, уход за ним. Мы не приходим в отчаяние от того, что
новорожденный ребенок является таким слабым существом, не может ходить, а
спокойно ждем. когда он окрепнет и станет ходить, и тут не приходим в
отчаяние, что он еще плохо держится на ногах, часто падает. Мы смотрим
спокойно на эти явления, ибо привыкли смотреть на них как на естественные
и необходимые; но не все способны привыкнуть к признанию общих законов в
явлениях, не все привыкли в каждом новом деле видеть новорожденного
ребенка, которому надобно окрепнуть, а для этого нужен старательный уход,
устранение всех вредных влияний. Новые дела, а их было много при Петре,
приносили ему, особенно вначале, много огорчений тем, что шли не так, как
бы хотелось, но огорчение не переходило в отчаяние, и после неудач в делах
внутренних преобразователь являлся так же велик, как после неудачи первого
Азовского похода, как после нарвского поражения.
   Мы видели, что одним из первых внутренних преобразований его было
высвобождение городского промышленного народонаселения от власти воевод,
самоуправление промышленного сословия. Дело было новое и пошло неудачно. И
здесь, как во всех неудачах коллегиального управления при Петре, бьыа
поверка древней Руси и поверка мнениям о древней Руси. Если б в древней,
допетровской Руси был силен так называемый общинный быт, была сильна
привычка к общему действию, к соединению сил, привычка отзываться на общее
дело и делать его усердно, уменье видеть в общем интересе охрану интереса
частного, привычка сильных для сохранения своей силы, нравственного и
политического влияния сторониться с своим интересом пред интересом слабых
поодиночке, но сильных опять тою же привычкою к соединению,- если бы все
эти привычки были сильны в древней Руси, то, когда Петр, отстраняя
существовавшие до него препятствия, призывал русских людей к общему
действию, они должны были бы явиться с великою охотою и дело пошло бы
чрезвычайно успешно с самого начала. Но если мы видим явление обратное, то
естественно и необходимо должны прийти к заключению, что привычка к общему
делу была очень слаба в древней Руси, и в деятельности великого человека,
великого государя, который в своих учреждениях завел школы для общего
дела, мы должны видеть благодетельный почин народного воспитания.
   Мы видели, что на выборных для городского самостоятельного управления,
или так называемых бурмистров, возложен был сбор казенных доходов и
поверка их, и вот оказались сильные беспорядки при этой поверке и
казнокрадство в обширных размерах. Обнаружился и другой признак крайней
слабости в деле самоуправления: неуменье соединенными силами слабых
сдерживать сильных, которые стремятся к господству, к удовлетворению своим
личным выгодам на счет слабых, порозненных и потому не могущих выставить
никакого сопротивления.
   Такое положение есть самое опасное для общества или учреждения,
которому дано самоуправление; освобожденное от тяжести внешней власти,
получивши свободу управляться само собою, выбирать из своей среды людей,
которые должны заведовать его делами, общество или учреждение выбрало себе
господ, которые стремятся употребить во зло свое значение и могут делать
это тем безнаказаннее, тем благовиднее, что они, выборные представители
свободного общества или учреждения, действуют во имя его. Рождается вопль:
это же выиграно? Прежде не было так тяжело, прежде было лучше, надобно
возвратиться к прежнему или по крайней мере переделать, изменить новое
сообразнее существующим средствам; ясно, что люди не способны к новому
делу, нет людей, надобно их приготовить, воспитать. Так вопят люди, не
знающие, что известная деятельность и есть необходимое приготовление,
воспитание. Но эти вопли способны сильно смутить, ввести в искушение
преобразователя. Петр выдержал искушение. Его сильно печалил неудачный ход
новых дел; человека с орлиным полетом сильно оскорбляли и раздражали люди,
которые, по его выражению, подобилисъ раку в своем движении, но он не
потерял веры в свое дело и в свой народ, остался верен мысли о
необходимости деятельной школы, которую должен был проходить народ и в
которой должен был учиться неудачами, остался верен мысли, что каждое
учреждение должно иметь свою Нарву, чтоб иметь Полтаву; остался
непоколебим в проведении всюду коллегиального устройства как устройства,
имевшего воспитательное значение для народа.
   В этой вере в дело и народ преобразователя поддерживал тот живой
сильный отклик, который послышался отовсюду, когда вождь кликнул клич по
дружину, по смелых, неутомимых работников. Не все были люди, которые
вначале раку подобились в новом деле; поднялись и молодые орлята, которые,
сгорая нетерпением, стали торопить дело, забегали вперед, требовали мер
решительных и крутых, революционных, как мы теперь называем. Сильное
движение преобразовательной эпохи, новые предметы и учреждения, расширение
сферы, противоположность толков - все это должно было поднять людей живых
и способных в разных слоях общества, в самом низшем, возбудить в них
надежду на более широкую деятельность.
   Это движение, новости, обхват целого общества каким-то другим воздухом
выразилось еще в 1694 году одним, если угодно, комическим или
трагико-комическим, но любопытным явлением: явился в Москву крестьянин и
потребовал у правительства средств сделать крылья, потому что он сумеет
полететь, как журавль. Опыт кончился неудачно и очень печально для
русского Икара, но скоро движение пошло более серьезным образом.
   Мы не раз упоминали о том, что преобразование имело экономический
характер; вопрос о бедности и богатстве, о бедности России сравнительно с
другими государствами, о средствах сделать ее богатой, сделать для нее
возможным удовлетворение громадным издержкам преобразования,
предпринимаемого для усиления и обогащения России,- этот вопрос был на
первом плане для всякого возбужденного движением человека, и вот снизу
является ряд людей способных, бывалых, которые предлагают правительству
свои планы относительно увеличения доходов, свои услуги в этом важном
деле. Мысли выслушаны, услуги приняты, и некоторые из этих людей,
отмеченных в народе названием прибыльщиков, стали видными деятелями эпохи
преобразования. Взгляд прибыльщиков, их учение, их теория высказались в
известном сочинении крестьянина Посошкова "О скудости и богатстве",
которое самым названием дает нам знать, что в это время более всего лежало
в сердце у мыслящего русского человека, пробужденного движением
преобразовательной эпохи. Обогащение России посредством обеспечения
промышленного труда и трудящегося человека от печального положения суда,
управления и сословных отношений, завещанного древнею Россиею, причем
Посошков предлагает самые крутые, восточные, турецкие меры, показывающие,
что сам автор принадлежит половиною своего нравственного существа древней
России; сильное сочувствие преобразователю, жалобы на то, что он в
меньшинстве тянет в гору, тогда как большинство стремится под гору,- вот
основные черты сочинения Посошкова.
   В практической деятельности из этих людей, поднятых снизу вверх
преобразовательным движением, был знаменит прибыльщик Курбатов. В одном из
приказов подкинуто было письмо. Вместо извета о каком-нибудь злом умысле
государь нашел в письме проект о гербовой, или орленой, бумаге. Гербовая
бумага как важный источник дохода была немедленно введена. Сочинителем
проекта оказался Курбатов, дворецкий боярина Бор[иса] Петровича]
Шереметева, человек очень бывалый, и не в одной России: вместе с
господином своим он путешествовал и за границей. Курбатов был щедро
награжден, пожалован в дьяки Оружейной палаты и получил возможность уже не
подметными, но явными письмами сообщать царю свои мнения обо всем.
Курбатову Петр поручил устроить порядок в Московской ратуше, или
бурмистрской палате, в которой, как мы упоминали, дело шло дурно по
непривычке к новому делу, по неохоте заниматься общим делом, не приносящим
непосредственной выгоды ча