его
интереса заслуживают воспоминания полковника  Томаса  Эллиса,  сына  Чарльза
Эллиса, который в юности был в очень добрых отношениях с По и его  семьей  и
пишет, в частности, следующее: "Эдгар был очень  красив  и  в  то  же  время
обладал храбростью и мужеством,  удивительными  в  столь  молодом  человеке.
Среди своих друзей он поистине первенствовал  во  всем.  Он  в  совершенстве
владел искусством светского обращения, и в  городе  не  было  более  умного,
изящного и привлекательного юноши, чем Эдгар Аллан По". О  том,  что  в  это
время происходило в доме Джона  Аллана,  рассказывает  -  правда,  в  тонах,
гораздо менее восторженных, - Джек  Макензи:  "Мистер  Аллан  был  по-своему
хорошим человеком, однако Эдгар
     его не любил. Аллан был резок, придирчив и со своим длинным крючковатым
носом и маленькими пронзительными  глазками,  смотревшими  из-под  кустистых
бровей, всегда напоминал мне ястреба. Мне известно, что, гневаясь на Эдгара,
он часто угрожал выгнать его из дому и никогда не позволял  ему  забывать  о
том, что он всецело зависит от милости своего  благодетеля".  Алланам  очень
нравилось принимать у себя гостей, и на этих вечеринках и чаепитиях бывал  и
Эдгар, обычно с  кем-нибудь  из  друзей.  Иногда  ему  разрешали  устраивать
собственные вечера, на которые приглашали и девочек и мальчиков. Несмотря на
обаяние Фрэнсио и добродушную веселость "тетушки Нэнси",  на  таких  приемах
царил чопорный этикет, ибо Джон Аллан явно стремился привить Эдгару нарочито
"благородные"   манеры,   предписанные   тогдашним   хорошим    тоном,    но
соответствовавшие скорее воспитанию  и  склонностям  самого  Аллана,  нежели
обычаям высшего виргинского общества.
     Впрочем, все эти церемонии, какими бы важными ни казались  они  мистеру
Аллану, наверное, не слишком занимали Эдгара в ту пору. Свое время он  делил
между   мечтаниями,    сочинительством    и    беззаботными    мальчишескими
развлечениями. Он любил тайком убегать  с  приятелями  на  реку,  к  большой
заводи чуть пониже водопадов, где они обычно купались и  удили  рыбу.  Такая
вольная жизнь была ему очень по нраву. Здесь же, на реке Джеймс, он совершил
и "великий подвиг", который еще в юные годы окружил  его  имя  байроническим
ореолом. По весьма гордился своим атлетическим достижением и уже в 1835 году
писал редактору журнала "Сазерн литерери  мессенджер"  по  поводу  какого-то
упоминания этого случая, вошедшего в Ричмонде в предание: "Автор  сравнивает
мой заплыв с тем, который совершил лорд Байрон, хотя никаких сравнении между
ними быть не может. Любой пловец из тех, что  бывали  тогда  "у  водопадов",
переплыл бы Геллеспонт и не почел бы это за большой подвиг. Я проплыл  шесть
миль от пристани в Ладлоу до Уорвика под жарким июньским  солнцем,  двигаясь
против течения - едва ли не самого сильного,  какое  помнят  на  этой  реке.
Проплыть же двадцать миль в спокойной воде было бы сравнительно легко. Я  не
задумываясь решился бы переплыть Дуврский пролив от Дувра до Кале".
     Эдгар сделался героем дня. Посмотреть на начало заплыва собралась целая
толпа народу. За отважным пловцом следовал в  лодке  новый  директор  школы,
мистер Берк, а вдоль берега шумной ватагой шли друзья, среди которых  больше
всех переживал маленький Роб Стенард,  считавший  своего  старшего  товарища
образцом самых блестящих доблестей и  совершенств.  Несмотря  на  разницу  в
возрасте, Эдгара и Роберта связывала крепкая дружба, в которой первый  играл
роль доброго  покровителя  и  защитника,  а  второй  -  верного  спутника  и
оруженосца.
     Благополучно достигнув цели, Эдгар с триумфом возвратился  домой.  Весь
город только и говорил, что о  юном  храбреце.  Неудивительно  поэтому,  что
маленький Роб пригласил к себе  домой  своего  знаменитого  друга,  чтобы  с
гордостью продемонстрировать всей семье, которая,  без  сомнения,  была  уже
наслышана о его уме, смелости и прочих достоинствах.  Таково  уж  счастливое
свойство всех героев, что они напрочь лишены недостатков.
     Так Эдгар познакомился с  миссис  Джейн  Стенард,  матерью  Роберта,  и
встрече этой суждено было пробудить в нем первое сильное чувство  и  вызвать
бурный прилив поэтического вдохновения.
     Судя по свидетельствам знавших  ее  людей  и  сохранившемуся  портрету,
миссис Стенард была женщиной  редкостной  красоты,  отмеченной  классическим
совершенством черт. Мода того времени с ее  скульптурной  строгостью  линий,
которые  придавали  женщине  некое  сходство  с   величавыми,   исполненными
благородства античными статуями, как нельзя более подходила этой царственной
красавице. Ее отличали удивительная душевная теплота  и  тонкость,  доброта,
приветливость и какоето особое светлое  очарование,  не  поддаться  которому
было невозможно. Она жила в прекрасном, залитом солнцем доме, и от всего  ее
существа, казалось, исходил  мягкий  ласковый  свет  -  такой  она  навсегда
запомнилась молодому поэту.
     Домой По возвращался точно в дивном сне, от которого он так вполне и не
пробудился до конца жизни. В Джейн Стенард, "Елене" его  грез,  он  обрел  и
идеал для рыцарственного  юношеского  поклонения,  и  полного  сочувствия  и
понимания друга, на чей суд  он  приносил  первые  плоды  своих  поэтических
усилий. Что значила для него эта женщина, дано понять
     лишь одинокому начинающему поэту, боготворящему красоту.
     В последующие несколько лет Эдгар часто бывал в  доме  миссис  Стенард.
Оба они были из тех наделенных исключительной глубиной  и  тонкостью  чувств
натур, что обитают духом в  прекрасном  и  неведомом  мире  воображения,  за
дальним  пределом  которого  простирается  бескрайнее   сумеречное   царство
безумия. Обоим суждено было в меланхолическом  помрачении  пересечь  роковую
грань, Эдгару - лишь на краткие мгновения, каждый раз возвращаясь  к  свету.
"Елене" - чтобы до конца дней своих затеряться в сонме блуждающих там жутких
теней. Между этими родственными душами  тотчас  возникли  узы  инстинктивной
симпатии. Лишь на миг до того, как их разделила тьма, пальцы их сплелись,  и
в этом  прикосновении  Эдгар  хотя  бы  однажды  испытал  счастье  полное  и
безграничное.

