дет - шептал Толик, хотя вокруг не
было ни души. - Что там в "заповеднике" произошло еще вилами на воде писано,
а тут - тюрьма.
     - Чего пылишь? Молодой здоровый, а нервы как струны у старой балалайки.
- Иван Иванович говорил спокойно на блатной манер растягивая  гласные. - Ну,
чего такого стряслось, не ведаю рассказывай.
     Майя сидела в люксе Артеменко смотрелась в маленькое круглое зеркальце,
внимательно изучала свое лицо
     Артеменко медленно  прохаживался  по  номеру,  пригубливал  из  бокала,
изредка поглядывал на девушку, помалкивал.
     -  Ну что  дорогой? Свадебного  путешествия не  получилось  теперь  эта
идиотская история.
     Артеменко подумал что происшедшее "идиотской историей" назвать нельзя в
уголовном кодексе данные  действия  квалифицируются  как попытка к убийству.
Коньяк не пьянил, не поднимал  настроения, Артеменко с  тоской  посмотрел на
красивую, вконец поработившую  его женщину,  не  понимая  обожает он  ее или
ненавидит.
     -  Ты меня очень  не любишь, - угадав его мысли, сказала  Майя. - Зачем
усложняешь, расстанемся интеллигентно.
     "Села бы утром за руль и  теперь тихая холодная лежала бы в морге, а не
мучила меня" - подумал отрешенно Артеменко и залпом допил коньяк.
     -  Ничего не понимаю, - сказал он. - Кто-то хотел убить либо тебя, либо
меня.  Этот придурок  менял  вчера  колесо.  Ты  стояла  рядом  не  обратила
внимания, он затянул гайки крепления?
     - Затянул,  -  уверенно ответила Майя. - Я, глядя  на  его ручищи,  еще
подумала кто будет отворачивать - надорвется.
     - Если не врешь, значит ты  их  свинтить не могла, -  сказал  Артеменко
получая удовольствие от возможности вывести любовницу из равновесия.
     Майя действительно оторопела, но тут же взяла себя в руки.
     - Ты  мужик хоть  и не первой  даже и не второй молодости, но здоровый,
Мне тебя укокошивать ни к чему, жить не мешаешь. Любовь твоя надоела? Так за
это не убивают.
     - Как знать.
     -  А  вот  ты меня  от  чрезмерной  любви  можешь  отправить к праотцам
запросто.  Не моя так  и  ничья: машину подарил,  в ней  и захоронил!  - Она
рассмеялась. - Даже в рифму складывается.
     - Ну, хватит глупостей!  - Артеменко  повысил  голос. - Если милиция не
ошибается,  то повторяю,  пытались убить либо  тебя,  либо меня. Не  удалось
попытаются снова. Тебя не за что кроме меня ты  никому зла не причинила. Или
я ошибаюсь - чего-то о тебе не знаю.
     - Ты ночью куда из номера выходил? - неожиданно спросила Майя.
     - Я? - Артеменко схватился за грудь, поняв театральность жеста, налил в
бокал  коньяку  выпил. Дура.  Сейчас не  время болтать чепуху  тебе  лишь бы
уколоть, сделать больно. Ты понимаешь,  вопрос идет о наших жизнях. Точнее о
моей ты ни у кого на дороге не стоишь.
     - Ты выходил, - упрямо повторила Майя.
     - Да  я в  эту  ночь  впервые спал как сурок  крепко-крепко!  - ответил
искренне Артеменко увидел  насмешливое лицо  Майи и неожиданно подумал  "А с
чего это я так крепко спал?"
     Он заглянул в бокал с коньяком словно пытался найти ответ. И Майя вчера
перед сном вела себя  непривычно, нежная была даже страстная.  Может, она со
мной прощалась?  Артеменко почувствовал  в  груди  резкую боль она захватила
плечо потекла по руке.

        ТОЛИК ЗИНИЧ

     Родился  Толик  крепким,  здоровеньким,  рос  ласковым,  жизнерадостным
ребенком любил маму с папой. Они тоже любили Толика, особо не баловали да  и
возможности  такой  не имели.  Мама  работала  в гостинице.  Это  сейчас она
администратор человек  значительный порой всесильный, а тогда -  молоденькая
уборщица  на этаже  подмела, перестелила, подала  чай получила двугривенный.
Отец,  нынче заведующий  гаражом, работал  в  те годы на рейсовом  автобусе,
получал зарплату имел  конечно и "левые" но  не рвал, подвозил бесплатно как
он выражался "за  здрасьте  и  улыбку".  Толик учился  хорошо, много  читал,
помогал маме в домашних делах.
