по  телеграфам  и  телефонам...  запугав  их
угрозой,   что   тыл   прекратит  снабжение  фронта...   что   он   подорвет
боеспособность  армии"...  (42)  В  результате  этих  действий  злополучного
начальника  штаба  Ставки (а также  помогавших  ему  "могилевских  мудрецов"
Лукомского,  Клембовского,   Кондзеровского   и   адмирала   Бубнова)   "все
командующие армиями и флотами,  облеченные доверием своего державного вождя,
превратились  из слуг престола и  отечества в  пожарных исполнителей велений
камергера  Родзянко и не  воспрепятствовали восседавшим в Таврическом дворце
народным представителям... обратить уличный бунт во всероссийскую революцию"
(43).   Именно   руководители   вооруженных   сил  "оказались  теми  восемью
человеками, которые, изменив военной чести и долгу присяги, поставили царя в
необходимость отречься от престола" (44).
     Вслед за бывшими  царедворцами пишут об обманутом в Пскове императоре и
современные советологи. Попадает от  них прежде  всего Рузскому: сей угрюмый
человек  с  высоко поднятыми  острыми  плечами  и  холодным взглядом  из-под
золотого пенсне оказался  едва ли  не  первым  среди  "этих  людей,  которые
поклялись  отдать  за него свои  жизни,  а теперь  как будто объединились  в
предательстве"  (45). Сколь глубока низость этого  генерала,  видно из того,
что,  когда  Николай  "спросил  Рузского,  нельзя  ли  было  бы  бросить  на
подавление  петроградских  мятежников  южные войска,  казаков  - достаточным
ответом было молчание генерала" (46).
     ...В час дня Рузский, сопровождаемый начальником своего штаба Даниловым
и генерал  - квартирмейстером  Савичем, идет к Николаю в вагон и докладывает
ему о результатах опроса командующих, а также мнение Алексеева и свое. Кроме
того, он  просит  выслушать мнение пришедших  с  ним  генералов  Данилова  и
Савича. Эти тут же кратко высказываются в поддержку доводов Рузского.
     Составляются  тексты  двух   телеграмм   о  готовности   к   отречению,
предназначенные для отправки Родзянко и Алексееву. Они гласят:
     Первая: "Председателю Государственной думы.
     Нет той жертвы, которую я  не принес бы во имя  действительного блага и
для спасения родной  Матушки-России.  Посему я готов  отречься от престола в
пользу моего сына с тем, чтобы он оставался при  мне до  совершеннолетия при
регентстве брата моего великого князя Михаила Александровича.
     Николай" (47).
     Вторая. "Наштаверх. Ставка.
     Во  имя  блага,  спокойствия и  спасения горячо любимой  России я готов
отречься от престола в пользу моего  сына.  Прошу всех служить ему  верно  и
нелицемерно.
     Николай" (48).
     И форма заявления, и время отправки были определены не без смысла:  как
записал потом генерал Дубенский, сделано было  так, "дабы отказ от  престола
совершился не  под давлением  думских  представителей Гучкова  и  Шульгина",
которые, как стало известно в Ставке, должны были прибыть сюда позднее.
     Как  только  Рузский, забрав  оба  бланка, ушел на  телеграф, к Николаю
подступили  взбудораженные  сановники.  "На  мой взгляд,  -  заявил  ему,  в
частности,  Воейков, - никакое окончательное решение принято  быть не может,
пока не выслушаете находящихся в пути Гучкова и Шульгина" (49).
     Николай велит  Нарышкину  пойти к  Рузскому  и забрать  бланки. Рузский
говорит, что  у него ничего нет, отдано  телеграфистам.  Нарышкин уходит, но
вскоре возвращается  и  чуть ли  не берет Рузского  за  горло: царь  требует
возвратить написанное.
     Покопавшись  в ящике, Рузский  достает  бланки  и отдает  их Нарышкину,
добавив, что текст уже ушел по проводам. Можно бланки забрать, но  ничего от
этого не изменится.
     Нарышкин тащит Рузского на телеграф. Начальник телеграфа обещает  обоим
генералам,   что  попытается  приостановить  прохождение   уже  отправленных
текстов, но  надежда небольшая. Когда  Нарышкин, вернувшись в салон Николая,
рассказывает об этом, присутствующие в один голос восклицают: "Все кончено".
     В ожидании приезда думцев Николай вызывает  профессора С. П. Федорова и
просит  откровенного ответа  на  вопрос: каковы виды на  здоровье Алексея  в
будущем? Профессор  заявляет:  боюсь,  он  проживет  лет  до 16,  не больше.
