(15) За три дня до  "Кровавого воскресенья" состоялась на набережной  у
Зимнего  традиционная  церемония  по  случаю  праздника крещения.  Николай в
сопровождении  свиты  и духовенства вошел  в  построенную  у дворца беседку,
чтобы присутствовать при обряде освящения воды митрополитом. По  обычаю  был
дан салют  из пушек, стоявших за рекой, на  стене  Петропавловской крепости.
Вдруг у  входа в беседку разорвался  с грохотом снаряд. Оказалось,  из одной
пушки  выстрелили не холостым зарядом,  а  боевым. "Если бы снаряд  попал  в
беседку,  -  писал  позже  Витте,  -  была  бы  большая   катастрофа...   Из
расследования  потом   выяснилось,  что  это  был  простой  промах,  простая
случайность... Но в обществе поговаривали о покушении на жизнь царя".


ХОДЫНКА


     За манифестом о воцарении  следовало быть  коронации. Совершалась она в
первопрестольной   Москве.   Подготовка   церемониала  была   возложена   на
обер-церемониймейстера  двора К.  И. фон дер Палена,  министра  двора  И. И.
Воронцова-Дашкова и его  товарища  (заместителя) Б. В. Фредерикса.  Комиссия
эта  подчинена   была   дяде  молодого  императора,  великому  князю  Сергею
Александровичу, в  прошлом командиру  Преображенского полка, в данный момент
московскому генерал-губернатору.
     Программу торжеств разработал фон дер Пален.  Поначалу она включала два
пункта:  коронацию  в Успенском  соборе и  праздничный  бал в  Колонном зале
Дворянского собрания. Затем обер-церемониймейстера осенила идея: приобщить к
торжествам простонародье.
     Времени на подготовку торжеств от момента оглашения манифеста в октябре
1894 года  до  дня  коронации в мае  1896  года было  предостаточно  - свыше
полутора лет.  Но фон дер Пален не удосужился за этот срок даже ознакомиться
с выбранным для гулянья Ходынским полем, в то время служившим учебным плацем
для  войск  московского  гарнизона.  Пустырь площадью  в  девять  квадратных
километров   был  изборожден   траншеями  и  брустверами,  которыми   войска
пользовались во время тренировочных стрельб; повсюду зияли рвы, ямы, забытые
колодцы. Среди этих ловушек и расставил фон дер Пален свои балаганы, палатки
и  ларьки  со снедью и галантерейной  мелочью для одаривания  жителей Москвы
(1). Никто не подумал о том, что следовало  бы заранее организовать какое-то
регулирование движения на поле, службу порядка в центре и по краям.
     К  рассвету  18  мая  1896  года  на  Ходынском  поле  собралось  свыше
полумиллиона человек.
     Беспорядочно  сгрудилась  огромная  плотная  масса  людей,  из  которой
отдельному человеку выбраться  было  невозможно.  Многие пришли  еще  ночью,
постарались усесться поудобнee, повыше  -  на брустверах. К пяти часам утра,
как свидетельствует официальный отчет, не предназначавший для  опубликования
(2), "над  народною  массой  стоял  густым туманом,  мешавший  различать  на
близком  расстоянии  отдельные   лица.  Находившейся  даже  в  первых  рядах
обливаясь потом и имели измученный  вид". Все чаще слышались стоны усталых и
ослабевших;  даже  под открытым  небом  "атмосфера  была  настолько насыщена
испарениями, что люди задыхались, им не хватало воздуха".
     К рассвету напряжение  усилилось,  давка  стала  мучительной. Появились
обморочные. Толпа невольно "выдавливала" из своей среды потерявших сознание.
Их поднимали вверх,  "они  катились  по  головам  до  линии  буфетов, где их
принимали  на руки солдаты" (к этому  времени, слишком поздно,  появились по
краям  поля воинские отряды). Таким же образом  и  многие дети "добрались до
свободного пространства по головам толпы".
     Потом говорили, что причиной  катастрофы и  гибели  людей  была вспышка
паники.  Это  так, но  из цитируемого  документа  видно,  что первые  жертвы
появились на поле еще до того, как возникла паника, - это были "ослабевшие и
потерявшие  сознание,  задавленные  до  смерти...  Несколько  умерших  таким
образом  людей  толпа  передавала по головам,  но  многие трупы,  вследствие
тесноты, продолжали стоять в толпе, пока не удавалось их вытащить... Народ с
ужасом старался отодвинуться от покойников, но это было  невозможно и только
усиливало давку".
