, что стоял  за  союз монархий против
революции. Ради такого союза, считал он, стоило кайзеру уступить.
     Знал о такой позиции Распутина и потому благоволил к нему Вильгельм II.
     Потом,  вслед  за  Вильгельмом,  в  узком  кругу  приближенных  поминал
Распутина добрым словом также и Гитлер.
     В пропагандистской компании Кеннана  - Макмиллана - Шпрингера предается
размышлениям  о Распутине  Роберт К. Масси.  История,  говорит он,  движется
алогичными,  иррациональными ходами  (1).  Куда больше  исторического смысла
было бы, например, в ином исходе сараевского и покровского эпизодов. Остался
бы невредимым  в своем автомобиле эрцгерцог,  а вместо него, с  легкой  руки
Феонии, отправился бы  к праотцам  тюменский чудодей. Не  пришлось бы  тогда
Романовым,  Гогенцоллернам  и  Габсбургам  пережить  свой  тотальный,  почти
групповой,  крах. Не  будь  Сараева, не  потеряли  бы  свои  престолы  "царь
Николай, равно как и я".
     Так писал в 1926 году бывший кайзер Вильгельм бывшему царскому военному
министру Сухомлинову.
     Организовали же  покушение в Сараеве,  по убеждению группы кельнских  и
геттингенских  профессоров,  коллективно  выступивших  на страницах  венской
газеты "Ди прессе" (2), "петербургское правительство и его военные". Мировой
войны, считает эта ученая бригада,  больше всех хотели  Николай  Николаевич,
Брусилов, Самсонов и  их коллеги.  Они-то через  свою белградскую агентуру -
сербскую секретную службу - и  послали  навстречу эрцгерцогскому  автомобилю
гимназиста Гаврилу Принципа. Означенным  способом им удалось  спровоцировать
взрыв, захвативший врасплох  кайзера и Мольтке. До зубов  вооруженная Россия
напала  на ничего  не  подозревавшую  Германию,  а также  на Австро-Венгрию.
Последние же, из просто душевной рассеянности,  как-то упустили из виду, что
к подобному возможному случаю надо было подготовиться. В 1914 году каверзный
Николай внезапно вцепился в простофилю Вильгельма.
     Участник  названной  бригады  (3),  профессор  Кельнского  университета
Теодор  Шидер  сам непоколебимо уверен  и других хочет убедить в  том, что в
1914 году Вильгельм II  и Бетман-Гольвег, равно как  в 1939  году  Гитлер  и
Риббентроп,  были решительными  противниками  войны. Некоторая разница между
этими двумя  парами, по мнению  профессора,  состоит разве  лишь в том,  что
кайзер, оказавшийся  в  положении "изоляции и угрозы" и поддавшийся "реакции
страха", действовал  более оборонительно, фюрер же  через  двадцать пять лет
принял тактику наступательную; если тот и другой внутренне готовы были пойти
на  риск войны,  то  лишь  малой,  локальной - "в  первом случае  Австрии  с
Сербией, во втором случае Германии с Польшей, не более того (4).
     "Австрийские  государственные деятели, -  пишет  Адам Вандрушка, другой
кельнский  профессор, -  находились  летом 1914  года  в  почти  безвыходном
положении. У историка не поднимается рука написать в их адрес жестокое слово
"повинны";  более уместны  здесь слова  - "им было  суждено"; ибо  эти слова
заключают в себе веру в действие неисповедимых сил" (5).
     Ну, а раз  заработали  неисповедимые силы,  тут уж ясно, что ничего  не
могли  поделать в  пользу  спасения мира ни Вильгельм с Бетман-Гольвегом, ни
Франц-Иосиф  с  Берхтольдом.  Взять  хотя  бы  последнего.  Это  он,  будучи
министром иностранных  дел, больше всех в  Вене  похлопотал над составлением
ультиматума такой сути и формы, чтобы Сербия никак не смогла его принять. Он
же  ультиматум передал, а 29 июля  послал  в Белград объявление  войны.  Но,
подбирается теперь  к  читателю  с новаторской находкой  еще один профессор,
Гуго  Ханч,  "хотя  Берхтольд никогда  не  отрицал  свою ответственность  за
события июля 1914 года, он  до конца жизни  был уверен, что иного выхода для
него  не  было". И ведь какой  благовоспитанный  и  утонченный был  граф, не
дерюга какая-нибудь, нувориш  или узурпатор.  "Мягкая, уступчивая  натура...