     У  Зиничей  было полдома  -  две  комнаты, веранда и кухня. Когда  мама
работала, Толик крутился в гостинице с удовольствием разносил по номерам чай
и  вафли  отвечал  на вопросы постояльцев,  сколько  они должны,  неизменной
фразой:
     - Сколько дадите, но чем  больше, тем лучше, - и, зажав деньги, бежал к
матери.
     Веселый  ловкий  услужливый мальчишка  вызывал  у  людей симпатию.  Они
одаривали   его  всякими   лакомствами,   совали  в   ладошку   серебро.   В
двенадцать-тринадцать  лет  у  Толика  уже  водились  деньжата, тем  более и
тратить-то  их было не  на  что. Конфеты,  мороженое, соки  и кино  парнишка
получал бесплатно, кругом все свои все его отлично знали.
     То была присказка, сказка Толика ждала впереди.
     Неподалеку от гостиницы поднималась стена старых сосен, в нее врезалось
асфальтированное  шоссе,  по  которому,  как казалось Толику никто не ездил.
Как-то парнишка стоял между сосен, смотрел на  тихое, уходившее в сумеречную
тень шоссе и думал что там в неизвестности, находится секретный об®ект.
     Мимо прошелестели тугими шинами две длинные черные, словно лакированные
машины.  Таких машин  в  их городе не  было.  Мальчишка  заинтересовался  и,
изображая разведчика начал  красться вдоль асфальтированной дороги,  которая
уползала все дальше  и дальше. Через  полчаса  он  оказался  около  высокого
зеленого  забора.  Ворота   еще  не  закрыли,  и  он  никем  не  замеченный,
проскользнул  на   запретную   территорию,  которую  впоследствии   окрестил
"заповедником". Мальчишку больше всего  интересовали машины. Подкравшись, он
прочитал  никелированную  надпись  "Чайка" и вспомнил,  что видел  такие  по
телевизору.
     - Что толкаешься без дела? - спросил мужчина, открывая багажник. - Тащи
в дом.
     И Толик  начал  носить  ящики  с  бутылками  боржоми картонные  коробки
тяжелые кожаные сумки.
     На  огромной  веранде  накрывали  длинный стол. Толик по  привычке стал
помогать, расставлял  тарелки,  приборы  (он уже знал, что нож  надо  класть
справа, а вилку слева) открывал бутылки.  Из глубины дома доносились голоса,
смех,  вскоре зазвучала музыка. Толик управлялся ловко и быстро,  два шофера
охотно уступили ему эту честь и вернулись к своим  машинам. Когда приехавшие
спустились на  веранду,  Толик,  босой, в одних шортах  дочерна  загоревший,
встретил их, не стесняясь - в гостинице он привык разговаривать с гостями:
     - Прошу к нашему шалашу! Чем богаты, тем и рады!
     Первым вошел старый седой мужчина сверкнув золотыми зубами, рассмеялся.
     - Ты кто такой? Абориген?
     - Точно!  -  Толик не знал этого  слова,  но привык с  гостями  во всем
соглашаться.
     - Тебя наняли, ты здесь работаешь?
     -  Нет,  я на  общественных началах. На пороге  стоял  мужчина помоложе
смотрел внимательно и, как почувствовал Толик враждебно.
     - Давай общественник ноги в руки и на выход!
     - Подожди, - остановил уже собравшегося смотаться Толика седой.
     Он подошел к перилам и громко сказал.
     - Степаныч ты что  же человека к  работе привлек и устранился?  Накорми
парня и поработай с ним.
     Толик насчет  работы  ничего  не понял, а есть  никогда не отказывался.
Водители  уже  поставили на траве  столик  и  встретили Толика  как  старого
знакомого.
     Вскоре,  уплетая ужасно вкусные бутерброды,  он  взахлеб рассказывал  о
городе,  курортниках,  гостинице, родителях и  своем интересном житье-бытье.
Шофер Степаныч  кивал  и  подбадривал, намазывая  на хлеб икру.  Он служил в
ведомстве, где вопросы задавать  умеют, поэтому Толик, не подозревая,  что с
ним "работают" рассказывал красочно, вставал, изображая смешных курортников.
     - Ты здорово рассказываешь, -  смеялся Степаныч, - наверно,  и в  школе
тебя любят и с интересом слушают?
     Толик хотел согласиться, но задумался и после паузы сказал.