(Харкэйв почему-то приписывает Федорову  ответ, что "Алексей проживет до  40
лет"  (50).  Призадумавшись,  Николай  говорит  доктору,  что  он  хотел  бы
остальную свою  жизнь прожить в России "простым  обывателем", что у него и в
мыслях нет "интриговать", что он хочет  "жить  около  Алексея и  воспитывать
его" (51). Федоров заметил ему, что вряд и новая власть разрешит малолетнему
царю остаться вместе с отцом. Николай  сказал: в таком  случае, я отрекусь в
пользу не Алексея, а Михаила.
     Думцы  приехали не в четыре-пять  дня,  как  ожидалось,  а  в  половине
десятого  вечера.  Они  были,  собственно,  частными  лицами;  никто,  кроме
Родзянко, их  на эту поездку не уполномочил, никого  они  не представляли. А
для  чего  поехали  -  видно хотя бы  из  того,  что в  пути  они попытались
связаться  с  Ивановым.  Получив  провод,  спросили, как идут  его  дела - в
зависимости от чего поедут дальше за отречением или  с полдороги возвратятся
в  Петроград.  Поскольку  Иванову похвастать было  нечем (52),  они  поехали
попрощаться от  имени думской  демократии с монархом.  "Они не без оснований
рассчитали,  что,  если  Николай  отречется  немедленно,  Михаил  в качестве
регента быстро приберет к рукам власть, прежний порядок будет  восстановлен,
и династия таким образом будет спасена" (53).
     Поезд стал.  "Мы вышли на площадку. Голубоватые фонари освещали рельсы.
Через  несколько   путей  стоял  освещенный  поезд...  Мы  поняли,  что  это
императорский...
     Сейчас  же  кто-то (54) подошел... -  Государь  ждет вас... И повел нас
через рельсы. Значит, сейчас все это произойдет. И нельзя отвратить?
     Нет, нельзя... Так надо... Нет выхода... Мы пошли, как идут люди на все
самое страшное, - не совсем понимая... Иначе не пошли бы..." (55)
     На  путях собралась толпа;  завидев думцев,  приветствует их возгласами
"ура".  Чиновники на платформе  возмущаются этой  "выходкой". Обернувшись  к
ним, генерал-лейтенант Ушаков, военный комендант Пскова, насмешливо говорит:
"Пора, господа, привыкать... Настали другие времена" (56).
     В царском вагоне  думцев  встретили В.  Б. Фредерикс и К. А.  Нарышкин.
Несколько   минут   спустя   вышел   Николай.  Он   сел   возле   маленького
четырехугольного  столика  у  зеленой  шелковой  стены  и  жестом  пригласил
депутатов  тоже  присесть. Вошел Н. В. Рузский; как бы  не замечая  царя, он
разворчался  явно  из-за  случая  с  А.А.Мордвиновым:  "  Всегда  происходит
путаница,  когда  не исполняют  приказаний...  -  бурчал  он, ни  к кому  не
обращаясь.  -  Ведь я же ясно приказал направить депутатов  сначала ко  мне.
Отчего же это не  сделано? Вечно не слушаются..." (57) Николай  сделал  вид,
что не слышит.  Нарышкин вынул блокнот, чтобы записывать переговоры. Воейков
поставил  коменданта поезда Гомзина за дверью со стороны столовой,  чтобы он
помешал посторонним подслушивать,  а сам встал у  другого  входа  со стороны
площадки, чтобы слышать и видеть происходящее.
     Николай  встретил  прибывших  спокойно,  корректно  и  даже  как  будто
дружелюбно. Он спросил их о цели визита. Гучков глухо, с трудом справляясь с
волнением,  сказал,  что он хотел  бы дать  советы, как  вывести  страну  из
тяжелого  положения.  Петроград  "уже  всецело  в  руках  движения";  всякая
посланная на  усмирение  воинская часть  перейдет  на сторону движения, "как
только  она  подышит  петроградским  воздухом".  Поэтому,  заключил  Гучков,
"всякая борьба для вас бесполезна. Совет наш сводится к тому, что  вы должны
отречься от престола".