     Но хоть в мечтах, а счастлив был тогда я
     И к ним пристрастье ввек не обуздаю(1),
     написал он спустя три года в своей первой книге.
     -----------
     (1) Перевод Ю. Корнеева.


     Встреча  эта,  имевшая  огромное  значение  для   По,   была   поистине
драгоценным даром судьбы. Соединенные в одном человеке, он  нашел  и  первую
настоящую любовь, и материнскую нежность, в которой нуждался больше всего на
свете. Никто не знает, о чем они говорили, оставаясь вдвоем, однако  минуты,
проведенные в  беседах  с  нею,  принадлежат,  должно  быть,  к  тем  редким
мгновениям в жизни Эдгара Аллана По, когда в  его  отношениях  с  окружающим
миром воцарялась гармония.
     Их разлучила болезнь, помутившая взор  "Елены"  и  заслонившая  от  нее
Эдгара. Разум Джейн Стенард угасал. В апреле 1824 года она умерла в возрасте
тридцати одного года. Во второй  раз  смерть,  столь  часто  вторгавшаяся  в
судьбу По, отняла у него дорогое существо.
     Существует  предание,  что  По   нередко   приходил   на   ее   могилу,
подтвержденное признанием, которое он сделал другой Елене много лет  спустя.
Горе, причиненное ему этой утратой, было столь велико, что  не  осталось  не
замеченным даже мало знавшими Эдгара По людьми.  То  была  самая  высокая  и
прекрасная  любовь,  когда-либо  жившая  в  человеческой  душе.  Надпись  на
надгробном камне, под которым покоится прах Джейн Стенард, теперь почти  уже
не видна, однако в памяти потомства останется навеки другая эпитафия:

        К ЕЛЕНЕ

     Елена, красота твоя
     Мне - словно парус морякам,
     Скитальцам, древним, как земля,
     Ведущим корабли в Пергам,
     К фригийским берегам.