     -  Нет, в школе  я  помалкиваю. Это моя  работа, мне  платят, а люди не
любят трепачей. Я  сказал,  второй  передал, четвертый  повторил,  дойдет до
гостей - меня звать перестанут.
     Степаныч взглянул внимательно, налил ему сухого белого вина.
     - За знакомство, Толик.
     -  Не  употребляем, -  по-взрослому  ответил  Толик,  чем и решил  свою
дальнейшую судьбу.
     Работал Толик в  "заповеднике"  много лет  всякое повидал, но даже дома
никогда ничего не рассказывал. Служба была непостоянная  то  сутки в неделю,
то неделю в месяц, никакого соглашения, деньги получал в конверте солидные.
     Чаще других в  "заповедник"  приезжал  тот  старый,  седой  с  золотыми
зубами. Иногда с семьей, чаще с  приятелями. Собирались  компании и без него
иногда  с  девчонками.  Толик  быстро  научился  отличать  жен  от  девочек,
последние  пили и  шумели  первые приказывали  и  упрекали,  да и  возраст и
внешность у них были совершенно различные.
     Годам  к семнадцати Толик уже  составил для себя  своеобразную табель о
рангах.  Хозяева  и гости. Кто из хозяев поважнее отличить было просто. Один
говорит, другой слушает, один перебивает  другой при этом замолкает. Да и за
стол садились по-особенному кто-то уже расположился,  а  кто-то оглядывается
выжидает.  Очень Толик любил за всем этим наблюдать, большое удовольствие он
получал,  когда  ритуал  по  чьей-либо  вине  нарушался,  возникали  пауза и
замешательство.
     Гости вели себя совсем иначе.  Приехав  пытались свою  машину загнать в
укромное место. Старые и не очень,  толстые и худые они  все, без исключения
обладали одинаковыми  походками и голосами. Приближались к особняку, шаркая,
непрестанно  кивая хотя у  них еще никто ничего  не спрашивал говорили тихо,
пришептывая.
     Толик,   в  белом  джинсовом   костюме,  пробковом  шлеме  африканского
колонизатора (подарок золотозубого хозяина) с коричневым непроницаемым лицом
(взгляд чуть выше головы  пришельца) встречал вежливым поклоном молча, зная,
что такая манера хозяину нравится.
     С годами к Толику настолько  привыкли, что на него не обращали никакого
внимания, вели деловые разговоры, кого-то снимали, кого-то назначали. Иногда
убирая  посуду.   Толик  видел   пухлые  конверты,  о   содержимом   которых
догадывался.  Подарки  привозили в  багажниках  и  контейнерах ящиках банках
коробках свертках.  Командовал разгрузкой и погрузкой Степаныч,  к Толику он
благоволил, называл крестником однако держал в строгости.
     Здесь, в "заповеднике", Толик  прошел высшую  школу, научился отвечать,
угадывая, что спрашивающий желает  услышать, молчать,  ничего не видеть, все
мгновенно забывать,  лгать, улыбаясь, лгать с непроницаемым выражением лица,
без разрешения  Степаныча  не прикасаться к голым девкам, даже когда зовут и
грозят наябедничать.
     Здесь он встретил немолодую, некогда  красивую женщину.  От  нее  пахло
дорогими духами и коньяком, она годилась ему в матери, даже в бабушки и была
женой лица очень важного.
     - Ты,  мальчик,  можешь пойти  далеко, -  сказала она, - только худощав
больно займись своим телом.
     Толик приобрел гантели, штангу, в сарае организовал спортзал.
     Через год "учительница" вновь  пригласила его к себе, оглядела довольно
улыбаясь ощупала наливающиеся мышцы сказала.
     - Каждому свое. Будешь слушаться, сделаю человеком.
     Толик  слушался, жил  красиво. Степаныч  перестал разговаривать  с  ним
покровительственно в  его голосе зазвучали  нотки уважительные.  Несмотря на
холуйский и  паразитический образ жизни Толик вырос парнем не злым, страстью
к вещам  и накопительству не страдал, охотно ссужал  пятерки менее удачливым
Сверстникам.  Его  нельзя  было назвать  галантным кавалером,  но девушек он
никогда не обижал,  прощал пьяные истерики профессионалкам относился к ним с
искренним сочувствием, зная, что жизнь их тяжела, унизительна.
     Толик начал задумываться над своей жизнью. Двадцать два года - немного,
но уже и немало, надо как-то  определяться.  Газет  он не  читал,  программу
"Время"  не смотрел, не знал, что надвигается гроза. Толик обратил внимание,
что седой  и золотозубый хозяин в "заповеднике" появляться  стал реже, но не
придал этому значения.
