дошла  к игривому настенному бра
в виде Амура  и  нажала малолетнему богу  любви пальцем на  бронзовый пупок.
Висевшая  рядом  гравюра  (кажется,  что-то  охотничье) бесшумно от®ехала  в
сторону,  обнажив  медную  дверцу с круглой  ручкой. Бежецкая выпростала  из
воздушного рукава тонкую голую руку, повертела рукоятку туда-сюда, и дверца,
мелодично  тренькнув,  открылась.  Эраст Петрович  прижался носом  к стеклу,
боясь пропустить самое важное.
     Амалия Казимировна, как никогда похожая на царицу египетскую, грациозно
потянулась,  достала что-то из сейфа  и обернулась. В  руках у нее был синий
бархатный портфель.
     Она села к  бюро, вынула из  портфеля большой желтый конверт,  а оттуда
какой-то мелко исписанный  лист. Взрезала ножом полученные письма  и  что-то
переписала  из  них  на листок. Это заняло не более двух минут. Потом, снова
вложив письма и листки в портфель, Бежецкая зажгла пахитоску, и неколько раз
глубоко затянулась, задумчиво глядя куда-то в пространство.
     У Эраста Петровича  затекла рука, которой он держался  за стебли, в бок
больно впивалась  рукоятка "кольта", да еще  начали ныть неудобно вывернутые
ступни. Долго в таком положении ему было не простоять.
     Наконец  Клеопатра  загасила пахитоску, встала  и удалилась  в дальний,
слабо освещенный угол  комнаты, открылась какая-то  невысокая  дверь,  снова
закрылась и донесся звук льющейся воды. Очевидно, там находилась ванная.
     На  бюро соблазнительно лежал синий портфель, а женщины, как  известно,
вечерним  туалетом  занимаются  подолгу...  Фандорин  толкнул створку  окна,
поставил  колено на подоконник и  в два  счета оказался в комнате. То и дело
поглядывая в  сторону ванной, где по-прежнему ровно шумела вода, он принялся
потрошить портфель.
     Внутри  оказалась  большая стопка  писем и давешний  желтый конверт. На
конверте  адрес: "Mr. Nickolas M. Croog, Poste restante, l'Hotel des postes,
S.-Petersbourg,  ъussie"4. Так,  уже  неплохо. Внутри  лежали  разграфленные
листки,  исписанные  по-английски  хорошо знакомым  Эрасту  Петровичу  косым
почерком. В первом  столбце какой-то  номер,  во  втором название страны,  в
третьем  чин или  должность,  в четвертом дата, в пятом тоже дата --  разные
числа  июня по возрастающей. Например, самые последние три  записи,  судя по
чернилам, только что сделанные, выглядели так:

     N.1053F, Бразилия, начальник  личной охраны императора,  отправлено  30
мая, получено 28 июня 1876;
     N.852F, Североамериканские Соединенные Штаты, заместитель  председателя
сенатского комитета, отправлено 10 июня, получено 28 июня 1876;
     N.354F,  Германия,  председатель  окружного суда,  отправлено  25 июня,
получено 28 июня 1876.
     Стоп! Письма, пришедшие сегодня в гостиницу на имя мисс Ольсен, были из
Рио-де-Жанейро,  Вашингтона  и  Штутгарта. Эраст  Петрович  порылся в стопке
писем,  разыскал бразильское.  Внутри был  листок  без  обращения и подписи,
всего одна  строчка: 30  мая,  начальник личной  охраны императора, N.1053F.
Итак,  Бежецкая  зачем-то  переписывает содержание получаемых  ею  писем  на
листки, которые затем отправляет в  Петербург какому-то  мсье  Николя Кроогу
или, скорее,  мистеру Николасу Кроогу.  Зачем? Почему  в Петербург? Что  это
вообще все значит?
     Вопросы толкались локтями,  налезая один на  другой,  но разбираться  с
ними  было  некогда  -- в  ванной перестала  литься  вода. Фандорин  наскоро
запихнул  бумаги и  письма обратно в портфель,  но ретироваться  к  окну  не
успел. В дверном проеме застыла тонкая белая фигура.
     Эраст  Петрович  выхватил  из-за  пояса револьвер  и  свистящим шепотом
приказал:
     -- Госпожа Бежецкая, один звук,  и я вас застрелю!  Подойдите и сядьте!
Живо!
     Она   молча  приблизилась,   зачарованно  смотря  на  него   бездонными
мерцающими глазами, села возле бюро.
     -- Что, не ждали?  -- язвительно поинтересовался  Эраст Петрович. -- За
дурачка меня держали?