     "Государь сидел, опершись слегка о шелковую  стену... Он  смотрел прямо
перед собой,  спокойно, непроницаемо. Единственное, что, мне казалось, можно
было угадать в его лице: "Эта длинная речь - лишняя..."" (58)
     Затем  Гучков заговорил  снова:  "Я знаю, ваше величество,  что  я  вам
предлагаю решение громадной важности...  Если  вы  хотите несколько обдумать
этот  шаг, я  готов уйти из вагона и подождать... Но, во всяком  случае, все
это должно  совершиться не позднее сегодняшнего вечера". Николай ответил: "Я
этот вопрос  уж обдумал  и решил отречься".  Гучков  предупредил его, что он
должен будет расстаться с сыном, ибо ему "никто не решится доверить судьбу и
воспитание будущего  государя".  Николай  сказал:  "В 3 часа  дня  я  принял
решение отречься в пользу сына. Но теперь, подумав, пришел к заключению, что
расстаться с ним не могу, и передаю престол брату Михаилу" (59).
     Думцы  заявляют, что  хотят  уехать через  час-полтора; они не  позднее
завтрашнего утра должны быть в Петрограде, причем с актом отречения; поэтому
просят   немедленно  приступить  к  оформлению.  Набросок  текста  есть;  он
подготовлен Шульгиным; они не  навязывают его, а лишь предлагают в  качестве
основы.
     Николай  уходит. Через  час возвращается  и  передает думцам  листок  с
машинописным текстом, под которым уже стоит подпись: "Николай".
     Все, господа? Можно расходиться?
     Нет, у думских деятелей еще кое-что есть.
     Гучков просит оформить еще один экземпляр акта  - не копию, а  дубликат
("мало ли что  может случиться с нами  в дороге") - и  оставить его в  штабе
Северного фронта. Николай согласен.
     Шульгин  просит  передвинуть  обозначение времени на акте  на несколько
часов назад - как если  бы он был подписан не после, а до приезда делегатов:
"Я не хотел, чтобы  когда-нибудь кто-нибудь  мог  сказать, что  манифест был
вырван..." (60)  Так  как  это  явно "совпадало  с  его  желанием",  Николай
надписал "15 часов", хотя "часы показывали начало двенадцатого ночи" (61).
     Еще вопрос.  "Раз царь отрекся, теряет пост и глава правительства.  Кто
же назначит  нового?  Поскольку сделать это  пока  некому -  пусть  и нового
премьера  назначит  он же,  бывший царь. И государь  подписал при нас указ о
назначении председателем Совета министров князя Г. Е. Львова" (62).
     И еще  вопрос. Нужен  новый верховный главнокомандующий. Кто  им будет?
Думать долго не приходится. Бывший царь  еще раз присаживается к  столику  и
пишет указ о назначении на эту должность Николая Николаевича.
     Не  совсем, правда, логично. "И верховного, и премьера  он назначил уже
после того,  как скрепил  акт о  своем отречении" (63). То  есть, от  власти
отрекся - и тут же пускает ее в ход.  "Для действительности этих актов время
было поставлено двумя часами раньше отречения, то есть 13 часов" (64).
     В ту же ночь участники псковской встречи разъехались в разные стороны.
     Думцы  -  в Петроград. Николай  Романов - в Могилев, к месту потерянной
военной службы.
     С дороги, со станции Сиротино, он посылает телеграмму:
     "Петроград. Его императорскому величеству Михаилу Второму.
     События  последних дней  вынудили  меня  решиться  бесповоротно на этот
крайний  шаг. Прости меня, если огорчил тебя и что  не  успел  предупредить.
Останусь навсегда верным и  преданным братом... Горячо молю бога помочь тебе
и твоей Родине. Ники" (65).
     В  суматохе ему как-то  не пришло  в  голову: он  может  отказаться  от
престола, но не  может передать  или перепоручить его  кому  захотел. Маневр
столь  сомнительный,  что не пришлось бы  тут же  "отрекаться  и следующему"
(66). Что и произошло уже на следующий день.
     Едва Гучков и Шульгин ступили на петроградскую мостовую, как  им тотчас
стало ясно, по горестному выражению сегодняшнего заокеанского летописца, что
"они  трудились совершенно напрасно" (67).  И в самом деле: весть  о попытке
спасти  монархию  путем  замены  Николая  Михаилом  вызвала  в  столице бурю
возмущения.  Еще  на  вокзале,  позвонив   в  Таврический,  Шульгин  услышал
требование П. Н. Милюкова: акта отречения не оглашать.