     На  исходе  шестого  часа утра,  словно по зловещему сигналу,  возникло
движение  в   разных  концах   поля,   масса   народа  заволновалась,  стала
подниматься... Первые падения  в  рвы и ямы и отчаянные  крики затаптываемых
развязали  всеобщую панику. "Мертвецы, стиснутые толпою,  двинулись вместе с
нею". Началось столпотворение. Гибли в ямах,  рвах  и среди насыпей старики,
женщины и дети, растоптанные и  раздавленные. Колодцы превратились в могилы,
оттуда  доносились   вопли  полуживых,  перемешавшихся  с   мертвыми.  Чудом
уцелевшие "выскакивали  из проходов оборванные, мокрые, с дикими  глазами...
Многие из них со стоном тут же падали... Один из оставшихся в живых оказался
лежащим на трупах, поверх него  лежали  еще тела" (3). Толпа  катилась через
груды  затоптанных, над полем стоял гул от  криков и  стонов. Погибли тысяча
триста восемьдесят девять  человек, тяжело  ранены  были две тысячи шестьсот
девяносто, с ушибами и увечьями выбрались из свалки десятки тысяч.
     В то  же  утро  весть  о несчастье облетела Москву, к  вечеру  ею  была
потрясена  Россия. Лишь  несколько человек  сохранили спокойствие:  фон  дер
Пален, его коллеги по комиссии, а также молодой царь.
     Он записал в тот день в дневнике:
     "Толпа, ночевавшая на Ходынском поле в ожидании начала раздачи обеда  и
кружки (кулек с  сайкой он  считал обедом. - М. К.), наперла на  постройки и
тут  произошла  давка,  причем, ужасно  прибавить,  потоптано  около  тысячи
трехсот  человек.  Я  об   этом   узнал  в  десять   с   половиной  часов...
Отвратительное впечатление осталось от этого известия" (4).
     Впечатление   осталось  "отвратительное"   -а  дальше  что?  А  ничего.
Оцепеневшая  от  ужаса   Москва  ожидала,   что   царь,  во-первых,  отменит
празднества; во-вторых, распорядится об аресте  и предании  следствию и суду
виновных; в-третьих,  вместе с  семьей  и  челядью  удалится  из города, где
тысячи семей оплакивали  погибших на его празднестве. Оказалось, что как раз
такие  распоряжения ему и было бы "ужасно прибавить" к объявленному фон  дер
Паленом увеселительному  графику. Он не  сделал ни  первого,  ни второго, ни
третьего.
     Ныне  заатлантическая  писчая  коллегия  заверяет, что  Николай  в день
Ходынки был "убит горем",  что его охватила  "безумная жажда уйти, удалиться
куда-нибудь для  молитвы".  Он отказался  "присутствовать на  балу,  который
давался вечером  того же дня в честь коронации". Но приближенные тянули  его
на вечер;  "скрепя сердце он уступил им и отправился туда  вместе с ними,  с
отвращением предвидя, что там ему придется протанцевать по меньшей мере одну
кадриль..." (5).
     Несколько иначе выглядит все это в изображении очевидца Витте:
     "В день ходынской катастрофы, 18 мая, по церемониалу был назначен бал у
французского  посла  Монтебелло... Бал  должен был быть весьма роскошным, и,
конечно,  на  балу  должны были  присутствовать император с императрицей.  В
течение дня мы  не знали, будет ли отменен по случаю происшедшей  катастрофы
этот вечер или нет...  Великий князь  (Сергей Александрович) нам сказал, что
многие  советовали государю просить посла отменить  бал, во всяком случае не
приезжать  туда,  но что государь с этим мнением совершенно  не согласен; по
его  мнению...  ходынскую катастрофу надлежит игнорировать" (6).  И в другом
месте  записей:  "К  моему  удивлению,  празднества  не  были   отменены,  а
продолжались по  программе... Все имело  место  так,  как  будто бы  никакой
катастрофы  и  не  было...  Решено  было  случившуюся  ужасную катастрофу не
признавать, с ней не считаться" (7).