     Амалия  Казимировна молчала,  взгляд  ее  был  внимательным  и  немного
удивленным, словно она видела Фандорина впервые.
     -- Что  означают сии списки? --  спросил он,  тряхнув "кольтом". -- При
чем здесь Бразилия? Кто скрывается под номерами? Ну же, отвечайте!
     --  Повзрослел,  --  неожиданно проговорила Бежецкая тихим,  задумчивым
голосом. -- И, кажется, возмужал.
     Она уронила руку, и пеньюар сполз с округлого плеча, такого белого, что
Эраст Петрович сглотнул.
     --  Смелый,  задиристый дурачок, -- сказала  она  все так же негромко и
посмотрела ему прямо в глаза. -- И очень, очень хорошенький.
     --  Если  вы вздумали  меня соблазнять, то  попусту тратите  время,  --
краснея пробормотал он. -- Не такой уж я дурачок, как вы воображаете.
     Амалия Казимировна грустно молвила:
     --  Вы --  бедный  мальчик, который даже не понимает,  во что ввязался.
Бедный красивый мальчик. И мне вас теперь не спасти...
     --  Подумали  бы сначала  о  собственном спасении!  --  Эраст  Петрович
старался не  смотреть на  проклятое  плечо, которое  заголилось еще  больше.
Разве бывает такая сияющая, снежно-молочная кожа?
     Бежецкая порывисто поднялась, и он отпрянул, выставив вперед дуло.
     -- Сидите!
     -- Не бойтесь, глупенький. Какой вы румяный. Можно потрогать?
     Она протянула руку и слегка коснулась пальцами его щеки.
     -- Горячий... Что же мне с вами делать?
     Вторая ее рука нежно легла на  его пальцы, сжимавшие револьвер. Матовые
немигающие глаза были так близко, что Фандорин  увидел  в них  два маленьких
розовых отражения лампы.Странная пассивность охватила молодого  человека, он
вспомнил,   как  Ипполит  предупреждал  про  мотылька,  но  вспомнил  как-то
отстраненно, словно и не его касалось.
     А дальше  произошло вот  что. Левой рукой  Бежецкая  отвела  "кольт"  в
сторону, правой же схватила Эраста Петровича за  воротник и рванула на себя,
одновременно ударив его лбом в нос. От острой боли Фандорин ослеп, а впрочем
он  все равно ничего  не увидел бы, потому что лампа с  грохотом полетела на
пол, и воцарилась кромешная тьма. От следующего удара -- коленом  в  пах  --
молодой  человек согнулся  пополам, пальцы его  судорожно сжались, и комнату
озарило  вспышкой,  разодрало выстрелом.  Амалия судорожно  вдохнула воздух,
полувсхлипнула-полувскрикнула, и никто больше не бил Эраста Петровича, никто
не сжимал ему запястье.  Раздался звук  падающего  тела.  В ушах звенело, по
подбородку в два ручья стекала кровь, из глаз лились слезы, а в низу  живота
было так скверно, что хотелось только одного -- сжаться в комок и переждать,
перетерпеть,  перемычать эту невыносимую  боль.  Но  мычать  было некогда --
снизу доносились громкие голоса, грохот шагов.
     Фандорин  схватил  со  стола  портфель, кинул его  в  окно, полез через
подоконник  и чуть не сорвался, потому что рука все еще сжимала пистолет. Он
не  помнил, как  слез по трубе, очень боялся не найти  в  темноте  портфель,
однако  тот  был хорошо виден на белом гравии. Эраст Петрович подобрал его и
побежал  напролом  через  кусты,  скороговоркой  бормоча   под  нос:  "Хорош
дипломатический  курьер...  Женщину  убил...  Господи,  что  делать-то,  что
делать...Сама виновата... Я и не хотел вовсе... Куда теперь... Полиция будет
искать...  Или  эти... Убийца...  В посольство  нельзя...  Бежать из страны,
скорей... Тоже  нельзя...  На вокзалах, в  портах  будут  искать... За  свой
портфель они  землю перевернут...  Затаиться... Господи, Иван Францевич, что
же делать,  что делать?..." Фандорин на бегу оглянулся и увидел  такое,  что
споткнулся  и чуть  не  упал.  В кустах неподвижно  стояла  черная  фигура в
длинном плаще. В лунном свете белело застывшее,  странно знакомое лицо. Граф
Зуров!
     Взвизгнув,  вконец  ошалевший Эраст Петрович  перемахнул  через ограду,
метнулся вправо,  влево (откуда кэб-то приехал?), и  решив,  что  все равно,
побежал направо.