     Наступил май, Толик убирал  дорожки парка,  думая о  том, что  проводит
здесь последний сезон, а потом...
     За  воротами  раздался  низкий  автомобильный  гудок,  Толик   бросился
открывать, "Чайка" подплыла к вилле из машины вышел Степаныч.
     - Все,  парень. Праздники кончились, начинаются  серые  будни, - сказал
он.
     - Случилось что?
     Степаныч  тяжело  вздохнул, оглядел Толика  с  ног  до  головы,  словно
впервые увидел, и, неизвестно почему, запел:
     - Дан  приказ ему на запад,  ей  в другую  сторону. Помоги мне,  Толик,
кое-что забрать-упаковать да собирай свои манатки, я тебя подброшу. Ты здесь
никогда  не был, никого не видел, ничего  не знаешь. Что не  воровал  Толик,
одобряю, да иначе и выгнал бы давно. Деньжат хоть немного скопил?
     - Не знаю, - искренне ответил Толик, - рублей триста, наверное.
     Степаныч  снова  вздохнул  пошел  в  дом.  Толик вернулся  к родителям.
Вечером за ужином отец долго молчал поглядывая на сына.
     - Прикрыли  твою кормушку. - Он закурил. - И правильно. Да, а как у нас
теперь будет?
     - Да что случилось? - не выдержал Толик.
     Отец махнул на него рукой.
     - Москва конечно далеко. Но первая  волна докатилась, боюсь дальше хуже
будет.
     Так Толик  Зинич  узнал о том,  что в жизни  страны  начались серьезные
перемены.
     Толик тоже изменил  свою  жизнь, мама помогла. Он оформился  физруком в
санатории. У  человека с  такой  фигурой  спрашивать документ  о специальном
образовании просто неприлично, его и не спросили.
     В новой ипостаси Толик акклиматизировался быстро - заповедник не только
его развратил, но и научил многому. Он хорошо усвоил,  что командуют в жизни
мужчины, а правят женщины. Но определенной категорией женщин Толик управлять
умел.
     Через  месяц  работать  в санатории  ему  уже  больше нравилось, чем  в
заповеднике. Там  конечно богаче жирнее, но за забором здесь же беднее, зато
простор аудитория признание.
     Когда  он  появлялся  на  спортивной площадке  или  пляже  многие  дамы
украдкой  вздыхали  и  отворачивались  от  своих  супругов.  Мужчины завидев
Толика,  втягивали  животы  переставали  временно  дышать  выпячивали  грудь
напрягали атрофированные дряблые мышцы. Он быстро усвоил  не следует лезть к
женщинам,  которые  взглядом  не  зовут, необходимо  аккуратно держаться  со
спортсменами - их рельефными мышцами не обманешь станешь "надуваться" тут же
вызовут на какие-нибудь соревнования, позора не оберешься.
     Толик  честно  работал в  своем  санатории, но  чтобы ему  особенно  не
досаждали он  создал определенную систему. Когда  происходил очередной заезд
отдыхающих он  садился в радиорубке у  микрофона и начинал уговаривать вновь
прибывших  не  увлекаться  едой и  врачами  посвятить весь  отпущенный  срок
физической культуре.
     На  следующий  день  утром  Толик  собирал  откликнувшихся  энтузиастов
демонстрировал  свое  тело выводил группу  на пробежку  и  как он  выражался
легкую разминку. На третий день не только в спортзал или на площадку, но и к
завтраку выходили немногие. Толик специального образования,  как известно не
имел,  но занимаясь  сам  давно  выяснил  какие  с  виду  легкие  упражнения
впоследствии   вызывают   у   нетренированного  человека   сильную  мышечную
крепатуру.
     На  данный  заезд  работа  Толика   заканчивалась,  он  лишь  натягивал
волейбольную сетку изредка подметал площадку и был свободен.
     Закон Толик чтил и по  возможности старался  его не преступать. Однажды
он  столкнулся  с  майором  Антадзе,  когда  позволил  себе  демонстрировать
физическое  превосходство  перед  двумя  парами измученных  тяжелой  сессией
студентов. Бахвалясь  перед  напуганными девчонками  Толик  взял  одного  из
кавалеров поднял над головой и тряс  приговаривая, что вытряхнет из него все
формулы.  Зрители и возмущались и восхищались одновременно  разделившись  на
два лагеря болельщиков.
     Отари подошел, раздвинул зрителей и сказал.