     "Настроение сильно ухудшилось с того времени, как вы уехали, -говорил в
телефон кадетский лидер. - Текст отречения уже никого не удовлетворяет... Не
делайте дальнейших  шагов,  могут быть большие  несчастья..." (68) Но Гучков
уже  допустил  неосторожность.  С  вокзала  каким-то  ветром  занесло  его в
железнодорожные мастерские. Здесь на митинге он объявил рабочим об отречении
Николая в пользу Михаила и о сформировании "демократического"  правительства
во главе с князем Львовым. "Князь!..  - закричал кто-то с трибуны. - Так вот
для чего мы, товарищи, революцию делали... От князей и графов все терпели...
и  на  тебе...  Министром  финансов, вы слышали,  Терещенко...  А кто  такой
господин Терещенко? Сахарных заводов штук десять...  Земли  - десятин  тысяч
сто... Да  деньжонками - миллионов  тридцать наберется..." (69) Подскочили к
выходу несколько мастеровых, стали запирать двери. Запахло самосудом. "Давай
сюда грамоту! - кричали  со всех сторон. - В клочья ее!" Документа у Гучкова
не нашли, кой-как удалось ему выбраться...
     Позднее  выяснилось: еще на вокзале  Шульгин и  Гучков незаметно сунули
акт думцу Лебедеву. Тот передал его Ломоносову,  профессору, депутату  Думы.
Ломоносов пробрался в  министерство  путей  сообщения  и там отдал  документ
Бубликову.  Последний спрятал бумагу  в куче запыленных газет на  колченогой
секретарской этажерке... (70)
     Не успели родзянковские посланцы отдышаться после  поездки в Псков, как
попали в новую переделку на Миллионной,12.
     Здесь, в  квартире П. П. Путятина, охраняемой офицерами Преображенского
полка,  в 10 часов  утра открылось  обсуждение  вопроса:  брать  ли  Михаилу
Романову  отписанную  ему  корону?  На  совещание явились: члены  Временного
правительства  во главе с Г. Е. Львовым; председатель Думы  М.  В. Родзянко;
депутаты В. В. Шульгин и М.А. Караулов. Мнения разделились.
     Милюков  и  Гучков  призвали  Михаила  не отказываться  от  трона (71).
Родзянко и  Керенский дали ему противоположный совет. "Я не вправе скрыть от
вас, -  сказал ему  Керенский, - каким  опасностям вы  лично подвергаетесь в
случае  решения   принять   престол...   Я  не   ручаюсь  за  жизнь   вашего
высочества..." (72)  Против  высказался и  Шульгин:  "Смотрите, - сказал  он
Михаилу,  - вы  не  пользуетесь нужной для воцарения поддержкой даже на этом
совещании" (73).
     У  Михаила хватило  ума не слишком долго колебаться.  Выйдя на 20 минут
подумать, он вернулся  с  решением об отказе от трона.  К 6 часам вечера был
подписан  акт, составленный  В.  В.  Шульгиным,  Н.  В.  Некрасовым  и В. Д.
Набоковым.  Когда   расходились,   Родзянко  обнял  Михаила  и   назвал  его
"благороднейшим  человеком".   В  свою  очередь,   разразился   многословным
комплиментом и  Керенский: "Ваше императорское высочество, - сказал он,  - я
принадлежу  к  партии, запрещающей соприкосновение  с  лицами  императорской
крови... Но перед всеми  здесь  сейчас заявляю,  что великого князя  Михаила
Александровича я глубоко уважаю и всегда буду уважать" (74).
     Свое  уважение  к  брату  последнего царя  задним  числом  афишируют  и
современные советологи, хотя  некоторые из  них за отказ от трона  не  прочь
упрекнуть  его  в трусости. Другие этот упрек от него отводят:  "У него было
достаточно мужества, но ему не хватило темперамента, чтобы возглавить битву"
(75).
     Идеализация буржуазной пропагандой Михаила Романова,  как "порядочного"
и "лояльного"  человека, ни на чем, конечно, не основана.  В феврале - марте
1917  года  он  активно   вмешался  в   борьбу   на  стороне   монархической
контрреволюции.  Неправда,  будто  он появился в  Петрограде  только  3 (16)
марта,  то есть  в  день  совещания на  Миллионной.  Родзянко вызвал  его из
Гатчины еще 27  февраля (12 марта), и с  тех пор он из Петрограда не уезжал,
оставаясь в центре  событий и за кулисами интригуя с Хабаловым, Бьюкененом и
Родзянко. Первому он в Адмиралтействе давал  указания  о методах вооруженной
борьбы, о чем тогда же поведал ближайшим офицерам сам Хабалов. У второго  он
зондировал  возможность поддержки Антантой мер  по удушению революции, о чем
впоследствии  рассказал  сам  посол (76).  С третьим он обсуждал возможность
своего  провозглашения  военным  диктатором,  о  чем  поведал  Родзянко.   В
присутствии думцев  Н. В.  Некрасова и И. И. Дмитрюкова речь шла  о том, что
Михаил "должен  явочным порядком принять на себя диктатуру над  Петроградом,
понудить  старое  правительство  подать в  отставку и в  интересах  спасения
династии сформировать новое по своему усмотрению" (77).