        Глава одиннадцатая, в которой описана очень длинная ночь

     На  Собачьем  острове,  в узких улочках  за  Миллуолскими  доками, ночь
наступает  быстро.  Не  успеешь  оглянуться, а  сумерки  из серых уже  стали
коричневыми,  и  редкие фонари  горят  через один.  Грязно, уныло, от  Темзы
потягивает  сыростью,  от  помоек  гнилью.  И  пусто  на  улицах,  только  у
подозрительных  пабов  и  дешевых  меблирашек  копошится какая-то нехорошая,
опасная жизнь.
     В  номерах  "Ферри-роуд"  живут  списанные  на  берег  матросы,  мелкие
аферисты и стареющие портовые шлюхи. Плати шесть пенсов в день и живи себе в
отдельной комнате с кроватью -- никто не сунет нос в твои дела.  Но  уговор:
за  порчу  мебели, драку  и крики по ночам  хозяин, Жирный Хью, оштрафует на
шиллинг, а кто откажется  платить -- выгонит взашей.  Жирный Хью  с утра  до
вечера за конторкой, у входа. Стратегическое место -- видно, кто пришел, кто
ушел, кто что принес или, наоборот, хочет вынести. Публика пестрая, от такой
жди всякого.
     Вот,   например,   рыжий    патлатый   художник-француз,   только   что
прошмыгнувший мимо  хозяина в угловой номер. Деньги у лягушатника водятся --
без споров заплатил за неделю вперед, не пьет, сидит взаперти, первый раз за
все время отлучился. Хью, конечно, воспользовался  случаем, заглянул к нему,
и что вы думаете? Художник, а в номере ни красок,  ни холстов. Может, убийца
какой,  кто  его  знает --  иначе зачем  глаза  за  темными очками  прятать?
Констеблю, что ли, сказать? Деньги-то все равно вперед уплачены...
     А рыжий  художник,  не  ведая о  том, какое опасное направление приняли
мысли Жирного Хью, запер дверь на ключ и повел себя, в самом деле, более чем
подозрительно. Перво-наперво  плотно задвинул занавески.  Потом  положил  на
стол покупки -- булку, сыр и  бутылку портера, вынул из-за пояса револьвер и
сунул под подушку. На этом разоружение странного француза не закончилось. Он
вытащил  из-за  голенища дерринджер --  маленький  однозарядный  пистолетик,
какими  обычно  пользуются  дамы и  политические  убийцы, --  пристроил  это
игрушечное на вид оружие  возле бутылки  портера. Из рукава постоялец извлек
узкий, короткий стилет  и воткнул его в булку.  Лишь  после  этого он  зажег
свечу, снял синие  очки, устало потер глаза. Оглянулся на окно -- не отходят
ли шторы -- и, сдернув с головы рыжий парик, оказался никем иным как Эрастом
Петровичем Фандориным.
     С трапезой было покончено в  пять минут -- видно, имелись у титулярного
советника  и  беглого убийцы дела поважнее. Смахнув со стола  крошки,  Эраст
Петрович  вытер руки  о  длинную богемную блузу,  подошел к стоявшему в углу
драному креслу, пошарил  в обшивке и достал  маленький  синий  портфель.  Не
терпелось продолжить работу, которой Фандорин занимался весь день  и которая
уже привела его к очень важному открытию.
     После  трагических  событий минувшей  ночи  Эраст Петрович  все же  был
вынужден заглянуть  к  себе  в  гостиницу, чтобы захватить хотя бы деньги  и
паспорт. Пускай теперь любезный друг Ипполит, мерзавец, Иуда, ищет со своими
прихвостнями "Эразмуса фон  Дорна" по  вокзалам и портам. Кого  заинтересует
бедный французский художник, поселившийся  в самой клоаке лондонских трущоб?
Ну, а если все же пришлось  рискнуть и совершить вылазку на почту, так на то
была особая причина.
