одя
отнесся  равнодушно, никогда человека  не видел, а  сообщения о смерти в  те
годы поступали  ежедневно,  среди  сверстников говорили  о ней  обыденно.  К
Сталину   Володя   Артеменко   относился,  как  и   подавляющее  большинство
окружающих,  с восторженным благоговением. Он кое-как  окончил  десятилетку,
перебиваясь случайными заработками, зимой помогал  в котельной своего  дома,
летом работал  в  ЦПКиО имени  Горького  на аттракционах, катал  отдыхающих.
Поступил  на юридический факультет Университета. В метрике в графе "отец"  у
него стоял прочерк, но к этому времени  мать уже получила бумажку, в которой
фиолетовыми   чернилами   было  написано,  что  Артеменко   Никита  Иванович
реабилитирован за  отсутствием состава  преступления. Володя уже  знал,  что
слова эти означают: никакого преступления отец не совершал.
     Что теперь  поделаешь,  убили  и  убили. Паспорт у тебя,  парень, есть,
метрику с позорным прочерком никому показывать не надо, тебе еще вместо отца
и  справку,  написанную  фиолетовыми  чернилами  с гербовой  печатью выдали,
дорога перед тобой светлая, шагай, человек - сам творец своего счастья.
     Володя Артеменко зашагал. С товарищами-студентами  поехал  на целину. И
сегодня,  спустя  больше  тридцати  лет, он порой  вспоминает  энтузиазм той
"компании",  сутки  без  сна, непроходящую усталость,  костры и песни. А вот
чего он  никогда не  сможет забыть так это ту  осень,  когда  они  молодые и
гордые, увидели, как гибнет выращенный ими хлеб.
     Целина  была  их Великой  Отечественной, проверкой  молодого поколения.
Казалось, они достойны отцов,  выстояли и победили. Хлеб, убранный  бригадой
Артеменко, не вывезли. И ему долго виделись горы гниющего зерна, за  которое
заплачено щедро, не торгуясь.
     Володя вернулся в Москву, узнал, что мать похоронили два месяца  назад,
телеграммы его не нашли. А может, телеграммы потеряли,  а  то и вовсе забыли
передать. Так он  остался один в двенадцатиметровой комнате,  девять семей в
квартире со всеми удобствами.
     Культ  личности  был всенародно развенчан. Сталина  заклеймили.  Володя
Артеменко  помалкивал,  наблюдал.  Отметил  без  любопытства,  что  шумят  и
воинствуют люди, которых культ напрямую, непосредственно не коснулся.
     В  семьях,  обезглавленных  культом,  только  вздыхали,  заглядывали  в
семейные альбомы, доставали и рассматривали потускневшие фотографии. И будто
успокоились отцов не воскресить,  детям  жить надо. Как фронтовики говорят о
войне лишь  друг с другом, так  и родственники погибших в  лагерях не  ведут
бесед  с  посторонними. Обмолвятся несколькими  словами и  замолчат,  раньше
разговаривать страх мешал, а теперь бессмысленно.
     Артеменко  получил,  диплом  стал  работать   следователем  в  районной
прокуратуре, оклад получал небольшой жил бедно и однообразно. Скучно женился
и скучно развелся, детей, слава богу, не нажили.
     Сейчас, вспоминая свою молодость, время когда жизнь вокруг бурлила, все
призывали к свободе и  обновлению,  он удивлялся себе почему  он тогда будто
задремал?
     У  женщин  Артеменко  всегда  имел  успех,  но  ему  нравились  женщины
праздничные шикарные. Чтобы  обладать  ими  требовались  либо  деньги,  либо
талант. Ни тем, ни  другим следователь Артеменко  не  располагал и обходился
кратковременными равнодушными связями.  Вино он почти не пил, отчего близких
друзей не имел, известно, мужчин об®единяют работа, семьи или застолье.
     Работал он много,  пользовался авторитетом засиживался в кабинете порой
допоздна - торопиться-то некуда. Взяток не брал, с подследственными держался
довольно мягко, получавшие срок зла на Артеменко не держали.
     Так он жил-поживал, добра не наживал и уже смирился с мыслью, что жизнь
не удалась. Взрыв  произошел неожиданно и разнес его сонное  существование в
клочья.
     Он вернулся  с  работы около  восьми часов и обнаружил в своей квартире
сверток,  в  котором  находилось  двадцать  тысяч  рублей. Входная  дверь  в
квартиру открывалась  копейкой, войти мог всякий, кто хотел. Записки не было
лежали двадцать тысяч и вся недолга.