человек  нежной чувствительности, впечатлительный...  преданный искусствам и
наукам"...  Естественно,  что  при  такой  впечатлительности   эта   мягкая,
уступчивая натура больше других в июне 1914 года опасалась, как  бы сербы не
согласились   на  все  и   не  обошлось  бы   тогда  дело  без  вооруженного
столкновения. И еще эта нежная натура питала  страх и недоверие к России. Не
случайно,  получив  в  молодости   назначение  в  австрийское  посольство  в
Петербурге, "он  написал  в  своем  дневнике:  один  лот  радости,  два лота
огорчения  и  сто  фунтов  адского  страха"  (6).  Сие  неотвязное  ощущение
сопровождало графа  до  конца жизни, то есть  до  1942 года, когда он смежил
очи,  окруженный  друзьями  в  эсэсовской форме,  "в своем  дворце Бухлау  в
обширном родовом поместье Берхтольдов на моравской земле".
     Русскому  нападению,  видите   ли,  подверглась  Габсбургская  империя,
бывшая,  по  мнению Ганса  Вейделя,  "раем"  для  населявших  ее  народов; к
несчастью, "в этот рай, впоследствии ими утерянный, была вмонтирована адская
машина",  и  машиной той был  "начиненный бешеной яростью  динамитный снаряд
славянского национализма, к которому Россия задолго  до 28 июня подвела свой
бикфордов  шнур" (7).  Вену,  как  и Берлин,  подточили петербургские козни.
Безграничны  были любовь и  преданность славянских  народов  к Вильгельму  и
Францу-Иосифу,  но  все  испортила  своими  наветами  и  диверсиями  русская
политика!..
     Вспомните, взывает со страниц "Ди прессе" Иоганн-Христоф  Альмайер-Бек,
"те  незабываемые дни начала первой мировой  войны, величие которых не могут
затмить даже первые дни начала второй мировой  войны". Толпы людей  вышли на
бульвары Вены, запрудили улицы и площади городов по всей империи и, провожая
взглядами уходящие на фронт  войска, восторженно кричали им вслед: "Вы  наши
герои! Победы вам! До скорого свидания - в рождество!" (8)
     Еще  один член авторской группы, университетский доцент Фриц Фельнер, с
удовольствием   воспроизводит   слова  князя  Андраши,  однажды  доложившего
Францу-Иосифу  и Францу Фердинанду: "Наша политика  (на Востоке) сводится не
только к территориальным приобретениям; мы должны устремиться вперед также в
моральном и  экономическом отношениях;  параллельно  захвату  земель  должно
осуществляться также мирное проникновение. Нести на Восток культуру и товары
- такова  ныне задача габсбургской монархии" (9). Поскольку  же  "Остен", то
есть  русский  и  другие  славянские  народы,   отказались  от  чести   быть
облагодетельствованными культурой  и товарами Габсбургов  и Гогенцоллернов -
газета "Нейе фрайе прессе" завопила после сараевских событий: "Болото должно
быть  осушено, дабы  исчезла  злокачественная лихорадка". Успеху  дранга нах
остен, считали сподвижники Франца Фердинанда - главы военной партии  в Вене,
будет  способствовать "не  боязливая  сдержанность, а  лишь бросок вперед...
баня крови и стали - совместно (с Германией)проведенная победоносная война".
     Как представитель этого курса ("баня  крови и стали") и  выступил Франц
Фердинанд. Он был  одним из  тех, кто давно мечтал толкнуть Европу  и мир на
"путь кровавого обновления".
     Вторжения, захваты и экзекуции были родовым занятием  Гогенцоллернов  и
Габсбургов издревле.
     По части захватнических  устремлений антантовские  соперники мало в чем
им  уступали. Но  зачастую  напором агрессии, экспансионистским неистовством
Гогенцоллерны и Габсбурги своих противников превосходили.
     Усиленно  эксплуатируя   рурско-рейнскую   "кузницу  оружия",   которую
предоставил  в их распоряжение возникший в 1871 году бисмарковский рейх, они
за двадцать-тридцать лет перед  мировой войной развернули лихорадочную гонку
вооружений и  вскоре  стали в  центре Европы  в вызывающе воинственной позе,
вооруженные до зубов.