     Но каков Зуров! Его роль в этой истории была не вполне ясна, но в любом
случае  неблаговидна.  Непрост  его   сиятельство,  ох  непрост.  Затейливые
кренделя выписывает бравый гусар, открытая душа. Как ловко адресок подсунул,
как  все  рассчитал!  Одно  слово -- шпильмейстер.  Знал,  что клюнет глупый
пескарь, проглотит наживку вместе с крючком. Или нет, его сиятельство что-то
такое про мотылька аллегоризировал.  Полетел мотылек на  огонь, полетел  как
миленький. И чуть было  не сгорел. Так дураку и надо.  Ведь ясно было, что у
Бежецкой и Ипполита имеется некий общий  интерес. Только такой романтический
болван,  как один титулярный советник (кстати,  произведенный в это звание в
обход  других более достойных людей) мог всерьез поверить в  роковую страсть
на кастильский  манер.  Да  еще  Ивану Францевичу голову  заморочил. Стыд-то
какой! Ха-ха! Красиво излагал граф Ипполит Александрович: "Люблю и боюсь ее,
ведьму, задушу собственными руками!" Вот, наверно, потешался над сосунком! И
как ювелирно сработал, не  хуже  чем в тот раз, с дуэлью. Расчет был прост и
безошибочен: занимай пост  у  гостиницы "Уинтер  квин" и спокойно  жди себе,
пока глупый мотылек "Эразм" на  свечку  прилетит.  Тут  тебе не Москва -- ни
сыскной, ни жандармов,  бери Эраста Фандорина голыми руками. И концы в воду.
Уж не Зуров ли и  есть тот самый "Франц", про которого дворецкий поминал? У,
гнусные конспираторы. Кто у  них там главный -- Зуров  или Бежецкая? Похоже,
все-таки  она...  Эраст  Петрович поежился, вспомнив события минувшей ночи и
жалобный вскрик, с которым  рухнула  застреленная Амалия. Может, ранена,  не
убита?  Но  тоскливый  холодок  под  сердцем  подсказывал,  что убита, убита
прекрасная царица,  и жить Фандорину  с этим тяжким  грузом  до конца  своих
дней.
     Правда, вполне возможно, что конец этот совсем близко. Зуров знает, кто
убийца, видел. Наверняка уже охота идет по всему Лондону, по всей Англии. Но
почему  Зуров упустил  его  ночью,  дал уйти?  Пистолета  в руке  испугался?
Загадка...
     Однако была  загадка и позамысловатей  --  содержимое  портфеля. Долгое
время Фандорин никак не мог взять в толк, что означает таинственный  список.
Сверка показала, что записей на листках ровно столько же,  сколько писем,  и
все данные совпадают.  Только  кроме числа,  указанного  в  письме, Бежецкая
дописывала еще и дату получения.
     Всего  записей  было  сорок  пять.  Самая  ранняя  датирована  1  июня,
последние три появились при Эрасте  Петровиче.  Порядковые номера  в письмах
были  указаны  все разные;  наименьший --  N.47F  (Бельгийское  королевство,
директор департамента,  получено 15 июня),  наибольший  -- N.2347F  (Италия,
драгунский  лейтенант,  получено  9  июня).  Стран  отправления  насчиталось
девять.  Чаще всего  попадались  Англия  и  Франция.  Россия только  однажды
(N.994F, действительный  статский  советник,  получено  26 июня, на конверте
петербургский штемпель от 7 июня. Уф, не запутаться бы с календарями: 7 июня
-- это  по-европейскому будет 19-ое. Стало быть, за неделю дошло). Должности
и  чины в основном  упоминались высокие -- генералы,  старшие  офицеры, один
адмирал,  один  сенатор,  даже один  португальский министр, но  попадалась и
мелкая сошка вроде лейтенанта  из  Италии, судебного  следователя из Франции
или капитана пограничной стражи из Австро-Венгрии.
     В     общем,     выглядело     так,     будто     Бежецкая     являлась
посредницей,передаточным  звеном,  живым   почтовым  ящиком,  в  обязанности
которого  входило  регистрировать  поступающие сведения  и  переправлять  их
дальше  --   очевидно,  мистеру  Николасу  Кроогу   в   Петербург.   Резонно
предположить, что списки  переправлялись  раз в  месяц. Ясно и  то,  что  до
Бежецкой  роль  "мисс  Ольсен"  исполняла  какая-то  другая   особа,  о  чем
гостиничный портье не подозревал.
     На  этом  очевидное  исчерпывалось  и  возникала  жгучая потребность  в
дедуктивном  методе.  Эх,  был  бы  здесь шеф, он  моментально перечислил бы
возможные версии, все само разлеглось  бы по полочкам. Но  шеф был далеко, а
вывод   напрашивался  такой:  прав  Бриллинг,   тысячу   раз  прав.   Налицо
разветвленная тайная  организация с членами во  многих странах --  это  раз.
Королева  Виктория  и  Дизраэли  тут  не  при чем (иначе  к чему  отправлять
донесения в Петербург?) -- это два. Насчет английских шпионов Эраст Петрович
сел в лужу,  и пахнет здесь  именно  нигилистами --  это три.  Да и  ниточки
тянутся не  куда-нибудь,  а  именно в Росиию, где водятся  самые страшные  и
непримиримые нигилисты -- это четыре. И среди них подлый оборотень Зуров.
