семья обрела безопасность на расстоянии тысячи  верст
от бурлящей  столицы..."  Пусть изгнаны  - и  все  же это  было  лучше,  чем
опасности  Царского   Села.  Или,  как  говаривал   царю   добрый  полковник
Кобылинский,   -  "в  конце  -   концов  лучше  Сибирь,  чем  самосуд"  (8).
Шпрингеровский  трест считает  своим  долгом  пожурить Керенского  за  выбор
Тобольска:  "Судьба Романовых, несомненно, была  бы иной, если  бы Керенский
послал их не в Сибирь, а в Крым" (9).
     Харкэйв   заявляет,  что  Романовы,   выйдя  из  положения   арестантов
Александровского дворца,  стали  заключенными в масштабе  всей  России (10).
Фрэнклэнд пишет: "Очевидно, Керенский решил не допустить повторения в России
французской  истории.  Царское  Село находится  на достаточном-  удалении от
Петрограда, как Версаль от  Парижа, и все же не столь далеко, чтобы туда  не
смогла  нагрянуть чернь.  Своим  решением  (о Тобольске. - М.  К.) Керенский
предотвратил  повторение французского случая;  но достиг  он  этого страшной
ценой" (11).
     Известив Николая 9 августа о  предстоящем отъезде, Керенский направился
в царскосельскую комендатуру.  Сюда  с утра  были  вызваны члены  городского
Совета,  полковник  Кобылинский,  несколько офицеров  и  унтер-офицеров,  из
дислоцированных  в Царском  Селе полков, в их числе председатель солдатского
комитета гарнизона прапорщик  Ефимов.  "Прежде чем сказать  вам  что-либо, -
обратился к собравшимся Керенский, - я беру с вас слово, что все, что вскоре
произойдет и о чем мы сейчас должны договориться, пока останется между нами,
строгой  тайной"  (12).  Заверения  даны,  он продолжает: да  будет известно
присутствующим, что по постановлению правительства царская семья вывозится в
Тобольск. Надобно решить, как это сделать.
     В  ходе совещания определяется план. Должны быть составлены два поезда:
Один -  для семьи и  непосредственно сопровождающих, другой - для остальных,
включая  охрану.  Численность воинского отряда  (батальона),  назначаемого в
сопровождение, - примерно  350  человек.  Солдат и шестерых офицеров  должны
выделить  расположенные  вокруг дворца  1-й,  2-й  и 4-й гвардейские  полки.
Командиром отряда, как и ответственным за порядок в поездах, будет полковник
Евгений Степанович Кобылинский. Над ним стоят  ответственные за экспедицию -
особоуполномоченные правительства, недавно  побывавшие в Тобольске:  депутат
думы В. А. Вершинин и помощник правительственного комиссара при министерстве
двора (личный друг премьера) инженер П. М. Макаров.
     Кобылинский  энергичен. Помогает ему Ефимов. К 12 августа отряд  охраны
сформирован.  Солдаты  -  молодец  к  молодцу.  Все  георгиевские  кавалеры,
провоевавшие около трех лет. Всем, по указанию премьера, выданы новые кители
и шинели, новые винтовки. Отряд повзводно выведен на  учебный  плац, премьер
сделал смотр, обошел  шеренги,  остался  доволен;  под конец  объявил  перед
строем, что  за  время  предстоящей  поездки  и офицерам,  и солдатам  будут
выплачены повышенные командировочные и наградные.
     Пока обмундировывали и вооружали солдат, Николай подбирал спутников. Не
все  приняли  приглашение. Например, бывший свитский генерал  Нарышкин,  тот
самый, который 22 марта на  его глазах удрал с вокзального перрона, попросил
двадцать четыре часа на размышление  и больше не  появлялся. Поступили так и
некоторые другие.  Но  многие,  человек  сорок,  согласились разделить с ним
изгнание. Среди них -  генерал-адъютант И. Л. Татищев, обер-гофмаршал  В. А.
Долгоруков, фрейлины и прислужницы С. К. Буксгевден, А. В. Гендрикова, E. А.
Шнейдер, E. Н. Эрсберг, М. Г. Тутельберг, М. В. Занотти; учителя-воспитатели
Сидней  (Иванович)  Гиббс,  Пьер  (Андреевич)  Жильяр.  В  группу вошли  два
врача-лейбмедик  E.  С.  Боткин  и врач  наследника В.  Н.  Деревенько.  Для
обслуживания  семерых  членов  семьи  были  взяты:  6  лакеев,  3  слуги для
наследника, 3 повара, 5 служителей, 3 комнатные девушки, писец, гардеробщик.