     На Миллионной мадам Путятина после оформления акта об отречении позвала
всех участников к пышному обеденному столу.
     У Николая борьба за трон заняла 8 дней, от четверга до четверга.
     Михаил управился с этим делом в одну  пятницу,  от десяти утра до шести
Вечера (78).

     (1) По распоряжению  царицы А. Д. Протопопов предписанием No 573 от  17
декабря 1916  года  велел П.  К.  Попову, своему "генералу  для  поручений",
приступить  к  следствию.  В  течение  17  и  18  декабря  Попов  и  военный
следователь  подполковник  Попель  допросили 15 человек. 19 декабря директор
департамента полиции А. Т. Васильев указал  Попову  "дальнейшее производство
дознания прекратить". 23  декабря Попов переслал Васильеву  15  протоколов с
приложением рапорта  N 694. - См. Убийство Распутина. Протоколы официального
дознания. "Былое", 17, No 1 (23), стр. 64-82.
     (2) Из дневника Николая Романова. Запись от 24 декабря 1916 года.
     (3) Lilli (Julia) Dehn, p. 164.
     (4) Письмо царицы к Николаю II от 26 февраля 1917 года.
     (5) Maurice Paleologue. An ambassador's memories. 3 vols. translated by
F. A. Holt. Doran, New York, 1928.
     (6)  George Kennan.  The Russian  Revolution - fifty  years after:  its
nature and consequences. "Foreign affairs" vol.  46, No 1, October 1967, pp.
1-21.
     (7) В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 31, стр. 11.
     (8) Там же, стр. 13.
     (9) История КПСС, т. 2, стр. 658.
     (10) Письмо царицы к Николаю II от 11 марта (.26 февраля) 1917 года.
     (11) Sidney Harcave. Years  of  the  Golden Cockerel.  The last Romanov
Tsars.  1914-1917.  Macmillan,  New  York,  1968, p.  X.  Далее  в  сносках:
"Harcave, p.".
     (12) Блок, стр. 21.
     (13) Там же, стр. 22-23.
     (14) Там же, стр. 23-30.
     (15) Harcave, pp. 445-455.
     (16) Там же, р. 445.
     (17) История КПСС т 2, стр.666
     (18) Блок, стр. 14.
     (19) Наrсavе, р. 456.
     (20) История КПСС. т. 2, стр. 671.
     (21) История КПСС, т. 2. стр. 690.
     (22) Воейков, стр. 199.
     (23) Там же, стр. 200.
     (24) Блок, стр. 48-49.
     (25) Там же, стр. 49.
     (26) Осенью 1915 года Николай II,  посетив с  сыном фронт,  побывал  на
передовых  позициях у  станции  Клевань.  После  чего  появилось  сообщение:
"Георгиевская дума  Юго-Западного фронта в  заседании от  21  октября  сочла
своим долгом иметь суждение о высоком  значении посещения его  величеством и
наследником-цесаревичем  фронта. При  сем дума  установила: что  присутствие
государя  на передовых позициях вдохновило войска на  новые  подвиги...  что
государь  явно подвергал  опасности  свою  драгоценную  жизнь в великодушном
желании выразить лично войскам монаршью  благодарность... Дума постановляет:
"Через  старейшего  георгиевского кавалера  генерал-адъютанта  Н. И. Иванова
повергнуть  к  стопам  государя всеподданнейшую  просьбу: оказать  обожающим
державного  вождя войскам милость и  радость,  соизволив  возложить  на себя
орден Георгия 4-й  степени". 25  октября 1915 года  в Александровском дворце
состоялось вручение Николаю II боевой награды". - Воейков, стр. 145.
     (27) Д. Дубенский.  Как произошел переворот в России.  Рига, 1923, стр.
21.
     (28) Шульгин, стр. 169.
     (29) Блок, стр. 63.
     (30) Sir John Нanbury-Williams, Major-General. The Emperor  Nicholas as
I knew him. Arthur L. Humphreys, London, 1934, p. 117.