     Как зов Наяд, мне голос твой
     Звучит за ропотом глухим
     Морей, ведя меня домой,
     К сиянью Греции святой
     И славе, чье имя - Рим.

     В алмазной раме у окна
     Вот ты стоишь, стройна, как взмах
     Крыла, с лампадою в руках Психея! - не оставь меня
     В заветных снах!(1)
     -----------------
     (1) Перевод Г. Кружкова.


        Глава шестая

     К тому скорбному дню, когда "Елена"  отправилась  к  своему  последнему
пристанищу,  в  калейдоскопе  времени  пронеслось  уже  более   трети   лет,
отпущенных  судьбой  Эдгару  По.  Живой,  впечатлительный  подросток  быстро
превращался в  еще  более  впечатлительного  молодого  человека,  обогнав  в
развитии большинство своих сверстников, - по всем свидетельствам, он казался
в это время физически и духовно  старше  своих  лет.  И  история  жизни  его
родителей, и воспоминания современников  заставляют  предположить,  что  его
характер и темперамент обнаруживали себя в проявлениях ранних и  бурных,  но
весьма  скоротечных.  Он  был  точно  факел,  пылающий  на  ветру  жизни   и
отзывающийся на каждый его порыв вспышкой столь сильной и яркой,  что  очень
скоро сгорает без  остатка.  На  протяжении  следующих  нескольких  лет  ему
предстояло пережить горести и испытания, вызвавшие в  нем  душевный  надлом,
который он не смог преодолеть до конца своих дней.  Ибо  в  человеке  тонкой
духовной   организации   переживания,   испытанные   в   юности,    способны
предопределить чувства и умонастроения зрелых лет.
     Приблизительно в это время здоровье приемной матери По вновь становится
предметом встревоженного обсуждения в семейной переписке - очевидно,  именно
тогда начался необратимый упадок сил, вследствие которого она  через  четыре
года разделила участь несчастной Джейн Стенард.
     По испытывал к приемной матери нежную, преданную  любовь,  и  она  была
одним из самых глубоких из когда-либо владевших им чувств. Естественную  его
привязанность усиливала красота Фрэнсис Аллан - физическое совершенство было
свойством, перед которым он преклонялся, когда и в ком бы его ни находил.  И
к тому времени он уже, наверное, понимал, что  лишь  ей  и  "тетушке  Нэнси"
обязан своим относительно благополучным пребыванием  в  доме  Джона  Аллана.
Каковы были причины продолжительного недуга Фрэнсис Аллан и существовала  ли
какая-то связь между ним и ее бездетностью  -  остается  лишь  догадываться.
Эдгар, конечно, часто размышлял об этом, и не исключено, что  заключения,  к
которым он пришел, существенным образом повлияли на его отношение к опекуну.
Все, что могло связывать "малыша Эдгара"  с  "папенькой",  уже  принадлежало
прошлому. Теперь в доме было двое мужчин - в  глаза  торговцу  Джону  Аллану
испытующе  смотрел  молодой  поэт  Эдгар  По,  и  от   этого   пристального,
проницательного взгляда торговцу становилось временами не по себе.
     В ту  пору  Ричмонд  был  небольшим,  по  нынешним  понятиям,  городом,
значительную часть  жителей  которого  составляли  рабы.  Весь  уклад  жизни
немногочисленного и обособленного  белого  населения  подчинялся  строжайшим
общественным условностям, любые нарушения которых очень  быстро  переставали
быть тайной. И судя по обстановке, воцарившейся в доме Аллана в это время  и
не изменившейся до самой его смерти,  когда  было  оглашено  его  завещание,
подтвердившее  некоторые  толки,  Фрэнсис  Аллан  уже  знала,  что  была  не
единственной женщиной, пользовавшейся вниманием Джона Аллана.
     Нет нужды говорить о том, как оскорбило ее это укрытие и какую  вызвало
тревогу за судьбу маленького семейства, заботам о котором она отдала столько
любви и нежности. Едва  ли  она  поделилась  печальной  правдой  с  Эдгаром,
будучи, с одной стороны, слишком предана мужу и, с другой - не желая  ранить
душу впечатлительного юноши. Однако он и сам  очень  скоро  ощутил  тяжелую,
напряженную  атмосферу,  создавшуюся  в  доме,  и  в   последовавшем   затем
неизбежном семейном расколе  встал  на  сторону  приемной  матери,  движимый
сначала только состраданием, которое позднее, когда ему стали  известны  все
обстоятельства, было подкреплено чувством справедливости.
     Смерть Джейн Стенард нестерпимой болью отозвалась в юной, но уже  много
выстрадавшей душе Эдгара По и  надолго  повергла  его  в  глубокую  тоску  и
уныние. Именно в это время его стали часто мучить кошмары, о  которых  потом
рассказывал с его слов Джон Макензи: "Больше всего  он  пугался,  когда  ему
чудилось, будто в кромешной ночной тьме на лицо его ложится  чья-то  ледяная
рука; или виделось страшное и отвратительное лицо, надвигавшееся на него  из
предрассветного  полумрака.   Жуткие   фантазии   преследовали   его   столь
неотступно, что иногда он, спрятав голову под одеяло, лежал так до тех  пор,
пока не начинал задыхаться".
     Сопутствующее таким  переживаниям  дурное  расположение  духа,  мрачные
настроения и раздражительность стали не на  шутку  тревожить  Джона  Аллана.
Однако его упреки и требования воспринимались уже без былого смирения  -  на
выговоры опекуна Эдгар отвечал дерзостями  или  же  оскорбленным  молчанием,
ясно давая понять, что и для того, и для другого у него имеются  достаточные
основания. Джон Аллан был теперь не только возмущен, но и озабочен, и, чтобы
оправдать себя перед всемогущими небесами, а также укрепить свою репутацию в
глазах живущего в Балтиморе старшего брата Эдгара,  Уильяма  Генри  Леонарда
По, он пишет последнему письмо, выдержанное в весьма любопытном стиле:

