оклеветать
тверского князя. Ему удалось. Узбек послал одного из своих приближенных,
по имени Истрочея, звать Александра.
   Истрочей, по приказанию Узбека и по наставлению Ивана, принял перед
Александром самый ласковый вид и говорил:
   "Самовластный царь Узбек зовет тебя с сыном Феодором; царь сделает для
тебя много хорошего; ты примешь великое княжение, и большой почет тебе
будет". Но Александр догадался, что тут что-то не так. "Если я пойду в
Орду, -говорил он своим, - то буду предан смерти, а если не пойду, то
придет татарская рать и много христиан будет убито и взято в плен, и на
меня вина падет: лучше мне одному принять смерть".
   И он начал снаряжаться в Орду и послал вперед сына своего Феодора
узнать, что значит этот призыв и чего может он ждать в Орде. А между тем
тверские бояре, рассудив, что служить московскому князю выгоднее,
отъезжали от Александра к его врагу. К этому, быть может, побуждало их еще
и то, что Александр воротился из Пскова с новыми боярами и между прочим с
иноземцами; так был у него в чести немец Матвей Доль; и старым боярам не
по сердцу было стать ниже этих новичков и пришельцев.
   Феодор не приехал обратно; его удержали в Орде, но он известил отца,
что царь Узбек гневается на него. Возврата не было Александру. Если он
решится бежать куда-нибудь по-прежнему, то сын в Орде должен будет выпить
за него горькую чашу.
   Он поехал в Орду. Иван Данилович, обделав свои дела, воротился домой и
наблюдал, что станется с его соперником, которому он, насколько сил его
было, подготовил гибель.
   Осталось предание, что когда Александр Михайлович плыл по Волге, тогда
поднимался противный ветер и относил его судно назад, как будто давая
несчастному князю предсказание, что будет ему беда там, куда он держит
путь.
   Когда Александр Михайлович проплыл с большим трудом через русские
земли, ветер перестал обращать его судно назад. Поехали одновременно с ним
князья:
   ярославский и белозерский, ненавидевшие Ивана Даниловича и готовые
защищать Александра Михайловича; но никто не мог ему тогда пособить: Ивану
Даниловичу более всех верил властитель Руси, и, вероятно, Иван Данилович
представил этому властителю какие-то убедительные доводы против тверского
князя, если Узбек так скоро изменил к последнему свою милость.
   Когда заранее осужденный на смерть князь прибыл в Орду, сын Феодор
первый со слезами известил его, что дела плохи. Затем татары,
расположенные к нему, сказали: "Царь хочет тебя убить! Тебя крепко
оклеветали перед ним!" - "Что же я буду делать! - отвечал Александр. -
Если Бог захочет предать меня смерти, кто же может меня избавить?"
   Александр привез дары царю, царице, вельможам. Прошел месяц в тревожном
ожидании. 26 ноября 1338 года сказали Александру, что через три дня ему
будет конец. Александр употребил это время на молитву. Наконец настал
роковой день.
   Отслушав заутреню, Александр послал к царице узнать, что его ожидает, а
сам сел на коня и ездил, расспрашивая: долго ли ему ждать смерти. Ему
сообщили, что через час придет ему смерть. Александр воротился в свой
шатер, обнял сына и своих бояр и причастился Св. Тайн. Слуги его прибежали
с известием, что идут палачи, посланцы ханские: Беркан и Черкас. Александр
вышел к ним навстречу. Его схватили, сорвали с него одежды и повели нагого
со связанными руками к ханскому вельможе Тавлугбегу, сидевшему на коне.
"Убейте!" - крикнул Тавлугбег. Татары повалили на землю Александра и сына
его Феодора, убили их, а потом отрубили им головы. Александровы бояре и
слуги в страхе разбежались, но потом, с дозволения татар, взяли тела
убитых своих князей и повезли в Тверь, где оба князя положены были рядом с
другими двумя, также убитыми в Орде.