     - Поставь мальчика на место.
     Толик  опустил  будущего  ученого  на  землю  взглянул  на  низкорослую
округлую фигуру Отари усмехнулся.
     - Иди отец кушай иначе похудеешь.
     Болельщики довольно хохотнули.
     - Ты сильный парень. Уважаю, - сказал Отари, подхватил Толика за плечи,
раскрутил швырнул в кусты и уже милицейским голосом сказал:
     - Пойди сюда!
     Толик вылез из кустов оглушенный покачиваясь.
     - Ты Толик Зинич. - Отари ткнул его коротким пальцем в грудь, - запомни
в следующий раз я тебя зашвырну в камеру. Ты понял. - И в голосе  его звучал
не вопрос  а утверждение. -  Громко скажи,  чтобы люди слышали: я все понял,
Отари Георгиевич больше не буду.
     Толик  слово данное держал,  никогда ни  при каких обстоятельствах силу
молодецкую больше  не  демонстрировал. С женщинами - дело другое так то было
не  хулиганство а услуги,  можно  сказать, работа.  А за  работу  полагается
платить.  Попадались  недогадливые либо  стеснительные,  у  таких  он деньги
"занимал",  зная,  что   такого  рода  деятельность  Уголовным  кодексом  не
предусмотрена.
     За два  года Толик забыл особняк огороженный высоким забором узнал, что
золотозубого  седого  хозяина  выгнали из  партии  и в бывшем  "заповеднике"
теперь какая то школа по усовершенствованию.  Ностальгия не мучила  жил днем
сегодняшним.
     Зимой дни были  скучнее и беднее.  Отдыхающие в основном люди пожилые и
серьезные  на Толика внимания  почти  не  обращали.  Женщины приезжали  и  в
подходящем возрасте лет сорока с небольшим, и  развлечься были не прочь одно
плохо - деньги у  зимнего  контингента отсутствовали.  Толик убедился, можно
какие  угодно порядки заводить, менять  начальников, тасовать подчиненных, а
человек  с  деньгами получит номер в  гостинице  или путевку  в  санатории и
поздней весной и ранней осенью, а безденежный прибудет с декабря по март.
     В феврале, когда  Толик изнывал от тоски  и безденежья (откладывать  на
черный день  он  так и не научился все заработанное  в  сезон он  спускал  с
дружками), в кафе к нему за столик подсел незнакомый пожилой мужчина.
     -  Здравствуй Толик,  - сказал он осторожно  слизывая  с  ложки  жидкую
сметану, - как живешь?
     Толик взглянул на незнакомца безразлично даже не пытаясь его вспомнить.
Какой  прок от  человека,  прихлебывающего  кислую  разбавленную  сметану  в
дрянном кафе?
     - Спасибо.
     Незнакомец  согласно  кивнул,  будто  получил  подробный  исчерпывающий
ответ, сказал.
     - Пройдем в ресторан, пообедаем.
     Толик  не шелохнулся, случай,  когда  у  приглашающего в конце обеда не
оказывается денег, не  так уж редок. Со старого прилизанного хмыря которому,
возможно,  опохмелиться  не на что  взятки  гладки, а с  него, Толика Зинича
официантка всегда получит.
     - Выиграли, отец, по лотерее?
     - Занял в кассе взаимопомощи. - Незнакомец достал из  кармана несколько
мятых сторублевок. - Меня зовут Иваном Ивановичем.
     Через  час  Толик  ел  настоящий   шашлык  по-карски  обсасывая  нежные
ребрышки, запивал  марочным  коньяком.  Он  поглядывал на  пожилого гостя  с
любопытством  пытался  его  вспомнить,  однако безуспешно,  понял  лишь,  не
курортник, а из  прошлого "заповедника"  Иван Иванович  был невысок, сутул в
массивных очках седые волосы почти прикрывали невысокий  лоб.  Ходил тяжело,
опираясь на дорогую инкрустированную палку.
     "Как  же я его с  такой приметной внешностью не запомнил?"  - удивлялся
Толик, не подозревая,  что ни внешность, ни имя  в данной ситуации не играют
никакой роли.
     Иван  Иванович  молчал  пил боржоми, а  когда  Толик принялся  за  кофе
сказал:
     - Знаешь Толик  какова  первейшая заповедь  там? - Он  махнул рукой,  и
Толик заметил на его запястье бледную татуировку. - Не у капиталистов, упаси
меня боже, а в зоне, где тоже люди живут. Она проста: никого не бойся,  ни у
кого не проси и никому