     Ричмонд, ноябрь 1824 года.
     Дорогой Генри!
     Я только что увидел твое письмо Эдгару от 25 числа  прошлого  месяца  и
весьма огорчился тем, что он до
     сих пор тебе не ответил. Хотя заниматься все это время ему  было  почти
нечем - для меня  он  ничего  не  делает,  и  вид  имеет,  по  мнению  всего
семейства, унылый, хмурый и злобный. Чем мы заслужили все это, не  поддается
моему пониманию - почти так же, как и то, почему я  столь  долго  мирился  с
подобным поведением. Мальчик не выказывает ни единой искры  привязанности  к
кому-либо из нас, ни малейшей благодарности за всю мою доброту  и  заботу  о
нем. А ведь я дал ему образование, намного  превосходящее  мое  собственное.
Если Розали  придется  в  какой  бы  то  ни  было  мере  полагаться  на  его
привязанность, да не оставит ее господь своим милосердием. Я  опасаюсь,  что
товарищи  его  внушили  ему  образ  мыслей  и   действий   (?),   совершенно
противоположный тому, какого он придерживался в Англии.  Я  с  гордостью  за
тебя сознаю всю разницу между твоими нравственными принципами и его,  что  и
побуждает меня столь дорожить твоим уважением.  Если  бы  и  перед  Господом
нашим выполнял я свой долг так же свято, как выполнил я его  перед  Эдгаром,
то Смерть, когда бы она ни  явилась,  меня  бы  не  устрашила.  Однако  пора
кончать, и я всей душою желаю, чтобы Всевышний не оставил его и  тебя  своим
благословением, чтобы успех венчал все ваши начинания и чтобы ваша Розали не
претерпела от вас ни обид, ни горя. Ибо, по  крайней  мере,  наполовину  она
сестра ваша, и боже вас упаси, дорогой Генри, взыскивать с  живых  за  грехи
мертвых. Можешь быть уверен, дорогой  Генри,  что  все  мы  принимаем  самое
искреннее участие в твоей судьбе, моля Господа на  небесах  ниспослать  тебе
благословение и защиту. Уповай, мой храбрый и добрый мальчик,  на  Спасителя
нашего, чья милость не знает  пределов.  И  да  убережет  Он  тебя  от  всех
опасностей и хранит тебя всегда - такова молитва, которую возносит твой
     Друг и Слуга
     (Джон Аллан)".