     Раз  "не считаться" и  "не  признавать" - значит, оставлены в программе
все  назначенные  приемы, спектакли, концерты,  званые обеды, в  том  числе,
конечно, и бал  у Монтебелло. Расставлены  по залам  и благоухают  сто тысяч
свежих  роз,  специально  для  этого  вечера  выписанные из  Прованса.  Ужин
сервирован на серебряной посуде, по этому  случаю присланной из Версаля. Под
ослепляющими огнями люстр веселятся,  угощаются, танцуют у посла  семь тысяч
званых  гостей. В те  самые вечерние часы, когда на Ходынском поле еще снуют
пожарные и  солдаты, убирая трупы при свете фонарей, на балу выходит в  круг
танцующих  царская  чета. В  описании  иностранного  корреспондента  картина
выглядит так:
     "Люстры  бросают тысячи  огней  на гирлянды цветов и на брызги фонтана.
Всем весело...  Слышится повсюду  счастливый  смех... А весь день эта  знать
видела мертвых, целые кучи мертвых, обжигаемых солнцем... Образуются на балу
кружки.  Теснятся  к   середине:  там   император   с  императрицей  танцуют
кадриль..." (8)
     Потом снова  утро,  и "князья, чины посольств,  военные атташе получают
приглашение на голубиную  стрельбу. Тир находится  в ста  шагах от одного из
кладбищ, где еще вчера хоронили погибших. И в то время  как народ плачет, по
улицам   Москвы  движется   пестрый   кортеж   старой   Европы,  надушенной,
разлагающейся,  отживающей... Генерала Буадеффра (9) в кортеже  не было.  Он
отклонил  приглашение  стрелять голубей. Он не захотел быть свидетелем того,
как князья будут целиться в коршунов, привлеченных запахом мертвечины" (10).
     Немного  было  среди иностранных  гостей  таких,  как  генерал Буадефф.
Веселилась,  как ни в  чем не бывало не только  "надушенная,  разлагающаяся"
Европа, продефилировавшая через  погруженную в траур Москву, но и  почтившая
нового царя  своими приветствиями  и поздравлениями феодально-императорская,
великодержавная, богдыханская  Азия. В кругу представителей в  Москве выдели
окруженный пышной свитой особо уполномоченный Пекина на коронации Николая II
Ли Хун-чжан, по оценке  Витте, "выдающийся деятель занимавший в  то  время в
Китае  наивысший  пост".  Не  стесняясь никого из стоящих рядом  с  ним,  Ли
Хун-чжан  цинично  высмеивает   "ходынское  происшествие"  как   пустяк,  не
заслуживающий не только сожаления, но я просто внимания.  Китайский вельможа
советовал  фон  дер  Палену  и  другим  царедворцам "поспокойней",  "посуше"
отнестись  к  массовой гибели  людей,  к горю населения.  Царедворцы слушают
советчика не без интереса  -  он  иллюстрирует  свои  поучения оригинальными
примерами из практики "Срединной империи". Витте рассказывает:
     "Подъехал экипаж Ли  Хун-чжана  с его свитой... Он  вошел в беседку  и,
когда я подошел к нему, он обратился ко мне через переводчика с вопросом:
     - Правда ли, что  произошла такая большая катастрофа  и что  есть около
двух тысяч убитых и искалеченных?
     Я ему нехотя ответил, что да, действительно, такое несчастье произошло.
     Ha это Ли Хун-чжан задал мне вопрос:
     - Скажите, пожалуйста,  неужели  об этом несчастье все  будет  подробно
доложено  государю? Я сказал,  что уже доложено.  Тогда Ли  Хун-чжан покачал
головой и сказал мне:
     -  Ну,  у  вас  государственные  деятели  неопытные.  Вот когда  я  был
генерал-губернатором  Печилийской  области,  у  меня была  чума и  поумирали
десятки тысяч людей. Я всегда  писал богдыхану, что у нас  благополучно... А
когда  меня  спрашивали, нет  ли какиx-нибудь  болезней, я  отвечал: никаких
болезней нет, население  находится  в полном порядке. И затем,  как бы ставя
точку:
     - Богдыхан  есть  богдыхан. Зачем ему знать и для чего я буду  огорчать
его вестью,  что в его империи перемерли какие-то  несколько десятков  тысяч
людей?"