     Добившись  ослабления России в дальневосточном столкновении, которое он
сам  стремился  спровоцировать,   Вильгельм   II  в   последнее  предвоенное
десятилетие опередил своих потенциальных противников в степени боеготовности
и   ударной   мощи   и   решил  поскорей   воспользоваться   своим   военным
превосходством,  пока время  не  сыграло против  него. Летом  1914 года  над
пультом  австро-германской стратегии борьбы за мировое господство, составным
элементом которой был дранг нах остен, зажегся сигнал: "теперь или никогда!"
     Первую мировую войну готовили  все  империалисты, но особенно вызывающе
настроены были германские, жаждавшие коренного передела мира  в свою пользу.
"Немецкая  буржуазия, распространяя  сказки  об  оборонительной войне  с  ее
стороны,  на деле выбрала наиболее удобный, с  ее  точки зрения, момент  для
войны,  используя свои  последние  усовершенствования  в  военной технике  и
предупреждая  новые  вооружения, уже  намеченные  и предрешенные  Россией  и
Францией" (10).
     Кайзеровская Германия хотела войны и развязала ее.
     Берлинский  генеральный штаб ринулся в глобальную схватку, соблазненный
разрывом  в   наличных   военных  средствах  обеих   сторон,  точнее   своим
материально-техническим перевесом над противной стороной, в первую очередь -
над царской Россией.
     Формулируя  основные  доводы, в  силу которых центрально - европейскому
блоку после сараевского инцидента не следовало бы дальше откладывать военное
выступление, статс-секретарь по  иностранным делам фон Ягов в июле 1914 года
в  своем директивном  письме  германскому послу в  Лондоне  подчеркивал, что
"Россия  в настоящий момент  к войне  не готова, а Франция и Англия также не
захотят  сейчас  войны". Вывод:  "Нанести  плохо  или  мало  подготовленному
противнику нокаутирующий удар".
     Два пистолетных выстрела,  прозвучавшие  у въезда на  Латинский  мост в
центре  Сараева,  возвестили  о  наступлении одного из  грандиозных  событий
истории -  первой  мировой войны.  Для России  они прозвучали еще и сигналом
окончания той внешнеполитической и военной передышки, которую дала ей с 1905
года кайзеровская Германия.
     В  изображении  нынешней  шпрингеровской   публицистики  Вильгельм  II,
заслышав сараевские выстрелы, в ужасе простирает руки к небу, моля всевышние
силы отвратить от него вызванную детонацией лавину.
     События обрушиваются на него, он же пытается от них уйти.
     Кто-то где-то подстрекает, провоцирует и бряцает оружием,  толкая мир к
краю  бездны; он же, божьей милостью кайзер Вильгельм II, замер в оцепенении
перед надвигающейся грозой, ни к чему не причастный.
     Свой очерк о состоянии и  поведении Вильгельма  в последние предвоенные
дни Пауль Зете так и озаглавил: "Кайзер боялся войны - он ее не хотел" (11).
     Стоит  по  сему  поводу  взглянуть  оробевшего  кайзера  сквозь  призму
тогдашней (в том числе австро-германской) документации (12).
     Несколько фрагментов (даты по н. ст.):
     1. Из донесения  фон Чиршки (13)  от  30.VI.1914  года; "Граф Берхтольд
сегодня сообщил мне, что, по всем признакам, нити заговора, жертвой которого
пал эрцгерцог Франц Фердинанд сходятся в Белграде. Дело было задумано именно
так, что для  совершения преступления подобрали  совсем молодых людей, чтобы
они могли отделаться самыми легкими  наказаниями". Ремарка Вильгельма  II на
документе; "Надеюсь, не отделаются. Вильгельм".
     "Теперь я  многократно слышу  здесь  даже со стороны  весьма  серьезных
людей, что нужно раз и навсегда свести счеты с сербами".
     "Теперь или никогда! Вильгельм".
     "Я  использую любой повод,  чтобы сдержанно,  но  весьма настоятельно и
серьезно предостеречь (австрийские власти) от необдуманных шагов".
     "Кто  его уполномочил на это? Какие глупости! Пусть Чиршки соблаговолит
прекратить  этот вздор!  С  сербами  следует  покончить,  и  именно  сейчас,
Вильгельм".
     2. Из донесения фон Чиршки  от 8.VII.1914  года: "Если бы сербы приняли
все предъявленные им (Австрией) требования, для Берхтольда это был бы крайне
неприятный исход. Он ломает себе голову  над тем, какие  еще  можно было  бы
поставить  Сербии   требования,  приемлемость  которых  была  бы  совершенно
исключена".