Взят был и слуга в должности заведующего погребом.
     Отъезд был назначен на раннее утро 14 августа.
     Накануне  приехал  в  Царское  Село  Керенский.  Приказав  Кобылинскому
вывести  на  площадку перед  дворцом конвой, еще  раз прошелся вдоль  строя,
осмотрел солдат  и, встав в позу,  обратился к ним с напутственной речью,  в
которой, между прочим, сказал: "Помните, солдаты: лежачего не  бьют. Держите
себя вежливо, а не хамами. Не забывайте, что это бывший император. Ни он, ни
его семья ни в чем не должны испытывать лишений" (13).
     После   этого   нравоучения   премьер   занялся  проверкой   готовности
транспорта. И  тут выяснилось,  что рабочие,  узнав  о  назначении  поездов,
отказываются дать паровозы. Кое-как, с помощью Вершинина и Макарова, премьер
уговорил  железнодорожников  выполнить его  распоряжение. Паровозы  из  депо
вышли. Затем он вручил Вершинину  и Макарову собственноручно им составленную
письменную инструкцию по уходу за царской семьей, с подробными наставлениями
касательно быта и пропитания, вплоть до перечня рекомендуемых обеденных блюд
(14).
     Вечером  13 августа  Керенский снова прибыл во дворец. На  этот  раз он
привез  с  собой  Михаила  Романова. "Их  свидание  состоялось в присутствии
Керенского... Николай и Михаил не виделись со времени переворота и теперь не
могли быть уверенными, увидятся ли еще когда-нибудь. Они стояли друг  против
друга... в  растерянности, не зная, что делать - переминаясь с ноги на ногу,
берясь  за  руки,  трогая друг у  друга пуговицы.  Попрощавшись с  Николаем,
Михаил попросил у Керенского позволения попрощаться и с  детьми... Керенский
сказал, что этого он разрешить не может..." (15)
     Как только Михаил вышел, Керенский поспешил воспользоваться настроением
Николая, чтобы раскрыть ему главную подробность предстоящего переезда.
     "-  Николай Александрович,  -  сказал он, - теперь я могу  и должен вам
сказать: мое правительство решило направить вас в Тобольск.  Вы и ваша семья
расположитесь  там в  удобных  условиях,  в бывшей  резиденции  губернатора.
Поверьте мне: вам будет там хорошо, кроме того, вы будете избавлены от угроз
и оскорблений. Не беспокойтесь.
     Взглянув на него усталыми, почти равнодушными глазами, Николай ответил:
     - Я не беспокоюсь. Мы верим вам. Раз вы говорите, что это необходимо, -
я уверен, что это так. Мы вам верим, - еще раз повторил он" (16).
     В 5 часов утра 14 августа подали поезда.
     После пяти месяцев  сидения  под стражей  семеро  членов  царской семьи
выходят  в  сопровождении  Керенского  к  главному подъезду Александровского
дворца, рассаживаются в  двух  автомобилях  и в  сопровождении  драгун  3-го
Балтийского  полка отъезжают  к  станции Александровской.  Вслед  за  семьей
отправляется  в своем автомобиле  Керенский. В пустынном поле  по  дороге  к
Александровской  толпятся  кучками   придворные,  провожая  взглядами  своих
хозяев.
     За  станционной  платформой  виднеются стоящие в хвост друг  другу  два
железнодорожных состава.  По приглашению Керенского  Романовы  выбираются из
автомобилей и  идут  к  вагонам. Затем он велит начать  посадку. "Александра
Федоровна  едва-едва  влезла   на  подножку  вагона  и  всей  тяжестью  тела
повалилась на площадку, в  тамбур"  (17). Керенский  вскочил по ступенькам в
тамбур и помог ей  подняться,  ввел  в  купе,  поцеловал  руку и сказал: "До
свиданья,  ваше  величество, - как видите,  я предпочитаю  придерживаться  в
обращении с вами старого титула" (18).  Не все ладилось,  при сверке списков
не  все  слуги  оказались  налицо.  "Керенский  метался,  как  угорелый,  то
приказывая отправлять состав, то отменяя свое приказание" (19). Наконец, в б
часов  10  минут  отошел  первый  поезд:  в  спальном вагоне  международного
сообщения - семья и часть свиты, в остальных восьми вагонах - часть прислуги
и охрана (стрелки  1-го полка). Следом  вышел второй  состав:  в его  десяти
вагонах - остальная часть свиты и  прислуга,  охрана (стрелки  2-го  и  4-го
полков), багаж.