     Он  отлично  понимал,  что  его  покупают,  не  знал только,  по какому
конкретному делу  и что  попросят  взамен.  Заявить  о происшедшем прокурору
Артеменко даже в голову не  пришло. Он появился на работе к семи утра, вынул
из сейфа  дела, которые  находились в производстве, и очень быстро установил
какое  из  них  могло  стоить такой  суммы.  Начальник  некоего  управления,
находясь за рулем личного автомобиля марки ГАЗ 21 в  нетрезвом виде врезался
в "Жигули"  и находившаяся  за  рулем молодая женщина  не приходя в сознание
скончалась.
     Он  убрал  остальные  дела в сейф  оставив на  столе тоненькую папочку.
Наезд  точнее  убийство,  так как  водитель был пьян и значительно  превысил
скорость произошел третьего дня.
     Артеменко, перечитывая материалы, думал о том, что водитель машины срок
получит  внушительный.  Одновременно  в  голове  вертелась  и другая  мысль,
совершенно противоположная, следователь прикидывал, правда пока теоретически
что можно предпринять для спасения водителя  какие документы следует из дела
убрать, а какие изменить и вытянуть преступника на условную меру наказания.
     "Сегодня податели денег не об®явятся, - рассуждал он, - бросили кость и
ждут схвачу я ее или отнесу хозяину. Они не пошли со мной на прямой контакт,
знают  я не  беру,  значит,  имеют  обо  мне информацию.  От кого?  Прокурор
отпадает, скорее всего, кто-то из коллег. Если я пойду к прокурору?"
     Артеменко сам с собой играл в  прятки, отлично понимая, что к прокурору
не пойдет будет ждать, как развернутся события.
     Через  пять  лет  Владимир  Никитович  Артеменко  жил  в  двухкомнатной
квартире  улучшенной  планировки,  ездил   на  собственной  машине,  работал
директором дома отдыха  под  Москвой.  Он  искренне  удивился, как  легко  и
безболезненно  произошла перемена,  словно  он не перебежал  в  лагерь своих
противников, а зашел в магазин, сбросил с себя все, начиная с белья и носков
и надел новое. И ничего, оказывается, не жмет все подогнано точно по фигуре.
Надо отдать должное, занимались его экипировкой профессионалы.
     Тогда  в далеком прошлом его остановили на улице  пригласили в машину -
никакого  принуждения все  с  улыбкой даже с юмором.  В кабинете загородного
ресторана его ждал мужчина лет сорока со скучным, невыразительным лицом.
     - Здравствуйте,  Владимир, садитесь  будем ужинать. Вы  не пьете,  а  я
рюмку себе позволю. - Он налил и выпил, подвинул гостю салатницу.
     Стол не  ломился от  яств: салат из  овощей, язык,  графинчик  водки  и
минеральная вода. Хозяин начал разговор без предисловий.
     - Как вы  относитесь к моему  предложению? Вы знаете, о  чем идет речь?
Хотите помочь? И возможно ли?
     - Не знаю, - ответил Артеменко, - я думаю третьи сутки решить не могу.
     - Вас смущает сторона этическая или правовая?
     - Не знаю.
     Хозяин  отложил вилку,  взглянул  на Артеменко внимательно,  прищурился
словно прицеливаясь.
     -  Вы  мне  нравитесь. Женщина погибла, мой приятель оказался подонком.
Говоря "оказался" я себя  обманываю, давно знал, что он дерьмо. Но я в таком
возрасте,  Владимир, когда  друзей не выбирают,  как  и  не меняют коней  на
переправе. Девочку не вернешь,  и за десять  лет моего  дружка не исправишь.
Возмездие?  Чтобы  другим  неповадно  было?  Давайте  не будем  переделывать
человечество! Вопрос идет, как я понимаю, о вашей совести. Вы член партии?
     - Естественно.
     -  Да,  на  вашей  работе естественно. - Хозяин  вздохнул.  -  Проблема
взаимоотношения человека с  самим собой  сугубо личная,  помочь  со  стороны
невозможно.  Конечно,  я  могу  сказать  вещи  хорошо  известные. Ваш  лидер
награждает сам  себя  и, видимо,  спит спокойно. Как  ведут себя  его дочь и
зять, вы  тоже знаете. Я могу привести вам  примеры, десятки, сотни примеров
безнравственности  и откровенной  уголовщины  среди  лиц  неприкасаемых.  Вы
возразите: мол, пусть так, они такие, а  я иной Вы правы,  Володя, абсолютно
правы. Чем я могу  вам помочь? - Он развел  руками. -  Вы отлично понимаете,
соверши аварию кто-то  из  неприкасаемых, у  вас и материала в сейфе не было
бы. И ваш  прокурор, мужественный фронтовик и  честнейший  человек, о данном
факте просто ничего бы не знал. Если вы откажетесь, претензий никаких, угроз
тем более, за деньгами заедут, и мы с вами никогда не встречались.