     Впрочем,  от того,  что  царю  было доложено о  катастрофе,  ничего  не
изменилось.  Фон дер Пален  и  другие высокопоставленные лица пострадали  за
ходынские  волчьи  ямы  не  больше,  чем   китайский  генерал-губернатор   -
печилийскую  чуму.  Невероятно,  но факт:  высочайшим  рескриптом, данным на
месте, в  Москве, была объявлена официальная  благодарность  "за  образцовую
подготовку  и  проведение  торжеств"  главному  виновнику  несчастья  Сергею
Александровичу  (11).  К  фон  дер Палену  его  величество отнесся как будто
посуровее:  приказал расследовать  обстоятельства его  "недосмотра". А чтобы
расследование не оказалось предвзятым, во  главе следственной  комиссии  был
поставлен... тот же фон дер Пален.
     Как  и  следовало  ожидать,  оберцеремониймейстер,  сам  себя допросив,
ничего в своем  поведении предосудительного  не нашел. В рапорте на имя царя
он подчеркнул, что прибывшие из Петербурга представители министерства двора,
включая  и  автора рапорта, обязаны были  только  "обеспечить  увеселения  и
раздачу  гостинцев".  О  порядке  же  на местности должна была  позаботиться
московская    полиция.    С    ответным    рапортом   выступил    московский
обер-полицмейстер  полковник Власовский.  На поле,  доложил он,  хозяйничало
министерство двора, им все устраивалось - и балаганчики, и сайки с леденцами
-  "полиция же ко всем этим  приготовлениям  никакого  отношения не  имела";
касалось полиции  лишь  то, "что  было  около поля и до поля, а  там никаких
историй не произошло, там обстояло все в порядке".
     Кончилось  тем,  что  все  же отстранили  от должности  Власовского как
единственного будто бы виновника несчастья на Ходынке (12).
     Вполне  удовлетворенный   исходом  разбирательства,  Николай   отбыл  с
супругой в середине июля из Москвы.
     Насколько мало угнетало его  случившееся, показывает хотя бы тот  факт,
что сразу после Ходынки царская чета предприняла  увеселительное путешествие
по России и Западной Европе, длившееся пять месяцев.
     17 июля Николай приезжает в Нижний Новгород, чтобы торжественно открыть
всероссийскую ярмарку, а затем попировать среди дворянства и купечества.  13
августа уезжает в Вену в гости к Францу-Иосифу. 22 августа уезжает в Берлин,
в гости  к  Вильгельму. 24  августа, сопровождаемый  Вильгельмом,  в Бреслау
делает смотр германским войскам, после чего через Киль выезжает в Копенгаген
в гости  к своему деду со  стороны матери, датскому  королю Христиану IX.  3
сентября выезжает из Копенгагена  в Лондон в  гости к  королеве Виктории. 23
сентября  прибывает  из  Лондона  в  Шербур,  где его  встречает французский
президент. Во  Франции проводит в развлечениях  и  прогулках  три недели. 17
октября  прибывает из Парижа в Дармштадт в гости к Эрнсту Гессенскому, брату
жены.
     И  лишь  19  октября  царская  чета  появляется у Иорданского  подъезда
Зимнего дворца.
     Встречающие находят Николая загорелым, посвежевшим и "все забывшим".
     А через два с  половиной месяца, в  канун Нового  года,  молодой  царь,
присев в Малахитовом зале, где наряжали елку, записал в дневнике:
     "Дай бог, чтобы следующий, 1897 год, прошел бы так же благополучно, как
этот" (13).

     (1) Бесплатным подарком был бумажный кулек с сайкой и кусочком колбасы,
одним пряником, десятью леденцами  и  пятью орехами. К кульку прилагалась на
память  эмалированная  "коронационная кружка". Предполагалось выступление на
Ходынском  поле симфонического  оркестра под  управлением дирижера Сафонова.
Намечалось  открыть  концерт  кантатой,   написанной  Сафоновым   для  этого
торжества. - Авт.
     (2)  Записка министра юстиции Н. В. Муравьева о катастрофе на Ходынском
поле. ЦГИАМ, ф. 540, оп. I, д. 720.
     (3) Там же.
     (4) Дневник Николая Романова. Тетради 1896 года. ЦГИАОР.
     (5) Robert К. Massie. Nicholas and Alexandra. New-York, 1967.
     (6) Витте, 11-74.
     (7) Там же, II-69, 70
     (8) Пьер д'Альгейм (корреспондент "Temps" в России). Ходынский ужас. На
русском языке: Материалы для характеристики царствования, стр.105-115.
     (9)  Начальник французского генерального  штаба, прибывший в Москву для
участия в коронационных торжествах. - Авт.