     Характерно, что на обороте листа все той  же  благочестивой  рукой  был
вычислен конечный прирост с некой суммы из расчета шести процентов годовых.
     Быть может, холодная длань, тяжесть которой ощутил на себе Эдгар,  была
не просто ночным кошмаром. На одном дыхании оправдать  собственную  низость,
попытаться посеять вражду между братьями, опорочить  мать  юноши  и  тут  же
призвать  на  его  голову  божье  благословение,  после  чего   хладнокровно
перевернуть лист другой стороной и произвести подсчет  ожидаемой  прибыли  -
для этого надо обладать качествами,  каковые  явно  не  значатся  в  перечне
богоугодных добродетелей. И таких качеств, наверное, было немало в характере
человека, который,  возведя  очи  горе,  вверял  будущее  сирот  По  милости
Всевышнего.
     Осенью 1824 года не только Ричмонд, но и  вся  Виргиния  с  нетерпением
ожидали  предстоявшего  в  скором  времени  визита  маркиза  де  Лафайета  и
лихорадочно готовились к его приезду. К концу первой четверти девятнадцатого
столетия  Лафайет   пережил   почти   всех   своих   великих   революционных
современников, и для новых поколений молодой  американской  республики,  чьи
могучие силы уже начинали пробуждаться, он олицетворял идеалы,  которые,  по
крайней  мере,  теоретически  представляли  весьма  значительную  социальную
ценность.  Способность  их  привести  общество   к   тысячелетнему   царству
процветания пока еще никем не ставилась  под  сомнение,  и  в  романтической
фигуре энергичного маленького француза с  гордым  орлиным  профилем  сыны  и
дочери американской революции видели непримиримого врага тирании,  соратника
Вашингтона, храброго солдата, символизировавшего торжество идей  Джефферсона
и философии Руссо. Это был истинный герой во всем, и потому  прием,  который
ему оказывали повсюду в Соединенных Штатах, вылился в  триумф  американского
патриотизма.
     Виргиния была в  особом  долгу  перед  Лафайетом  -  его  поход  против
генерала Арнольда и  доблесть  в  битве  при  Йорктауне  вписали  славную  и
достопамятную страницу в историю штата, и бывший доминион желал во что бы то
ни стало превзойти все и вся радушием и гостеприимством.
     В Ричмонде царило огромное волнение, и нигде оно не было столь  велико,
как среди питомцев школы г-на Берка. Из них и  других  молодых  джентльменов
была сформирована рота Юных ричмондских волонтеров,  или  "Легион  Моргана",
которой выдали в качестве мундиров отделанные бахромой рубашки  американских
трапперов. Капитаном маленького отряда был
     избран юноша по имени Джон Лайл, а лейтенантом - Эдгар  Аллан  По,  что
свидетельствует о его авторитете среди товарищей,  ибо  почетной  должности,
наверное, домогались многие. Необходимо было позаботиться  также  и  о  том,
чтобы надлежащим образом вооружить роту. С этим важным делом вполне  успешно
справились два ее командира.
     Бережно хранимая легенда о  преданности  и  счастливой  доле  рабов  на
американском Юге намеренно предает забвению тот факт, что  рабовладельческое
общество  в  ту  давнюю  пору  жило  в  неизбывном  кошмарном  страхе  перед
восстанием  чернокожих.  И  опасения  эти  были  отнюдь  не  беспочвенны.  К
описываемому  моменту  негры  в  Виргинии  уже  неоднократно   предпринимали
пугающие, хотя и неудачные попытки подняться с оружием в руках против  белых
хозяев, и выступления эти, даже терпя провал, сеяли ужас среди плантаторов и
городского населения. Именно на такой случай в Ричмонде постоянно  находился
в  боевой  готовности  19-й  полк  национальной  гвардии,  часть   которого,
именовавшаяся "стражей", всегда  была  под  ружьем  и  не  покидала  казарм.
Офицерам предписывалось появляться вне дома только в мундирах. Чтобы оказать
достойные почести Лафайету, полк в полном составе  намеревались  вывести  из
города навстречу высокому гостю. Однако оставить город  без  всякой  военной
защиты было никак нельзя, поэтому власти приняли решение  на  время  раздать
оружие добровольной милиции. В числе таких подразделений оказался и  "Легион
Моргана". Письмо на  имя  губернатора  штата  с  просьбой  о  выдаче  оружия
подписали капитан Джон Лайл и лейтенант Эдгар А. По.
     Можно  представить  восторг,  переполнявший  сердца  Юных   ричмондских
волонтеров, когда они получали из арсенала настоящие ружья, или гордость  их
лейтенанта Эдгара По, когда, пристегнув  к  поясу  саблю,  он,  чеканя  шаг,
выступил навстречу Лафайету.
     Его роте,  состоявшей  из  юных