     Хозяин  выпил  еще  рюмку  и  стал  аппетитно,  неторопливо закусывать.
Артеменко пил  минеральную  воду, что-то жевал,  но  вкуса еды  не ощущал. В
голове  лишь  гулкая  пустота,  обрывки  мыслей.  Он  отлично  понимал,  его
покупают, но  раньше ему казалось,  что делается  это  как-то совсем  иначе,
более цинично, что ли.
     Человек, сидящий напротив, говорил правду -  все так и есть, существуют
неприкасаемые. Он, Артеменко, доказывает вину только тех, кого ему разрешают
отдавать под суд.
     Он не заметил, как подали шашлык. С трудом прожевав кусок, налил себе в
рюмку водки.
     - Кофе, пожалуйста,  - сказал хозяин  официанту.  -  Вы  мне нравитесь,
Володя.  Не  люблю болтунов  и  людей,  принимающих  решения  быстро.  Скоро
соглашаться,  легко  отказаться. Если вы  решите служить у меня, официальное
место  работы придется сменить. Согласитесь, располагать деньгами и  жить  в
коммуналке не имеет смысла.
     Артеменко  вывел подследственного из-под  прямого  удара.  Передопросив
свидетелей,  он  одни  документы  фальсифицировал, другие  уничтожил. И друг
хозяина получил три года,  условно. Врач с  косящими, видимо, от постоянного
вранья  глазами  обнаружил  у   Артеменко  какое-то  заболевание,   об®яснил
симптомы, научил, на что следует  жаловаться,  и вскоре  он  из  прокуратуры
уволился и стал директором дома отдыха.
     Год  Артеменко  не   беспокоили,  анонимно  помогая  со  вступлением  в
кооператив,  с  покупкой  машины, организацией  быта.  Затем  в доме  отдыха
появился Пискунов, тот самый  спасенный им от тюрьмы  выпивоха-автолюбитель.
Борис  Юрьевич, так звали этого деятеля, передал  Артеменко поклон  от общих
знакомых  и просьбу  отвезти в Ригу черный увесистый кейс. Так началась  его
служба в  подпольном синдикате,  размах деятельности  которого Артеменко  не
представлял. И  сегодня,  спустя  более  чем  двадцать лет,  он знал об этой
корпорации только в  общих  чертах,  что  спекулируют  валютой,  квартирами,
машинами.  Но  какие  суммы оседают в руках хозяина, сколько  людей  на него
работает,  кто  и сколько  получает -  оставалось  неясно.  Его  это  вполне
устраивало,  опыт  прежней работы  подсказывал,  что  чем меньше контактов и
информации, тем меньше риск, а в случае провала короче Срок.
     Хозяина звали Юрий Петрович. Сегодня он пенсионер, а где работал раньше
- не говорит. И Артеменко не интересовался. Эта его манера никогда ничего не
спрашивать,  брать  деньги  и   не  торговаться  крайне   импонировала  Юрию
Петровичу. Он приехал в дом отдыха год назад и сказал.
     - Володя,  все меняется, надо и нам перестраиваться, иначе посадят. Уже
арестовали две группы, выхода они на меня не имеют, но треть "империи", - он
криво улыбнулся по-старчески бескровными губами, - я потерял.
     - А может, самораспуститься? - спросил Артеменко. - Мне  лично денег до
конца жизни хватит.
     - Деньги,  Володя,  лишь  бумажки. Я  без дела и  власти жить  не могу,
помру.
     - А так помрем в тюрьме, в одной камере.
     -  Чушь!  По  моим  подсчетам новые начинания,  по  вашей терминологии,
среднее звено похоронят.  Чиновники пригрелись,  работать не  хотят, да и не
умеют.
     - На нас умельцы найдутся.
     - Возможно. А что делать? Ну,  уйдем мы с тобой в сторону. Думаешь, все
наши враз успокоятся? Никогда, будут продолжать,  сядут  и заговорят. А  без
меня они очень быстро сядут.
     - А что делать?
     - Надо бы двух, лучше  трех  убрать, похоронить, чтобы на нас не  могли
выйти.
     - Я на убийство не пойду.
