ор обещал затянуться.
     -- Миледи, я очень опечален случившимся, однако господин Каннингем, ваш
ближайший  и  многолетний  помощник,  оказался  замешан  в  очень  серьезную
криминальную историю.
     -- И теперь  вы  закроете мои российские  эстернаты? --  тихо  спросила
миледи. -- Боже, что будет с детьми... Они только-только начали привыкать  к
нормальной жизни. И сколько  среди них  талантов! Я  обращусь  с просьбой на
высочайшее имя -- быть может, мне позволят вывезти моих питомцев за границу.
     -- Вы напрасно тревожитесь, -- мягко сказал Эраст Петрович. -- Ничего с
вашими  эстернатами  не  случится.  В  конце  концов,  это  было  бы  просто
преступлением. Я всего лишь хочу расспросить вас о Каннингеме.
     -- Разумеется! Все, что угодно. Бедняжка Джеральд... Вы знаете, он ведь
из  очень хорошей семьи, внук баронета, но его родители утонули, возвращаясь
из Индии, и мальчик в одиннадцать лет остался сиротой. У  нас в Англии очень
жесткие законы  наследования,  все  достается  старшему  сыну  -- и титул, и
состояние, а младшие часто не имеют  и гроша за душой.  Джеральд был младшим
сыном   младшего   сына,   без  средств,  без  дома,   родственники  им   не
интересовались...  Вот, я как раз пишу  соболезнование  его  дяде, абсолютно
никчемному джентльмену,  которому  до  Джеральда не было  никакого дела. Что
поделаешь, мы,  англичане, придаем  большое значение формальностям.  -- Леди
Эстер   показала   листок,  исписанный   крупным,   старомодным  почерком  с
завитушками и затейливыми росчерками. -- В общем, я  взяла ребенка к себе. В
Джеральде обнаружились выдающиеся  математические способности, я думала, что
он станет профессором, но живость ума и честолюбие не очень-то  способствуют
научной  карьере.  Я быстро заметила, что  мальчик пользуется  авторитетом у
других  детей,  что  ему  нравится  верховодить.  Он  обладал   прирожденным
лидерским  талантом:  редкостная  сила  воли,  дисциплинированность,  умение
безошибочно   выделить  в  каждом  человеке  сильные  и  слабые  стороны.  В
Манчестерском эстернате  его  избрали  старостой. Я полагала,  что  Джеральд
захочет поступить  на  государственную службу  или заняться политикой --  из
него получился бы прекрасный колониальный чиновник, а со временем, возможно,
даже генерал-губернатор.  Каково же  было мое удивление,  когда  он  выразил
желание остаться у меня и заняться воспитательской деятельностью!
     -- Еще бы,  --  кивнул Фандорин. --  Тем самым  он  получал возможность
подчинять  своему  влиянию  неокрепшие детские  умы,  а  затем  поддерживать
контакты  с  выпускниками...  --  Эраст Петрович  не  договорил,  пораженный
внезапной догадкой. Боже, как все просто! Поразительно, что это не открылось
ему раньше!
     -- Очень скоро Джеральд стал моим незаменимым помощником, -- продолжила
миледи, не заметив, как изменилось  выражение лица собеседника. -- Какой это
был самоотверженный,  неутомимый работник! И  редкостный лингвистический дар
-- без  него мне  было бы просто  невозможно  уследить за работой филиалов в
стольких странах. Я знаю, его врагом всегда было  непомерное честолюбие. Это
детская психическая травма, желание  доказать  родственникам,  что  он всего
добьется и без их помощи. Я чувствовала, чувствовала странное несоответствие
-- при его способностях и амбициях он никак  не должен  был довольствоваться
скромной ролью педагога, хоть бы даже и с очень приличным жалованьем.