     (10) Д'Альгейм, там же, стр.115
     (11)  "Он  (Николай)  дал  великому  князю Сергею  рескрипт,  в котором
обычные казенные выражения царской милости звучали... насмешкой над народом.
И долго еще  спустя Сергея встречали в  театрах  и на улицах криками: "Князь
Ходынский"".-Материалы для характеристики царствования, стр.57.
     (12) По характеристике  Витте, "полковник  Власовский,  ранее служивший
полицмейстером  в  одном  из   прибалтийских  городов,  кажется,  в  Риге...
принадлежал  к  числу людей, которых достаточно  видеть и поговорить с  ними
минут десять, чтобы усмотреть в них того рода тип, который на русском  языке
называется  "хамом".  Все  свое  свободное время  этот  человек  проводил  в
ресторанах  и в кутежах. Человек хитрый и  пронырливый, он  вообще имеет вид
хама-держиморды;  это  он  внедрил и  укрепил  в  московской  полиции начала
всеобщего взяточничества".
     (13) Дневник Николая Романова. Тетрадь 1896 года. Запись от 31 декабря.



ТОТ, КОГО НЕ БЫЛО?..


     Александр    Николаевич    Радищев    писал:    "Самодержавство    есть
наипротивнейшее человеческому естеству состояние" (1).
     Само собою разумеется,  что  через сто с лишним лет после того, как это
сказано было, к  началу XX века,  "наипротивность"  самодержавия  отнюдь  не
уменьшилась, она стала еще более очевидной.
     Медленно, но неотвратимо размывались в России,  расшатывались развитием
капиталистических   отношений   помещичье-дворянские   устои   самодержавия.
Вызревали  и ширились в недрах общества новые силы, распиравшие неподвижную,
окостеневшую  оболочку феодально-автократического режима.  Его  историческая
обреченность была  очевидна для мыслящих людей и в России, и за ее пределами
-  только люди,  сидевшие  на троне и толпившиеся подле него, не хотели  это
видеть и признавать. Под натиском нараставших сил прогресса и революционного
обновления  старая  феодально-императорская  система  трещала  по  швам,  но
идеологами  ее   и  администраторами,   как   встарь,  владела  одна   идея,
сформулированная будочником Мымрецовым,  одним  из  героев Г. И. Успенского:
"Тащить и не пущать".
     Предотвратить, или хотя бы отсрочить, падение самодержавия не смог бы и
правитель посильнее умом и духом, чем Николай  II. Но история судила царизму
закруглиться по такой кривой, где деградация социально - классовая совпала с
деградацией личной.  Печать вырождения  легла  и на  строй,  и  на династию.
Дегенеративное измельчание власти совместилось с измельчанием ее  носителей.
Отсюда - свирепость финальных  эксцессов и скандалов,  какими увенчался крах
династии.  На годы царствования  самого  мелкого  из  Романовых  пали  самые
крупные события.
     Это, однако, не значит,  будто в истории предреволюционных десятилетий,
как  пытается  в  наши  дни  уверять г-н Хойер,  роль  Николая  II,  в  силу
"некоторой обыденности", "пассивности" и "неамбициозности"  его натуры, была
"слишком незначительной, чтобы его можно было в чем-нибудь обвинить" (2).
     По мнению  Хойера,  Николай  II  стал  жертвой своего  окружения.  Оно,
включая царицу и Распутина, давило на него, злоупотребляя  его уступчивостью
и податливостью;  оно навязывало царю порочные решения, которые были ему, по
крайней мере, неприятны. Слабоволие  плюс склонность прислушиваться к дурным
совета".  -  вот что, согласно  этой оценке  личности  последнего  Романова,
предопределило его провалы, крушение и екатеринбургский финал.
     Умысел г-на Хойера достаточно  прозрачный: свести  причастность Николая
II  к  событиям  1894-1917  годов  до  минимума,  с  тем  чтобы  легко  было
представить   уральский  приговор   1918   года  как  необоснованный.  Будет
справедливы: такого представления последнем царе придерживались свое время и
люди отнюдь  не злонамеренные: одни - в  полемическом увлечении, другие - по
недостаточной осведомленности.  Давно возник -  две трети века держится  - и
поныне  эксплуатируется   заинтересованной   стороной  миф  о   пассивности,
незлобивости "тряпичности" Николая  II,  о столь полной необремененности его
реальным участием в делах, что и предъявить ему,