     "Очистить Санджак! Тогда свалка немедленно налицо. Вильгельм".
     3.  Из донесения фон Чиршки от 10.VII.1914  года: "Австрийский  военный
министр  с   завтрашнего   дня  уедет   в  отпуск;   Конрад  фон  Гетцендорф
(главнокомандующий) тоже  временно  оставит Вену. Это делается  умышленно  -
чтобы раньше времени не вызывать тревогу".
     "Ребячество. Вильгельм".
     4.Из  донесения  фон  Чиршки  от  IT.1914  года:  "С  передачей  Сербии
ультиматума здесь  решили подождать,  пока не уедет из Петербурга  президент
Пуанкаре".
     "Какая досада! Вильгельм".
     5.  Из телеграфного  донесения  германского посольства  в  Белграде  от
24.VII.1914  года:   "Энергичный  тон  и  резкие   требования   австрийского
ультиматума вызвали явное смятение у правительства Сербии".
     "Браво! Признаюсь, от венцев я подобного уже не ожидал. Вильгельм".
     "С  сегодняшнего утра здесь идет заседание  сербского  совета министров
под председательством престолонаследника".
     "Видимо, сам его  величество  уже  соизволил  из  Белграда удрать.  Вот
какова оказывается  на деле сербская дутая так называемая державность. И так
обстоит  дело  со всеми  славянскими  государствами. Этой сволочи  надо лишь
покрепче наступать на мозоли! Вильгельм".
     6.  Из донесения фон Пурталеса (14)  от  25.VII.1914 года: "Сазонов мне
сказал: если  Австрия попытается  раздавить  сербов,  мы, то  есть  русские,
вступим с ней в борьбу".
     "Ну хорошо же, валяйте! Вильгельм".
     7. Из  донесения  фон Лихновски (15)  от 29.VII.1914 года: "Сэр  Эдуард
Грэй (16) сегодня пригласил меня к себе. Он был спокоен,  но очень серьезен,
встретив меня заявлением, что положение все более обостряется".
     "Наглейший, неслыханнейший  образчик  британского фарисейства,  какой я
когда-либо до сих  пор видел!  И  с такими мерзавцами  вступать в какие-либо
соглашения! Вильгельм".
     "Затем  он сказал мне,  что  у него  имеется для  меня вполне дружеское
личное  сообщение... Он не хочет, чтобы в будущем  кто-либо мог бы упрекнуть
его в неискренности".
     "Ага! Подлый фарисей! Этих-то упреков ему и не избежать! Вильгельм".
     "Он сказал, что британское правительство намерено и далее  поддерживать
дружбу с  нами  и  оставаться в стороне, но лишь до  тех пор,  пока конфликт
ограничивается Австрией и Россией".
     "То есть  мы  должны покинуть Австрию... Неслыханная пошлость, поистине
дьявольское фарисейство, зато вполне по-английски! Вильгельм".
     "Если мы  и Франция, сказал он, окажемся вовлеченными в войну, окажемся
вовлеченными примет  иной  оборот, и Англия вынуждена будет принять  срочные
решения..."
     "Она их уже приняла! Вильгельм".
     "Он сказал еще, что его  правительство должно считаться  с общественным
мнением".
     "Этим общественным мнением, если правительство захочет, оно может легко
управлять и вертеть, пресса ему беспрекословно повинуется.
     Британия открывает свои  карты в тот  момент, когда  ей кажется, что мы
загнаны в тупик и наше положение стало безвыходным.
     Гнусная торгашеская сволочь пыталась обмануть нас банкетами и тостами!
     Грэй!.. Мерзкий сукин сын! Вильгельм".
     Растаяли  в  воздухе  ноктюрны  и  фиоритуры  потсдамского  любителя  -
концертмейстера,   и   заговорили   языком   артиллерийских    сверхкалибров
крупповские стволы.
     С  сентября 1905  года,  когда, вопреки проискам  Вильгельма II, была в
Портсмуте  подведена черта под русско-японским  конфликтом, и  до  июня 1914
года,  когда австро-германской  разведке  удалось  в  Сараеве  высечь  искру
нового, теперь всесветного пожара, прошло неполных девять лет.
     Это не очень много - девять лет, но не так уж и мало.
     И  в  меньшие сроки  в  истории удавалось  потерпевшей военную  неудачу
стране привести  в  порядок  свои  оборонительные  средства, восстановить на
своих границах необходимый заслон.