     Однако Эраст  Петрович  уже не  слушал. У него в голове словно зажглась
электрическая лампа,  высветив  все то,  что  прежде тонуло  во  мраке.  Все
сходилось!  Неизвестно  откуда взявшийся сенатор Доббс,  "потерявший память"
французский адмирал, турецкий эфенди неведомого происхождения, да и покойный
Бриллинг -- да-да, и он тоже! Нелюди? Марсиане?  Пришельцы из потустороннего
мира? Как бы  не  так!  Они  все --  питомцы  эстернатов, вот  они  кто! Они
подкидыши, только подброшенные не к дверям  приюта, а наоборот  -- из приюта
их подбросили  в общество. Каждый был соответствующим  образом  подготовлен,
каждый  обладал  искусно  выявленным и тщательном выпестованным талантом! Не
случайно  Жана Антрепида подбросили именно на  путь французского фрегата  --
очевидно,  у  юноши  было  незаурядное  дарование  моряка.  Только  зачем-то
понадобилось скрыть,  откуда  он  такой  талантливый  взялся.  Хотя понятно,
зачем! Если бы мир узнал, сколько блестящих карьеристов выходит из питомника
леди Эстер, то неминуемо насторожился бы.  А так все происходит как  бы само
собой. Толчок в нужном направлении -- и талант непременно  себя проявит. Вот
почему  каждый из  когорты  "сирот"  добился  таких  потрясающих  успехов  в
карьере!  Вот  почему  им   так  важно  было  доносить  Каннингему  о  своем
продвижении   по   службе   --  ведь   тем  самым   они   подтверждали  свою
состоятельность,  правильность  сделанного выбора! И совершенно естественно,
что по-настоящему все эти гении преданы только своему сообществу -- ведь это
их единственная  семья,  семья,  которая  защитила  их  от  жестокого  мира,
взрастила,  раскрыла в каждом его неповторимое "я".  Ну  и  семейка из почти
четырех тысяч  гениев,  разбросанных  по всему миру! Ай да Каннингем,  ай да
"лидерский талант"! Хотя стоп...
     -- Миледи,  а  сколько лет  было  Каннингему? -- нахмурившись,  спросил
Эраст Петрович.
     -- Тридцать  три,  --  охотно  ответила  леди  Эстер. --  А 16  октября
исполнилось  бы тридцать  четыре.  На  свой  день  рождения  Джеральд всегда
устраивал  для детей  праздник, причем  не ему дарили подарки, а он сам всем
что-нибудь дарил. По-моему, это с®едало чуть ли не все его жалование...
     -- Нет, не сходится! -- вскричал Фандорин в отчаянии.
     -- Что не сходится, мой мальчик? -- удивилась миледи.
     -- Антрепид  найден в  море  двадцать  лет назад! Каннингему тогда было
всего тринадцать. Доббс разбогател четверть века назад, Каннингем тогда  еще
и сиротой не стал! Нет, это не он!
     --  Да  что  вы  такое  говорите?   --  пыталась  вникнуть  англичанка,
растерянно моргая ясными голубыми глазками.
     А Эраст Петрович молча уставился на нее, сраженный страшной догадкой.
     -- Так это  не Каннингем..., -- прошептал он. -- Это все вы... Вы сами!
Вы были и двадцать,  и двадцать пять лет, и сорок назад! Ну  конечно, кто же
еще!  А Каннингем,действительно, был  всего лишь  вашей правой рукой! Четыре
тысячи ваших питомцов,  по сути дела ваших детей! И для каждого вы как мать!
Это про  вас, а  вовсе не про Амалию говорили Морбид с  Францем! Вы  каждому
дали цель в жизни, каждого "вывели на  путь"! Но это же страшно, страшно! --
Эраст Петрович застонал, как  от  боли. --  Вы с  самого  начала  собирались
использовать вашу педагогическую теорию для создания всемирного заговора.
     -- Ну,  не  с  самого,  --  спокойно  возразила леди  Эстер, в  которой
произошла какая-то неуловимая, но совершенно очевидная перемена. Она  больше
не казалась мирной, уютной старушкой, глаза засветились  умом, властностью и
несгибаемой силой. --  Сначала  я просто хотела  спасти бедных, обездоленных
детенышей человеческих. Я  хотела сделать их счастливыми  -- скольких смогу.
Пусть сто,  пусть тысячу. Но мои  усилия  были  крупицей песка в пустыне.  Я
спасала одного ребенка, а свирепый Молох  общества тем  временем перемалывал
тысячу, миллион маленьких человеков, в  каждом  из которых  изначально горит
Божья  искра.  И  я  поняла,  что  мой  труд  бессмысленен.  Ложкой моря  не
вычерпать. -- Голос леди Эстер набрал силу, согбенные плечи распрямились. --
И  еще я  поняла,  что  Господь  дал  мне силы на большее. Я  могу спасти не
горстку  сирот, я могу спасти человечество. Пусть не при жизни,  пусть через
двадцать, тридцать,  пятьдесят лет после моей смерти.  Это мое призвание,это
моя миссия.  Каждый из моих детей -- драгоценность, венец мироздания, рыцарь
нового человечества. Каждый принесет неоценимую пользу, изменит своей жизнью
мир к лучшему. Они напишут  мудрые законы,  откроют тайны природы,  создадут
шедевры искусства.  И год от года их становится все больше,  со временем они
преобразуют этот мерзкий, несправедливый, преступный мир!