     Поезд бывшего царя идет под японским  флагом.  На  спальном вагоне, где
средние четыре купе занимает  семья, -  надпись:  "Японская миссия  Красного
Креста". Составы идут на максимальной скорости,  избегая остановок в городах
и на крупных станциях. Из Петрограда  указано:  при приближении этого поезда
узловые станции  оцепляются  войсковыми  частями, публику  из  вокзалов и  с
платформ  удалять.  Ненадолго  задерживаются  на  полустанках,  дольше  -  в
открытом поле,  где члены бывшей царской семьи  в сопровождении  Вершинина и
Макарова могут иногда выйти размяться. Остальным покидать вагон запрещено.
     В  общем, все идет  гладко, если не считать двух инцидентов: на станции
Званка  и  в  Перми.  В  первом  пункте  железнодорожники,  а  во  втором  -
представители   местного   Совета   потребовали   предъявления   документов,
пассажиров  и грузов. И там, и тут  Вершинину  и Макарову удалось произвести
впечатление      своими      комиссарскими      мандатами,      подписанными
министром-председателем, Эшелоны были пропущены.
     17  августа  в  вечерних  сумерках   оба   поезда  один  за  другим,  с
тридцатиминутным  интервалом,  подходят  к  платформам  станции  Тюмень.  На
машинах, поданных  к вокзалу городской  думой, комиссары  перевозят семью на
пристань на реке Type. Здесь, у причала, стоят три судна: "Русь", "Кормилец"
и  буксирное  -  "Тюмень".  Романовы  размещаются  на  "Руси";  свита  -  на
"Кормильце"; багаж  и прочие следующие за семьей грузы - на "Тюмени". Конвой
- по всему каравану.  К раннему утру погрузка закончена, караван  выруливает
на середину реки и берет курс на Тобольск.
     Николай в тот день  записываете "У Аликс, Алексея и меня по одной каюте
без удобств" (20).
     Навстречу из-за горизонта выплывает село Покровское - родина Распутина.
Романовы разглядывают  большой белый  дом, выступающий среди  чернеющих изб.
Александра  Федоровна,   едва  сдерживая  рыдания,  говорит   стоящим  рядом
фрейлинам:  "Здесь жил наш дорогой Григорий Ефимович. Здесь, в  этой реке он
ловил рыбу. Вы  помните,  он  присылал  нам свежую рыбу  в Царское Село. Мир
праху его, божьего человека. Царство ему небесное" (21).
     19 августа пополудни караван подошел к Тобольску.
     Оказалось,  что  дом,  назначенный  для  Романовых, еще  ремонтируется.
Пришлось  несколько  дней пожить на реке, в каютах.  Под конец, когда  стало
скучновато, комиссары устроили для  подопечных  поездку  вверх по  Тоболу  в
монастырь. Романовы в  сопровождении комиссаров ходят по кельям, участвуют в
богослужении.
     26 августа, на  виду у тысяч сбежавшихся к берегу тобольцев, начинается
выгрузка.
     От скрипучего настила пристани вверх к городу вытягивается шествие.
     Впереди  -  глава  семьи.  Он идет  спокойно,  даже уверенно,  сохраняя
осанку.  Только  заметнее  прежнего нервное подергивание плеча да  выражение
усталости  во  взгляде.  На нем  защитного цвета  офицерская  гимнастерка  с
золотыми полковничьими  погонами и такого  же,  фронтового кроя, штабистские
бриджи, заправленные в хромовые голенища гармошкой.
     За ним легкой походкой,  почти  вприпрыжку, следует мальчик,  опрятный,
аккуратно  подстриженный и довольно рослый. Слишком бескровное для подростка
лицо, большие глаза, с любопытством скользящие по всему окружающему, и та же
точно офицерская форма, что у отца: гимнастерка с золотыми погонами, бриджи,
до блеска начищенные дядькой Нагорным хромовые сапоги (22).
     За мальчиком - в фаэтоне на покачивающихся рессорах - его мать: все тот
же, знакомый России и миру, но еще более заострившийся профиль. Высокомерие,
тоска и мертвящее презрение ко всему, на что падает ее стеклянный взгляд.
     За  коляской,  суетясь  и  на  ходу сбиваясь в кучку, семенят в длинных
шевиотовых юбках четыре принцессы: на  всех одинаковые  осенние джемперы,  в
руках четыре совершенно одинаковых ридикюля. Миловидная Мария. Остальные три
кажутся почти безликими, они ни в кого - ни в отца, ни в мать.