   Иван Данилович радовался. Смерть Александра не только избавляла его от
непримиримого врага, но была новым свидетельством чрезвычайного доверия к
нему хана Узбека. Иван Данилович мог быть надежен не только за себя, но и
за сыновей своих. Он оставил их в Орде. После смерти Александра они
воротились из Орды с большой честью. Великая радость, великое веселье было
тогда в Москве. Иван Данилович, унижая ненавистную Тверь, приказал снять с
церкви тверского Спаса колокол и привезти в Москву.
   Когда Александр Михайлович вошел было в милость у хана, Иван Данилович,
испугавшись этого, постарался поладить с новгородцами и отправил к ним
сына Андрея. Все притязания его на Заволочье были тогда оставлены; но
когда Александра убили, Иван, уверившись, что он более, чем когда-нибудь,
крепок ханским благоволением, опять заговорил иным языком с новгородцами.
Новгородцы привезли ему свою часть ордынского выхода. "Этого мало, -
сказал им Иван, - царь с меня еще больше запросил, так вы мне дайте запрос
царев!" - "Так и сначала никогда не бывало, - отвечали новгородцы. - Ты,
господин, целовал крест Новгороду поступать по старым пошлинам
новгородским, по грамотам прадеда своего Ярослава Владимировича". Иван не
слушал, приказал своим наместникам уехать с Городища и готовился идти на
Новгород. Призванного новгородцами князя Наримонта (Глеба) уже не было
там; ему не по вкусу был новгородский хлеб; он ушел в свою Литву и
утвердился князем в Пинске. Новгородцам надобно было искать другого князя.
Но опасность войны с Москвою на этот раз миновала Новгород.
   Пришло Ивану ханское приказание идти с войском в другую сторону, против
смоленского князя Ивана Александровича (племени Ростислава Мстиславича от
сына его Давида), не хотевшего повиноваться хану. С этой целью прибыл в
Москву ханский посол Тавлугбег. По его требованию Иван Данилович послал на
Смоленск разных подручных князей и московскую рать под начальством своих
воевод, но сам не пошел на войну. Этот поход окончился ничем; хорошо
укрепленный Смоленск не был взят; осаждавшее его полчище отступило через
несколько дней осады. Иван опять стал помышлять о Новгороде, но тут
постигла его смертельная болезнь. 31 марта 1341 года он умер, приняв перед
смертью схиму, и на другой день был погребен в построенной им церкви
Архангела Михаила, оставивши своим преемникам из рода в род завет
продолжать прочно поставленное им дело возвышения Москвы и распространения
ее власти над всеми русскими землями.


   1. Рассказывают, что после того, как сын Даниила Иван перенес
построенную отцом его обитель внутрь Кремля при сооруженной им церкви
Спаса на Бору, могила Даниила оставалась неизвестною до самого Ивана III.
Этот великий князь ехал однажды со своею дружиною вдоль Москвы-реки, мимо
того места, где прежде был положен Даниил; вдруг под одним из отроков
споткнулся конь, и перед ним явился неведомый ему князь и сказал: "Я
господин месту сему, князь Даниил Московский, здесь положенный, скажи
великому князю Ивану: ты сам себя утешаешь, а меня забыл". С этих пор
московские князья начали совершать панихиды по своем прародителе. Вслед за
тем, как рассказывает предание, были и другие видения.
   Князь Иван Васильевич построил Данилов монастырь на месте, где считали
погребенным Даниила и где по преданию стоял прежде монастырь, поставленный
Даниилом, а при царе Алексее Михайловиче открыты были его мощи.
   2. Низовскою землею назывался в собственном смысле край вниз по течению
Волги, но новгородцы давали этому названию более широкое значение, включая
в него суздальско-ростовскую землю с разветвлениями, а впоследствии даже
Москву.
   3. Хотя в сказании об убиении Михаила эти князья называются ордынскими
и наши историки полагают, что Михаила судили татарские вельможи, но по
смыслу выходит, что слово "ордынские" прибавлено после, и здесь идет речь
о русских князьях.