     - А куда ты денешься, Володя?
     Разговор на этом прервался, но Артеменко знал:  шеф никогда  ничего  не
говорит просто так, надо ждать продолжения.
     В последнее время  Артеменко покупал множество центральных газет, читал
и радовался, когда находил статью с очередным  разоблачением или фельетон  о
"подпольщиках".  Ему  бы  следовало  пугаться, а  он  восторгался,  смаковал
подробности,  и чем  выше пост занимал "герой", тем больше Артеменко получал
удовольствия.   Ведь  министры,   замы-взяточники  и  воры  -  самим  фактом
существования реабилитировали Артеменко в собственных глазах.
     Раньше, защищаясь, пытаясь спрятаться от самого  себя,  он создал такую
конструкцию.  "Отца  моего ни  за  что  ни  про  что  арестовали,  посмертно
реабилитировали,  так это  лишь бумажка. Хорошо, я стерпел  встал под  новые
знамена. И что?  Я верил,  голосовал,  поддерживал,  шагал в ногу  со всеми.
Оказалось, что  подняли не то  знамя и в ногу я маршировал  не в ту сторону.
Снова заиграли марши и начали бить барабаны. Я не так уж ретиво, но зашагал.
Сколько  можно  верить? Возможно, я человек  слабый вышел из  колонны, начал
думать о  благе личном, нарушать закон,  "тянуть одеяло на  себя".  Ну, слаб
человек, а искушение велико. Так мне высокое звание Героя и не  присваивают,
на орден я  сам не претендую, и вообще,  если от многого взять немножко,  то
это не кража..."
     Но как  он  себя  ни  уговаривал, а спустя  годы цинично признавал  ты,
Владимир  Никитович Артеменко стал  вором. Так и есть и не  крути живи, пока
живется. Сегодня  же когда на  свет божий вытащили  фигуры - не тебе  ровня,
людей,  воровавших так,  что по  сравнению  с  ними ты  просто  агнец  ликуй
Артеменко, и пой, чист ты перед совестью  и перед людьми, хотя с ворованного
партвзносы и не платишь.
     Шло  время.  Петрович не  появлялся,  мрачные мысли  начали  отступать,
тускнеть.
     Майя приехала в  дом отдыха на неделю. Артеменко сразу определил  в ней
профессионалку,  послал в  номер  цветы, ужинали  они  в  ресторане.  Начало
"романа"  походило  на все предыдущие,  но  уже в первый  вечер  Майя внесла
значительные коррективы.
     -  Мои номер - "люкс"  на ночь не  сдается минимум  месяц.  Стоимость -
тысяча,   оплата   перед  в®ездом.   Естественно   клиент  может   заплатить
переночевать и не возвращаться.
     - Считаю,  что вы мотовка, подобные апартаменты не встречал, но уверен,
они стоят значительно дороже, - ответил Артеменко.
     - Дороже можно, - милостиво согласилась Майя.
     Через неделю  Артеменко  влюбился. Он не  почувствовал  в  какой момент
превратился из квартирос®емщика в постояльца  с которого плату берут вперед,
а  ночевать  пускают  по  настроению  из  милости.  К  материальной  стороне
Артеменко  относился  просто,  наворовал   достаточно,  наследников  нет,  в
крематории деньги не требуются. Зависимость в которую попал он недооценивал.
"Станет невмоготу - сорвусь, от любви в моем возрасте еще никто не умирал".
     В течение  года Артеменко  пытался  порвать  с Майей  дважды. Когда она
рядом - плохо, когда далеко  еще хуже. Преследовал ее запах, голос, порой он
вздрагивал, слышал стук ее каблуков, но Майя не появлялась.
     Вернувшись после второго побега Артеменко сделал предложение.
     - Зачем? -  Майя взглянула удивленно. - Разве нам плохо? Ты старше меня
почти на тридцать лет,  над нами смеяться будут. Мужик, мол, из ума выжил, а
девка- хищница.
     - А ты не хищница?
     Майя иронически улыбнулась и  не ответила.  Артеменко подарил  ей  свою
старую "Волгу". Так как дарить машину непрямому родственнику не разрешается,
он продал ее через  комиссионный оплатив стоимость расходов. Майя  погладила
Артеменко по щеке, сказала:
     -  Спасибо,  -  и  укатила  на собственной  машине  домой, ночевать  не
осталась.
     Артеменко  так  запутался  в  своих  отношениях  с Майей, так  устал от
круглосуточной борьбы с ней и собственным самолюбием, что  на  время забыл о
последнем разговоре с Юрием Петровичем, о той угрозе, что нависла над ними.