     Пускай  шеф  прав, однако и Фандорин не зря подорожные переводил. Ивану
Францевичу, поди, и в кошмарном сне не приснилось бы, с какой могущественной
гидрой он ведет войну. Тут не студенты и не  истеричные барышни с бомбочками
и  пистолетиками,  тут  целый тайный  орден, в  котором участвуют  министры,
генералы,  прокуроры и  даже  какой-то действительный статский  советник  из
Петербурга!
     Вот когда  на  Эраста Петровича  снизошло озарение (это было уже  после
полудня).   Действительный  статский  советник  --  и  нигилист?  Как-то  не
укладывалось в  голове. С  начальником  бразильской императорской охраны еще
ничего -- в Бразилии Эраст Петрович отроду  не бывал и тамошних порядков  не
представлял,  но  представить  себе  русского  статского генерала  с  бомбой
воображение   решительно  отказывалось.  Одного  действительного   статского
Фандорин знавал довольно близко  -- Федора Трифоновича Севрюгина,  директора
Губернской  гимназии,  где  отучился  без  малого  семь  лет.  Чтоб  он  был
террористом? Чушь!
     И вдруг сердце  у Эраста Петровича сжалось. Никакие  это не террористы,
все  эти  солидные  и  респектабельные господа! Они -- жертвы  террора!  Это
нигилисты из разных стран, зашифрованные каждый  под своим номером,  доносят
центральному революционному штабу о совершенных террористических актах!
     Хотя нет, в июне в Португалии министров  вроде бы не убивали -- об этом
непременно написали бы все газеты... Ну, значит, это кандидаты в жертвы, вот
что!   "Номера"  испрашивают   позволения  у  своего  штаба   о   проведении
террористического акта. А имена не указаны из конспирации.
     И  все  встало  на  свои  места,  все  прояснилось.  Ведь говорил  Иван
Францевич  что-то  о  ниточке, которая тянулась  от  Ахтырцева  на  какую-то
подмосковную  дачу,  но  не  дослушал   шефа  Фандорин,  распаленный  своими
шпионскими бреднями.
     Стоп.  А драгунский-то лейтенант зачем им понадобился? Уж больно мелкая
сошка. И очень  просто, тут же ответил себе  Эраст Петрович. Видать, перешел
им  дорогу безвестный  итальянец.  Так же  как в  свое время  перешел дорогу
белоглазому душегубу один юный коллежский  регистратор из московской сыскной
полиции.
     Что  же  делать?  Он  тут отсиживается, а  столько достойных людей  под
смертью  ходит!  Особенно  жалко  было Фандорину  безвестного петербургского
генерала.  Наверно,  достойный  человек,  и  немолодой,  заслуженный,   дети
малые... И ведь похоже, что  карбонарии  эти каждый  месяц  свои  злодейские
реляции высылают.  То-то по всей  Европе что ни день кровь льется! А нити не
куда-нибудь,  в Питер ведут.  И вспомнились Эрасту Петровичу  слова, некогда
сказанные  шефом:  "Тут   судьба  России  на  карту  поставлена".  Эх,  Иван
Францевич, эх, господин статский советник, не только  судьба России -- всего
цивилизованного мира.
     Известить письмоводителя Пыжова. Тайно,  чтобы посольский  предатель не
разнюхал. Но как? Ведь предателем  может оказаться  кто угодно, да и  опасно
Фандорину  возле  посольства  появляться,  хоть  бы  и   рыжим  французом  в
художничьей  блузе...  Придется  рискнуть.  Послать городской почтой на  имя
губернского  секретаря  Пыжова  и приписать  "в  собственные  руки".  Ничего
лишнего  -- только  свой адрес  и поклон от Ивана Францевича. Умный человек,
сам все поймет. А городская почта здесь, говорят, письмо адресату чуть ли не
за два часа доставляет...
     Так и поступил Фандорин и вот теперь, вечером, ждал  -- не раздастся ли
осторожный стук в дверь.
     Стука не было. Все произошло совсем иначе.
     Поздно  вечером,  уже  заполночь,  сидел Эраст  Петрович  в  ободранном
кресле, где был спрятан синий портфель, и клевал носом в полудреме. На столе
почти  догорела свеча, в углах  комнаты сгустился недобрый  сумрак, за окном
тревожно  погромыхивала  приближающаяся  гроза.  В  воздухе  было тоскливо и
душно,  будто  кто-то грузный, невидимый сел  на грудь  и не  дает вдохнуть.
Фандорин  покачивался где-то  на