     --  Какие  тайны природы,  какие  шедевры  искусства? -- горько спросил
Фандорин. -- Вас ведь интересует только  власть. Я же видел -- у вас там все
сплошь генералы да будущие министры.
     Миледи снисходительно улыбнулась:
     -- Друг мой, Каннингем ведал у  меня только категорией F, очень важной,
но далеко  не  единственной.  "F"  --  это  Force3,  то  есть  все,  имеющее
касательство к механизму прямой  власти: политика,  государственный аппарат,
вооруженные силы, полиция и так далее. А еще есть категория "S" -- Science4,
категория  "A" -- Art5, категория "B" -- Business.  Есть и другие.  За сорок
лет педагогической деятельности я вывела на путь шестнадцать тысяч восемьсот
девяносто три  человека.  Разве вы не  видите, как стремительно в  последние
десятилетия   развиваются   наука,  техника,  искусство,   законотворчество,
промышленность?  Разве  вы не  видите,  что  в нашем девятнадцатом столетии,
начиная   с  его  середины,  мир  вдруг  стал  добрее,  разумнее,  красивее?
Происходит настоящая мирная  революция. И  она  совершенно необходима, иначе
несправедливое  устроение  общества  приведет  к  иной, кровавой  революции,
которая отбросит человечество на несколько веков назад. Мои дети каждодневно
спасают мир. И погодите, то  ли еще будет в грядущие годы. Кстати,  я помню,
как вы  спрашивали меня, почему  я не беру  девочек. В тот раз, каюсь, я вам
солгала. Я беру девочек. Совсем немного, но  беру.  В Швейцарии у  меня есть
особый эстернат, где воспитываются мои дорогие дочери. Это совершенно особый
материал,  возможно, еще более драгоценный, чем мои сыновья. С одной из моих
воспитанниц  вы,  кажется, знакомы. -- Миледи лукаво усмехнулась. -- Сейчас,
правда, она  ведет себя неразумно  и на время  забыла  о  долге. С  молодыми
женщинами это случается. Но она непременно ко  мне вернется,  я  знаю  своих
девочек.
     Из  этих слов Эрасту Петровичу стало ясно, что Ипполит все-таки не убил
Амалию, а, видимо, куда-то  увез, однако напоминание  о Бежецкой разбередило
старые  раны   и   несколько  ослабило  впечатление   (признаться,  довольно
изрядное), которое произвели на молодого человека рассуждения баронессы.
     --  Благая цель -- это, конечно, замечательно! -- запальчиво воскликнул
он.  -- Но  как насчет средств?  Ведь  вам  человека  убить  --  как  комара
прихлопнуть.
     --  Это  неправда! -- горячо возразила миледи.  -- Я искренне сожалею о
каждой  из  потерянных  жизней. Но  нельзя  вычистить  Авгиевы  конюшни,  не
замаравшись. Один погибший спасает тысячу, миллион других людей.
     --  И  кого  же  спас  Кокорин?  --  язвительно  поинтересовался  Эраст
Петрович.
     -- На деньги этого никчемного прожигателя жизни я воспитаю для России и
мира тысячи светлых голов. Ничего не поделаешь, мой мальчик, не  я  устроила
этот жестокий мир, в котором за  все  нужно платить  свою  цену. По-моему, в
данном случае цена вполне разумна.
     -- Ну, а смерть Ахтырцева?
     --  Во-первых,  он слишком много  болтал. Во-вторых, чрезмерно досаждал
Амалии. А  в-третьих,  --  вы  же  сами говорили Ивану Бриллингу:  бакинская
нефть.  Никто  не сможет  опротестовать написанное Ахтырцевым завещание, оно
осталось в силе.
     -- А риск полицейского расследования?
     -- Ерунда, -- пожала плечом миледи. -- Я  знала, что мой милый Иван все
устроит.   Он   с   детства  отличался   блестящим  аналитическим   умом   и
организаторским  талантом. Какая  трагедия, что его  больше нет...  Бриллинг
устроил бы все идеальным образом, если  б не один чрезвычайно настырный юный
джентльмен. Нам всем очень, очень не повезло.
     --  Постойте-ка,  миледи,  --  наконец-то додумался насторожиться Эраст
Петрович.  --  А  почему вы со  мной  так  откровенны?  Неужто  вы надеетесь
перетянуть меня в свой лагерь? Если б не пролитая кровь, я был бы целиком на
вашей стороне, однако же ваши методы...