     Шеф явился  к нему в служебный кабинет без звонка не подчеркивал своего
старшинства, занял стул для посетителей.
     - Ты был следователем по уголовным делам, - начал он без предисловий. -
Одного человека требуется срочно убрать. Думай.
     - Хорошо, обмозгуем, - согласился  Артеменко и посмотрел на Петровича с
благодарностью.
     "Как  мне  самому  в голову  не пришло?  Если  Майи  не станет  я  буду
свободен! Когда начинается гангрена и процесс ее необратим ногу отрезают".

        КАТАСТРОФА

     Проснулся Гуров от телефонного звонка и молниеносно  вскочил - сработал
выработанный  годами рефлекс. "Начало восьмого, совсем сбрендили от безделья
друзья,  - подумал  он и трубку не снял. - Соскучились, понимаю, но  ничего,
позавтракаете  без  меня,  я еще сплю". Он  не  спеша  отправился в  ванную,
спокойно   брился,   полоскался  под  душем  слушал  трезвон  и   отчего  то
злорадствовал: "Звони-звони торопиться некуда, здесь не Москва".
     Гуров надел костюм и не спеша выбирал галстук, когда в дверь постучали.
     - Я сплю!
     В дверь  снова постучали. Гуров поправил галстук, одернул пиджак открыл
дверь театрально поклонился:
     - С добрым утром!
     - Гражданин Гуров? - В номер вошел сержант милиции.
     Гуров  отметил настороженный  блеск  его агатовых  глаз.  Черные  усики
сержанта воинственно топорщились, юношеское лицо своей строгостью рассмешило
Гурова.
     - Уже и  гражданин?  -  Он  некстати  хихикнул.  -  Но и  с  гражданами
полагается здороваться товарищ сержант.
     - Почему вы не снимали трубку Лев  Иванович? -  Сержант быстро прошел в
номер,  заглянул  в  ванную  хотел открыть шкаф,  но  не  открыл.  -  Почему
отвечаете, что спите?
     - Долго об®яснять товарищ сержант, - серьезно ответил Гуров.  - Сначала
связывал простыни, все-таки третий этаж, а дама испугалась. Потом возился  с
наркотиками, тайника  нет,  пока спрячешь.  Вы завтракали? - Он шагнул через
порог,  вынул  из двери ключ, вставил с  обратной стороны. - Пошли выпьем по
чашке  кофе  и спокойно  обсудим  ваши проблемы.  А то  вы  от неопытности и
служебного рвения начинаете нарушать закон.
     Сержант растерялся, усики  у  него поникли  и,  хотя ему явно  хотелось
внимательно осмотреть номер стоял в нерешительности.
     Гуров  почувствовал  себя  неловко  "Мальчику  максимум  двадцать  два,
наверное, только в  армии отслужил опыта ни жизненного, ни милицейского, а я
старый  волк,  над ним  подшучиваю. А чего  он явился?  Может  Отари не  мог
дозвониться и послал за мной? Глупости, сержант бы вел себя иначе".
     Они так и стояли  - хозяин  в коридоре,  а гость в номере. Гуров оценил
нелепость ситуации и миролюбиво спросил:
     - У вас ко мне дело? - И почему-то усмехнулся. - Идемте, идемте, выпьем
по чашке кофе и потолкуем.
     - Вы где работаете,  гражданин? - Сержант полагал, что такое  обращение
должно подействовать на человека. -  В вашей  гостиничной карточке  написано
что юрисконсульт. В каком учреждении министерстве?
     Гурову надоело. "Стоим как сопляки и препираемся".
     - Все! Выходите из номера. - Он кивнул сержанту. Когда тот нерешительно
шагнул, поторопил его, подтолкнув под локоть.
     - Идемте к администратору, там об®яснимся!
     - Но-но только без рук! - вспылил сержант.
     Гуров не ответил, запер номер и быстро пошел по коридору.
     Начальник  уголовного  розыска  майор милиции  Отари Георгиевич Антадзе
сидел  в  холле первого  этажа  и,  поглаживая  бритую  голову, беседовал  с
Артеменко  и  Майей.  Майор  видел  спускающегося  по  лестнице  Гурова,  не
улыбнулся,  даже не поздоровался  глянул безразлично  и продолжал  разговор.
Четвертым за  их столом сидел старший лейтенант милиции.  Следователь, понял
Гуров,  но  не  прокуратуры значит, никого не  убили. Видно обворовали  моих
приятелей.