     А дальше, пестрой кавалькадой, - свита и челядь.
     Князья и фрейлины. Графини и баронессы. Камердинеры и няни. Слуги четы,
слуги дочерей и сына, слуги свиты и слуги слуг.
     Багаж еще не  выгружен. Он  на всех трех  пароходах - необъятный  груз,
вплоть до  мебельных  гарнитуров  из  царскосельских дворцов.  А  пока самое
легкое свитские и слуги несут в руках.
     Всего до полусотни человек,  добровольно  последовавших  в  изгнание за
бывшим  императором. Впрочем, все добровольные  изгнанники получили  твердое
заверение  генерала Татищева  и  полковника Кобылинского,  что им в  прежнем
объеме и в прежние сроки будет выдаваться установленное жалованье...
     Подошли  к двухэтажному  зданию.  Постояли  перед  фасадом,  блистающим
свежей  окраской. Все,  кроме  Александры  Федоровны, не желавшей ни на  что
глядеть, осмотрели дом сверху донизу. Николай повернулся к Долгорукову.
     "- Так кто здесь жил, князь?
     - Губернатор, ваше величество.
     - Кто это? - он наморщил лоб, силясь что-то или кого-то вспомнить.
     - Да этот, как его... Ордовский-Танаевский...
     - И где он сейчас?
     -  Да говорят  -  выехал куда-то... Еще в марте отсюда  уехал, то  есть
бежал. И никто не знает, где он, что он.
     -  Странно... Не могу вспомнить, чтобы я  его  принимал. Мне кто-нибудь
его представлял?.. Неужели он у меня ни разу не был?" (23).
     У входа,  все еще  морща лоб и  что-то  припоминая,  Николай  пропустил
вперед жену, сына и дочерей и перешагнул через порог.
     Дом каменный, двухэтажный, с  деревянным  балконом,  с садом. С улицы -
палисадник  за   железной  изгородью.  Вся  усадьба  вместе   со  служебными
постройками и садом обнесена тесовой  оградой. На углах ограды и у  ворот  -
будки  для часовых.  Еще  вчера  улица называлась Дворянской. В день приезда
Романовых прибили новые таблички: улица Свободы.
     Комнат  в двух этажах  -  18. Есть  электричество и  водопровод.  Семья
располагается  на верхнем этаже: кабинет для Николая, комната  для  Алексея,
четыре комнаты для дам, гостиная, столовая.
     Комнаты  в верхнем  этаже  отлично  меблированы:  кое-что  осталось  от
губернатора,  многое доставлено из Царского Села.  Дорогие диваны,  кресла и
пуфы, ковры и гобелены, шелковые и  бархатные  драпри,  портьеры  на окнах и
дверях.  И  на этом фоне  - ливреи и  золотые  позументы лакеев,  снующих по
этажам.
     Наверху относительно просторно, первый же этаж, отведенный для прислуги
и части охраны, набит людьми. Есть  еще  цокольный, полуподвальный этаж, где
размещены кухня и кладовые, -  там и  того хуже.  Поскольку в губернаторском
доме  тесно,  некоторые  свитские  и  часть  прислуги  разместились  в  доме
напротив, тоже  двухэтажном, купца Корнилова.  Там  же,  на  противоположной
стороне улицы, поселились оба комиссара и Кобылинский. Инструкция  запрещала
сопровождающим  снимать частные  квартиры. Они нарушили  ее с  первых  дней,
частью расселившись по городу.
     Настроение у обитателей губернаторского  дома в общем неплохое.  Хоть и
под стражей,  а терпимо. Тепло,  уютно, спокойно. Тишина и  непринужденность
сменили тревожное напряжение Александровского дворца. Комиссары приветливы и
предупредительны.   Кобылинский  -  весь  внимание   и  забота.   Днем  всем
семейством,  гуськом,  идут  через  улицу  и  бульварчик на  богослужение  в
близлежащую  церковь Покрова  Богородицы.  Из  той же церкви взят в домашние
духовники семьи отец Алексей  Беляев, епископом Гермогеном  рекомендованный.
Вечерами  священник сидит,  благостно  сложа  руки, в гостиной,  потрясенный
своим  возвышением,  о каком  сроду  и  думать не мог,  беседует  то  с  его
величеством, то с ее  величеством, удостаивается  поощрительных  улыбок, все
рассказывает,   нашептывает,  поясняет...  Вечерами  же  через   улицу,   из
корниловското дома, бегают сюда в гости  и свитские - на чаепитие в обществе
их величеств,  сыграть в  безик или  трик-трак,  а то  и просто посудачить о
всякой всячине, шепнуть хозяевам занятный слушок.