   Татарские князья не могли обвинять Михаила в том, что он брал с их
городов дань, так как Михаил не мог брать дани ни с каких татарских
городов, тогда как, действительно, с русских городов брал Михаил дань в
звании великого князя для выхода в Орду. Кроме того, в этом же сказании
говорится, что Юрий, уезжая судиться с Михаилом, пригласил князей
низоовских и бояр от городов, которые должны были судить Михаила.
   4. Вообще события этого времени и отношения к Орде, как Юрия, так и
Димитрия, для нас остаются неясными по причине скудости источников. Есть
известие, что Димитрий получил великое княжение: мы не знаем наверно:
утвердил ли хан Узбек на княжении Димитрия, рассердившись на Юрия, сам ли
Димитрий присвоил себе имя великого князя, или его ошибочно так называли
летописцы.
   5. Факт этот представляется нам до крайности странным: каким образом
Узбек, убивши отца и брата Александра, мог поверить этому князю
старейшинство на Руси?
   Так как более старые редакции наших летописей ничего ровно нс говорят о
назначении его великим князем, а известия об этом назначении находятся
только в позднейших редакциях, то мы бы отвергли этот факт как ложный,
если бы нас в этом случае не останавливала новгородская грамота, из
которой видно, что новгородцы в 1327 году признавали над собою власть
Александра в качестве старейшего или великого князя. Во всяком случае, в
этом есть что-то для нас неизвестное и непонятное.


               Первый отдел: Господство дома Св. Владимира.
                      Выпуск первый: X-XIV столетия.


                                 Глава 10.


                            ПРЕПОДОБНЫЙ СЕРГИЙ


   Монашество после Феодосия продолжало расширяться: где только
распространялось христианство, там возникали и монастыри. Одни из них
строились и поддерживались князьями и богатыми частными лицами, другие, по
образцу, оставленному Киево-Печерским монастырем, созидались отшельниками,
которые сначала уходили в пустынные места, а потом славой своих подвигов
невольно привлекали к себе товарищей и после обыкновенно делались
настоятелями образуемых таким образом обителей. Последнего рода монастыри
представляют особенную важность для истории, потому что такие монастыри
привлекали население в пустынные места и были одними из главных двигателей
русской колонизации. Где являлся монастырь, там около него образовывалось
село или даже многолюдный посад; расчищались дикие лесные места,
обрабатывались поля, а около некоторых монастырей учреждались ярмарки,
образовывалось средоточие промысла и торговли. Вместе с тем пролагались
новые пути сообщения. Сами монахи вначале подавали пример трудолюбия и
хозяйственности. Благочестивый обычай отдавать монастырям села делал
монастыри не только религиозными, но и хозяйственными учреждениями.
Надобно вообще заметить, что этот обычай, ослаблявший впоследствии
строгость монашеской жизни и даже развращавший монастыри, имел в свое
время благодетельные последствия: жители монастырских волостей пользовались
сравнительно большей безопасностью, так как с одной стороны князья, воюя
между собой, из религиозного страха нередко щадили их, не щадя других
волостей, а при монгольском владычестве монастырские волости находились в
наиболее благоприятном положении: огражденные ханами, насколько исполнялись
ханские повеления, от поборов и разорений, монастыри умножались непрерывно:
но с половины XIV века умножение их является в несравненно большем размере
против прежних времен; на Руси делается заметным сильное стремление к
монастырской жизни, и это стремление избирает для себя преимущественно
последний из указанных нами способов основания монастырей.