     Леди Эстер, безмятежно улыбнувшись, перебила:
     -- Нет, друг мой, я не надеюсь вас распропагандировать. К сожалению, мы
познакомились  слишком  поздно  --  ваш  ум,  характер,  система   моральных
ценностей успели сформироваться, и теперь изменить  их  почти  невозможно. А
откровенна  я с вами по трем причинам. Во-первых, вы очень смышленый юноша и
вызываете  у  меня искреннюю симпатию.  Я  не хочу,  чтобы  вы  считали меня
чудовищем.  Во-вторых,  вы совершили  серьезную  оплошность, отправившись  с
вокзала прямо сюда  и не известив об этом свое начальство. Ну а в-третьих, я
не случайно  усадила вас  в  это  крайне  неудобное  кресло  с  так  странно
изогнутой спинкой.
     Она  сделала  рукой   какое-то   неуловимое   движение,  и  из  высоких
подлокотников выскочили две  стальных полосы, намертво приковав  Фандорина к
креслу.  Еще не  осознав случившегося, он дернулся  встать,  но не смог даже
толком пошевелиться, а ножки кресла будто приросли к полу.
     Миледи позвонила в  колокольчик,  и в ту же секунду вошел Эндрю, словно
подслушивал за дверью.
     --  Мой славный  Эндрю, пожалуйста, поскорее приведи профессора Бланка,
--  приказала леди  Эстер. -- По дороге об®ясни ему  ситуацию.  Да,  и пусть
захватит хлороформ.  А Тимофэю поручи извозчика. --  Она печально вздохнула.
-- Тут уж ничего не поделаешь...
     Эндрю  молча поклонился  и вышел. В кабинете  повисло  молчание:  Эраст
Петрович пыхтел,  барахтаясь в стальном капкане  и пытаясь извернуться, чтоб
достать из-за спины спасительный "герсталь", однако проклятые обручи прижали
так плотно, что от этой идеи пришлось отказаться. Миледи участливо наблюдала
за телодвижениями молодого человека, время от времени покачивая головой.
     Довольно скоро в коридоре раздались быстрые  шаги, и  вошли двое: гений
физики профессор Бланк и безмолвный Эндрю.
     Мельком взглянув на пленника, профессор спросил по-английски:
     -- Это серьезно, миледи?
     -- Да, довольно серьезно, -- вздохнула она.  -- Но  поправимо. Конечно,
придется немного похлопотать. Я  не  хочу  без  нужды прибегать  к  крайнему
средству.  Вот  и  вспомнила,  что  вы,   мой  мальчик,  давно   мечтали  об
эксперименте с человеческим материалом. Похоже, случай представился.
     --  Однако я  еще не  вполне готов работать с человеческим  мозгом,  --
неуверенно сказал Бланк,  разглядывая  притихшего  Фандорина.  --  С  другой
стороны, было бы расточительством упускать такой шанс...
     --  В  любом случае  нужно его  усыпить,  -- заметила баронесса. --  Вы
принесли хлороформ?
     -- Да-да, сейчас. -- Профессор достал из вместительного кармана склянку
и  обильно  смочил  из  нее носовой  платок.  Эраст  Петрович  ощутил резкий
медицинский запах и хотел было возмутиться, но Эндрю в два прыжка  подскочил
к креслу и с невероятной силой обхватил узника за горло.
     -- Прощайте, бедный мальчик, -- сказала миледи и отвернулась.
     Бланк вынул из жилетного кармана золотые часы, посмотрел на них  поверх
очков  и плотно закрыл лицо  Фандорина  пахучей  белой  тряпкой.  Вот  когда
пригодилась   Эрасту   Петровичу  спасительная  наука  несравненного  Чандры
Джонсона! Вдыхать предательский аромат, в котором праны явно не содержалось,
молодой  человек  не  стал. Самое  время  было  приступить к  упражнению  по
задержке дыхания.
     -- Одной минуты  будет более  чем достаточно,  -- заявил ученый, крепко
прижимая платок ко рту и носу обреченного.
     "И-и  восемь,  и-и  девять,  и-и  десять",  --  мысленно  считал  Эраст
Петрович,  не забывая судорожно разевать  рот,  пучить  глаза  и  изображать
конвульсии. Кстати говоря,  при всем желании вдохнуть было бы не так просто,
поскольку Эндрю сдавил горло железной хваткой.
     Счет перевалил  за  восемьдесят,  легкие  из  последних сил боролись  с
жаждой  вдоха,  а   гнусная   тряпка  все  холодила  влагой  пылающее  лицо.