     Где-то  там, далеко, за тысячи  верст, волнуется взбудораженная страна,
все выше  поднимаются  волны небывалых событий. А здесь, в сибирской глуши и
тиши, на  краю болот и тайги, притаилась  и скромно коротает часы за игрой в
трик-трак   недавно  всемогущая   императорская   пара,  Россией  как  будто
потерянная из виду, всеми  почти забытая.  Надвигаются на этот  край осенние
долгие  вечера,  окутали  его туманы  и  темень.  Только если  выглянуть  из
затянутых  драпри окон верхнего  этажа,  то  видно: мелькают  сквозь влажную
пелену  огни на  реке  и доносятся далекие  гудки  как  будто  заблудившихся
пароходов.
     Тишь  обманчива.  Сумерки  коварны.  Вокруг  дома  бродят  неизвестные.
Заглядывают в  окна, подают знаки, суют в щели записки, а  завидя  дежурного
офицера, спешат уйти в темноту.
     Не прошло и  двух  недель после  того,  как  Романовы перешагнули порог
этого дома,  а из  центра  дошла сюда  весть  о зловещем  событии, потрясшем
страну:  о мятеже недавнего  царского генерала,  в  данный момент верховного
главнокомандующего, - Корнилова.
     Рост  революционной активности народных масс,  углубление их  доверия к
большевикам  свидетельствовали  о  том,  что  новый подъем  революции не  за
горами.    Керенский   вознамерился   уничтожить   большевистскую    партию,
ликвидировать  Советы,  обессилить кровопусканием  рабочий  класс,  обуздать
революцию.
     7  сентября (25 августа) Корнилов двинул на Петроград 3-й конный корпус
генерала Крымова, объявив, что желает "спасти Родину". Участвовал поначалу в
заговоре и Керенский. Но когда  дело началось, Керенский  объявил  Корнилова
мятежником против Временного правительства. В ответ на выступление Корнилова
ЦК большевистской  партии призвал рабочих и солдат к вооруженному  отпору, в
то же время не прекращая, как требовал того Ленин, разоблачать  антинародную
политику Временного правительства и его эсеро-меньшевистских приспешников.
     Грозная опасность  всколыхнула народные  массы. Большевистская партия в
те  критические  дни   выступила  как  руководящий  центр,  вокруг  которого
сконцентрировались   революционные   силы.   Рабочие   быстро   вооружились.
Красногвардейские  отряды возросли  в  те дни в  несколько раз. Были посланы
агитаторы  навстречу корниловским  полкам.  Уже на четвертый день  мятежа не
было у Корнилова  части, которая не отказалась бы наступать на революционный
Петроград. В результате  корниловщина была разгромлена. Крымов  застрелился.
Корнилов  и  его  сподвижники  -  в их  числе  Деникин  и  Лукомский  - были
арестованы и отправлены в тюрьму (откуда потом бежали).
     Весть о провале корниловского  мятежа доходит  до Тобольска. Александра
Федоровна в отчаянии говорит Софье Буксгевден, что "свет еще  раз померк"  в
ее глазах. Но город пока еще тих, все вокруг спокойно и дремотно.
     По булыжным спускам  к  пристани громыхают,  подскакивая  на  рытвинах,
телеги - идут купеческие обозы с рыбой и маслом. Буржуазная городская дума -
распорядитель  Тобольска.  Думе  подыгрывает  местный  Совет,  возглавляемый
меньшевистско-эсеровскими краснобаями. Они располагают в совете большинством
голосов,  но не  имеют  ни  авторитета, ни  власти, чтобы хоть  заглянуть  в
губернаторский дом;  у них не только нет контроля над заключенными, свитой и
охраной - их и на порог туда не пускают.
     Зато установили  прочную связь с губернаторским  домом  Гермоген  и его
помощники. Главным посредником служит отец Алексей. Он вхож  в дом на правах
духовника.   Он  поддерживает  контакты   между   резиденцией  Романовых   и
обложившими  ее силами  монархической контрреволюции.  Стараниями  Гермогена
доступ  к  царской  семье  практически  открыт  для  всех,  кто  возглавляет
подготовку к  ее освобождению. Ведется же эта  подготовка усиленно с  первых
дней пребывания в доме именитых постояльце