   Отшельники убегают от людей в дикие места; к ним присоединяются другие;
основывается обитель; народ стремится туда на поклонение, возникает около
обители поселение; в свою очередь из этой обители выходят отшельники,
удаляются в новые дикие места, основываются там другие обители и также
привлекают к себе население и т. д. Этим путем весь дикий, неприступный
север с его непроходимыми лесами и болотами до самого Ледовитого моря
усеивается монастырями, и к ним, как к средоточиям жизни, приливают
колонии смелых и трудолюбивых жителей, готовых на тяжелую борьбу с
негостеприимной природой. Независимо от общего аскетического духа, всегда
господствовавшего в религиозных воззрениях православной Руси, в XIV
столетии были причины, особенно способствовавшие распространению и
процветанию монашества. В это именно время кипчакские ханы выразили свою
милость к русской церкви; Узбек и Чанибек оградили своими грамотами не
только собственно духовенство, но вообще всех людей, принадлежащих к
церковному ведомству. Тогда было приманчиво быть причисленным к церкви;
это был единственный путь достигнуть более спокойной жизни. В то время как
суровые отшельники осуждали себя на произвольную нищету, к основанным ими
обителям стремились люди, желавшие сохранить свое скромное достояние или
безопасно пользоваться плодами тяжелого труда своего. Одни, надевая на
себя монашеское платье, действительно или же только видимо удалялись от
семейной жизни, другие отдавали себя монастырям с семьями. Была еще и
другая временная причина, увлекавшая многих к монашеству. То была страшная
зараза, опустошавшая несколько раз русские земли в XIV веке и описываемая
современниками такими ужасными красками, что едва ли даже можно принимать
буквально их известия: во всяком случае, при всех преувеличениях,
несомненно, что эта зараза, несколько раз повторявшаяся, долго наводила
ужас на русских людей и обращала их чувства и помышления к благочестию. И
прежде было в обычае, что русский человек, чувствуя приближение смерти,
думал загладить свои грехи пострижением в монахи и даже в схиму; теперь,
когда никто не мог быть уверенным, что на другой день не подвергнется
внезапной смерти, многие и в молодых летах поступали так, как отцы их
поступали, чувствуя смертельную болезнь: постригались в монахи и отдавали
в монастыри свои имущества. Об этом сохранились положительные известия в
наших летописях. "Тогда, - говорит летописец, описавший мор 1352 года, -
многие, промышляя о своем животе и душе, шли в монастырь и постригались в
мнишеский чин, сподобляясь ангельскому чину, и так предавали душу свою
пришедшим за ними Ангелам, а тела свои отдавали гробу; другие же, готовясь
в домах своих на исход души, отдавали имущества свои церквам и
монастырям... Иные от богатства давали монастырям и церквам села, рыбные
ловли, исады, чтобы иметь по себе вечную память". Наконец, пример одних
увлекал других; усилившееся в XIV веке стремление к основанию монастырей
сделалось обычаем на долгое время; оно уже продолжалось и в последующие
века, и русская жизнь усвоила себе этот способ колонизации сплошь до XVII
века. Этот способ отразился и в истории раскола. Монастыри оказывали
великое нравственное влияние на народную жизнь; многие из их основателей
приобрели по смерти повсеместное уважение; толпы народа стекались у их
мощей, и это в известной степени способствовало сплочению нравственных сил
народа, что в особенности оказывалось там, где святые чествовались не
местно, не одной какой-нибудь семьей, а всею Русью. Такое значение прежде
всего имела святыня киевская; после нее второе место занимала святыня
московской земли.
   Ранее всех и более всех святых, явившихся в московской земле, приобрел
народное уважение всей Руси преподобный Сергий, основатель знаменитой
Троицко-Сергиевской Лавры, получивший в глазах великорусского народа
значение покровителя, заступника и охранителя государства и церкви. Кроме
того, личность Сергия представляется исторически важной потому, что он был
отцом множества обителей; некоторые из них были основаны при его жизни, а
еще больше возникло их после смерти Сергия, основанных его сподвижниками и
учениками, или же учениками его учеников.
   Жизнь Сергия, можно сказать, служит самым полным образцом жизни и
деятельности всех подобных ему основателей монашеских общин его времени.