     Полковнику Н. А.  Романову  и  его  приближенным  решение такой  задачи
оказалось не под силу, не по росту.
     Хотя очевидно было, что германская угроза нарастает, в боеспособности и
боеготовности русских вооруженных сил по состоянию на 28 июня 1914 года мало
что изменилось в сравнении с 1905 годом.
     Ни морально, ни  материально армия и флот от маньчжурского и цусимского
потрясения до конца  не оправились. Программы перевооружения  и модернизации
не были завершены.
     За  две  недели  до  начала  мировой  войны Николай,  принимая  у  себя
Пуанкаре,  заверил  его в  готовности ринуться в бой - примерно  так же, как
незадолго до того в Конопиште обменялись  подобными заверениями  Вильгельм и
Франц Фердинанд.
     Но  когда  вспыхнуло  пламя,  полковник  Романов   на  какую-то  минуту
заколебался.
     Отдав приказ о мобилизации, Николай, под влиянием угрожающей телеграммы
Вильгельма  П,  раздумал  и по  телефону предложил начальнику Главного штаба
генералу Янушкевичу приостановить принятые меры.
     Янушкевич  возразил, что указания в  военные  округа уже даны  и  отбой
связан  с  трудностями   и  опасностями.  Но  ему  пришлось   подчиниться  и
мобилизацию отменить.
     Спустя несколько часов,  под  давлением Николая  Николаевича,  заданный
военной машине  ход  был  восстановлен,  и  в округа  снова  пошел приказ  о
мобилизации.  Янушкевич хотел перерезать  телефонные провода между дворцом и
Главным штабом, боясь, как бы царь вновь не передумал...
     Пройдет  несколько   недель,  и  Россия  узнает  о  трагической  гибели
Самсонова.  Пройдет  несколько  месяцев,  и  страна  узнает,  что  преданы и
вынуждены отступать под германским свинцовым ливнем оставленные без снарядов
и  патронов  дивизии,   взявшие   Львов,  освободившие   Галицию,  загнавшие
противника в глубь Восточной  Пруссии,  устроившие австрийцам  перемышльский
Седан. К  весне и лету 1915 года выяснится, что отступающие войска, лишенные
боеприпасов,   оставили    на   полях   сражений   почти   половину   своего
артиллерийского парка и потеряли убитыми и ранеными свыше миллиона человек.
     Вот  тогда-то начнут один за другим выходить  на трибуну в  Таврическом
дворце думские помещичье-буржуазные лидеры и примутся с пеной у рта обличать
немощь системы, неотъемлемую  часть  которой  они  сами,  своими личностями,
состояниями и политико-философским кредо, составляли.  Они с думской трибуны
будут  сетовать  на   военную   неподготовленность  и  технико-экономическую
отсталость страны, которую сами по рукам и ногам связали.
     Много  лет  спустя, уже  пребывая  в эмиграции, В.  В.  Шульгин, не без
любования собственным даром прорицания,  вспоминал  об  обличительных речах,
которые он  до революции произносил  в Таврическом дворце. Вот видите, писал
Шульгин, я ведь еще до войны  предупреждал:  "Будет беда  Россия  безнадежно
отстает".
     Он  и  в  самом  деле  когда-то  говорил,  что  "нельзя  жить  в  таком
неравенстве",  в  каком оказалась Poссия  по отношению к  своим соседям, что
"такое соседство опасно" (17). Что к  было делать? А  ничего. Из уст  самого
Шульгина можно было тогда же услышать, что правящий класс во главе со  своим
помазанником божьим неспособны  что-либо существенно  изменить  в положении.
Буквально было сказано оратором:
     "Был класс, да изъездился" (18).
     Такой  констатацией только и  мог ограничиться  волынский землевладелец
Шульгин.
     Но ею не могли удовлетвориться миллионы крестьян  и рабочих,  которые в
1914 году  были мобилизованы,  отправлены  на  фронт и  здесь  увидели  себя
подставленными под германский ураганный огонь; увидели свою армию, себя  без
снарядов, без пулеметов,  без  самолетов, увидели  некомпетентность военного
руководства, увидели,  что вынуждены  бессмысленной  потерей жизней оплатить
неспособность  и  бесталанность  господствующего класса,  который  "был,  да
изъездился".
     Насколько "изъездился"  правящий класс, показал сам Шульгин. По данным,
какими