Восемспять,  восемсшесть, восемсемь, --  перешел  на нечестную  скороговорку
Фандорин,   из   последних   сил  пытаясь  одурачить  невыносимо   медленный
секундомер. Внезапно он сообразил, что хватит дергаться, давно пора потерять
сознание, и обмяк, замер,  а для пущей  убедительности еще  и нижнюю челюсть
отвалил. На счете девяносто три Бланк убрал руку.
     -- Однако, -- констатировал он, -- какая сопротивляемость организма. --
Почти семьдесят пять секунд.
     "Бесчувственный" откинул голову на бок  и  делал вид, что дышит мерно и
глубоко, хотя  ужасно  хотелось хватать  воздух изголодавшимся  по кислороду
ртом.
     --  Готово,  миледи,  --  сообщил  профессор.  --  Можно  приступать  к
эксперименту.



        Глава шестнадцатая, в которой электричеству предвещается великое будущее

     --  Перенесите  его  в лабораторию,  --  сказала  миледи.  --  Но нужно
торопиться.  Через двенадцать минут  начнется перемена. Дети не должны этого
видеть.
     В дверь постучали.
     -- Тимофэй, это ви? -- спросила баронесса по-русски. -- Come in!
     Эраст Петрович не решался  подглядывать даже  через ресницы -- если кто
заметит,  все,  конец. Он услышал  тяжелые шаги швейцара  и  громкий, словно
обращенный к глухим, голос:
     --  Так  что все  в  лучшем  виде, ваше  сиятельство. Олл райт.  Позвал
извозчика  чайку попить. Чай! Ти! Дринк!1 Живучий,  чертяка, попался.  Пьет,
пьет и хоть бы  что ему. Дринк, дринк -- насинг2. Но потом ничего, сомлел. А
пролеточку  я за дом отогнал. Бихайнд наш  хаус3. Во  двор, говорю, отогнал.
Пока постоит, а после уж я позабочусь, не извольте беспокоиться.
     Бланк перевел баронессе сказанное.
     --  Fine,  -- откликнулась  она и вполголоса  добавила. -- Andrew, just
make sure that  he  doesn't  try to make a profit  selling the horse and the
carriage4.
     Ответа  Фандорин  не  услышал  -- должно быть, молчаливый  Эндрю просто
кивнул.
     "Ну   давайте,  гады,   отстегивайте   меня,   --  мысленно   поторопил
злоумышленников Эраст Петрович.  --  У  вас же перемена скоро. Сейчас я  вам
устрою эксперимент. Про предохранитель бы только не забыть".
     Однако Фандорина ждало серьезное разочарование -- никто его отстегивать
не  стал.  Прямо возле  уха  раздалось  сопение и  запахло луком ("Тимофэй",
безошибочно  определил  узник),  что-то тихонько  скрежетнуло  раз,  второй,
третий, четвертый.
     -- Готово. Отвинтил, -- доложил швейцар. -- Бери, Андрюха, несем.
     Эраста  Петровича  подняли  вместе   с  креслом  и  понесли.  Чуть-чуть
приоткрыв глаз, он увидел галерею и освещенные солнцем голландские окна. Все
ясно -- волокут в главный корпус, в лабораторию.
     Когда, стараясь  не шуметь, носильщики ступили  в  рекреационную  залу,
Эраст Петрович  всерьез задумался  --  не  очнуться ли ему и не  нарушить ли
учебный  процесс истошными воплями. Пусть детки посмотрят, какими делами  их
добрая миледи занимается.  Но  из  классов доносились такие  мирные,  уютные
звуки -- мерный  учительский басок, взрыв мальчишеского смеха, распевка хора
--  что у Фандорина не хватило духу.  Ничего, еще не время раскрывать карты,
оправдал он свою мягкотелость.
     А  потом было уже поздно -- школьный шум остался позади. Эраст Петрович
подглядел,  что его  волокут  вверх  по  какой-то лестнице, скрипнула дверь,
повернулся ключ.
     Даже сквозь закрытые веки  было видно, как  ярко вспыхнул электрический
свет. Фандорин  одним прищуренным глазом  быстро обозрел  обстановку.  Успел
разглядеть какие-то фарфоровые приборы, провода, металлические катушки.  Все
это ему крайне не  понравилось. Вдали приглушенно ударил  колокол --  видно,
закончился урок, и почти сразу же донеслись звонкие голоса.
     --  Надеюсь, все  закончится хорошо, -- вздохнула  леди  Эстер.  -- Мне
будет жаль, если юноша погибнет.
     -- Я  тоже  надеюсь,  миледи,  --  явно волнуясь,  ответил профессор  и
загремел чем-то железным. -- Но науки без жертв,  увы