Все они в главных чертах представляют с ним подобие, при всех отличиях
личных характеров и условий местности и времени. Замечательно, что этот
святой муж, сделавшийся впоследствии покровителем Москвы и ее властителей,
происходил из рода, искавшего спасения в бегстве из родной земли от
начинавшихся проявлений московской власти. В биографии "братьев
Даниловичей" мы говорили о притеснениях, которые терпел при Иване Калите
подчиненный Москве Ростов. Тогда в числе бежавших от начальства москвичей
был боярин Кирилл, человек знатного и богатого рода, обедневший подобно
многим от поборов, от платежа выходов, от разорительных посещений ханских
послов и невольных путешествий с князьями в Орду. Кирилл с супругою своею
Мариею и сыновьями: Стефаном, Варфоломеем и Петром перешел в Радонеж (в
12-ти верстах от нынешней Лавры), удел, оставленный Иваном Калитой сыну
своему Андрею. В тот век владельцы старались привлечь к себе население из
других волостей и давали пришедшим разные льготы; так поступал и князь
Андрей. Двое сыновей Кирилла, Стефан и Петр, женились, но средний
Варфоломей, одаренный поэтическим воображением и наклонностью к
созерцательной жизни, с отрочества порывался в монастырь. Тяжелые труды
подвижника, неустанная молитва и внутренняя борьба с искушениями молодой
жизни представлялись привлекательными его горячей и крепкой натуре.
Родители удерживали его: "Потерпи немного, - говорили они ему, - мы стары,
бедны и немощны, братья твои более заботятся о своих женах, нежели о нас.
Послужи нам, проводи нас в гроб, а там делай, что хочешь". Вскоре они,
чувствуя приближение кончины, постриглись и умерли. Старший брат Стефан
лишился жены и пошел в монастырь. Варфоломей уступил женатому брату Петру
свою часгь наследства, покинул отцовский дом и отправился по окрестностям
искать места для пустынного житья. Он сначала уговорил идти с собою брата
своего Стефана и, вместе с ним, построил деревянную келью и церковь в
лесу, на том месте, где теперь стоит богагый Троицкий собор Сергиевской
Лавры; по просьбе Стефана митрополиг Феогност отправил священников
освятить новую церковь во имя Св.
   Троицы. Но вскоре Стефан оставил своего брата: ему тяжело показалось
одинокое житие. Он уехал в Москву в Богоявленский монастырь и скоро
сделался там игуменом, затем духовником великого князя Симеона, тысячского
и разных бояр.
   Варфоломей обратился к какому-то игумену Митрофану, принял от него
пострижение под именем Сергия, так как в день, когда совершилось это
пострижение, праздновалась память мучеников: Сергия и Вакха. Ему было
тогда двадцать три года. Событие это совершилось в первых годах княжения
Симеона.
   Сергий остался один в лесу, пробыл там более года, подвергаясь
чрезвычайным лишениям, опасности быть растерзанным зверьми, страдая от
видений, неразлучных с мукою подобного уединения. Между тем сделалось
известным, что в таком-то месте в лесу спасается труженик, начали
приходить к нему монахи один за другим и строили около него келии. Они
служили в деревянной церкви заутреню, вечерню и часы, для литургии
приглашали по временам соседнего священника, а через несколько времени
убедили Сергия принять игуменство над ними, угрожая разойтись, если он не
согласится. Сергий, после долгих отказов, был рукоположен в священники и
назначен игуменом от переяславского епископа Афанасия. Так положено было
начало Троицко-Cepгиевского монастыря.
   Сначала новооснованный монастырь был крайне беден: в нем было всего
двенадцать братий, и, но скудости средств к содержанию, больше этого числа
братий не допускалось; положено было правилом принимать нового брата
только тогда, когда выбудет кто-нибудь из числа двенадцати. Богослужение
нередко отравлялось у них при свете березовой лучины, а иногда литургия не
могла совершаться по недостатку вина. Игумен, однако, строго запретил
ходить и просить милостыню и постановил правилом, чтобы все жили от своего
труда или от добровольных, невыпрошенных даяний. Сам Сергий показывал
собой пример трудолюбия: пек хлеб, шил обувь, носил воду, рубил дрова, во
всем служил братии, ни на минуту не предавался праздности, а питался
хлебом и водой. Чрезвычайно крепкое и здоровое телосложение способствовало
ему переносить такой образ жизни. Вместе с тем он был строг и к другим,
требовал от братии такой же суро