эгэзин"
напечатал  его  первое   за   несколько   лет   значительное   стихотворение
"Червь-победитель". Лоуэллу  он  послал  "Линор"  -  несравненно  улучшенный
вариант стихов, написанных еще в Вест-Пойнте. Учитывая состояние  Вирджинии,
неудивительно, что им опять завладели элегические настроения, а за  строками
"Червя-победителя" вновь встал жуткий призрак смерти.
     Надежды  По  с  помощью  Диккенса  издать  что-нибудь   в   Англии   не
оправдались, и теперь он обратился к творчеству  малоизвестного  английского
драматурга Р. Хорна,  чью  салонную  пьесу  "Орион"  превознес  до  небес  в
мартовском номере "Грэхэмс мэгэзин", заявив, что в некоторых  отношениях  ее
автор превосходит самого  Мильтона.  Между  столь  же  изумленным,  сколь  и
польщенным англичанином и его американским рецензентом завязалась переписка;
верно рассчитав, что Хорн не откажется ответить любезностью  на  любезность,
По попросил его содействия в издании сборника своих рассказов в  Англии.  Из
этого, увы, ничего не вышло, хотя Хорн и в самом  деле  предпринял  какие-то
усилия.
     В начале апреля 1844 года По довольно скоропалительно решает уехать  из
Филадельфии и еще раз попытать счастья  в  Нью-Йорке.  Жизнь  в  Филадельфии
превратилась для него в сплошную вереницу физических и  духовных  страданий,
приведших его в полное смятение чувств. Скандалы и кривотолки, вызванные его
пьянством, нищенское убожество семьи и давшая пищу  для  всяческих  домыслов
история с "леди из Саратоги" рождали в нем ощущение, что он жертва какого-то
заговора, и мысль эта нашла благодатную почву в его болезненно восприимчивом
сознании. Некогда открытые ему пути были теперь  отрезаны,  и,  кроме  того,
чтобы обрести равновесие духа, ему важно было переменить обстановку,  уехать
из города, где буквально все, даже случайно встреченный на  улице  знакомый,
напоминало о пережитых неудачах и неосуществленных замыслах. Не имея никаких
определенных планов, он не знал, что будет делать и где будет  жить.  Слабая
надежда  убедить  с  помощью  профессора   Энтона   издательство   "Харперс"
опубликовать полное собрание его рассказов была  единственным  проблеском  в
тумане, который окутывал будущее. Миссис Клемм  задержалась  в  Филадельфии,
чтобы  распорядиться  жалкими  остатками  семейного  имущества.   Нескольким
друзьям она и Вирджиния подарили черенки с лучших  цветочных  кустов  из  их
сада. Ковры и полдюжины стульев с неохотой забрала домовладелица, которой По
задолжали за  квартиру.  После  от®езда  Эдгара  миссис  Клемм  продала  его
маленькую библиотечку торговавшему  по  соседству  букинисту.  Денег,  чтобы
уехать  всем  троим,  не  хватило,  и  она  осталась   наедине   со   своими
воспоминаниями, предчувствиями и кошкой Катариной, которая в бездетной семье
была всеобщей любимицей - Вирджиния ни за что не желала с ней расставаться.
     Весенним утром 6 апреля 1844 года По, весь  наличный  капитал  которого
равнялся сейчас 11 долларам, вместе с Вирджинией  навсегда  покинул  дом  на
СпрингсГарден-стрит.  В  семь   часов   их   поезд   отошел   от   платформы
Филадельфийского вокзала, направляясь  в  Перт-Амбой.  Добравшись  до  этого
портового городка, они пересели на пароход, которым и  прибыли  в  Нью-Йорк,
встретивший их проливным дождем.



        Глава двадцать первая

     Приехав  в  Нью-Йорк,  По  и  Вирджиния  оставались   в   пансионе   на
Гринвичстрит. Чтобы добыть денег на жизнь и оплатить переезд миссис Клемм из
Филадельфии, По устроил одну из тех  хитроумных  литературных  мистификаций,
которые доставляли  ему  такое  упоительное  наслаждение.  В  первую  неделю
пребывания в Нью-Йорке он  посетил  редактора  газеты  "Сан"  и  продал  ему
рукопись "Истории с воздушным шаром",  а  в  субботу  после  его  приезда  в
очередном утреннем номере газеты  появилась  словно  бы  впопыхах  набранная
заметка с якобы только что полученным сообщением об успешном перелете  через
Атлантику на воздушном шаре и обещанием передать все подробности  события  в
специальном  выпуске  в  десять  часов  утра.  Экстренный  номер   вышел   в
об®явленное время с рассказом  По,  которому  был  придан  вид  сенсационной
новости, сообщенной корреспондентом "Сан". Искусного переплетения  правды  и
вымысла, присущего  "фантастическому  реализму"  По,  оказалось  достаточно,
чтобы заморочить голову множеству людей, которые, раскрыв рты от  изумления,
читали в газете:

     ОШЕЛОМИТЕЛЬНОЕ ИЗВЕСТИЕ!
     С НАРОЧНЫМ ИЗ НОРФОЛКА!
     ЧЕРЕЗ АТЛАНТИКУ
     ЗА
     ТРИ ДНЯ!

     Поразительный триумф
     ЛЕТАТЕЛЬНОГО АППАРАТА
     г-на Монка Мэйсона
     Благополучное приземление на острове
     Салливана близ Чарлстона (Южная Каролина)
     гг. Мэйсона, Роберта Холланда, Хенсона,
     Харрисона Эйнсуорта и четверых других
     после семидесяти пяти часов полета на
     управляемом воздушном шаре ^Виктория"
     с Континента на Континент,

     В "Истории с воздушным шаром" точно так же, как и в "Золотом жуке". По,
стремясь создать достоверный местный  колорит,  вновь  вернулся  мыслями  на
остров Салливана, который произвел на него  немеркнущее  впечатление.  В  те
времена, когда новости доставлялись капитанами не всегда прибывающих в  срок
парусников, черпались из рассказов путешественников или подчас запаздывающих
писем специальных корреспондентов, журналистика порою без  зазрения  совести
мистифицировала публику, не страшась, как н наши дни, наказующих телеграфных
опровержений. Чудеса прямо-таки носились в воздухе, а рассказ По был написан
необычайно изобретательно, интересно и со множеством  убедительных  деталей.
Собственно говоря, он лишь предвосхитил приблизительно на столетие  реальное
событие.  Как  ни  удивительно,  но  известие  о  действительно  совершенном
трансатлантическом перелете на воздушном шаре, появившееся много лет  спустя
в нью-йоркских газетах, сообщало о почти  такой  же  его  длительности  и  о
многих путевых наблюдениях и происшествиях, отмоченных  в  бортовом  журнале
Мэйсона. С точки  зрения  автора,  устроенный  им  розыгрыш  был  прекрасным
способом сделать рассказ популярным среди читателей.  Вся  история  наделала
громкого и долго не утихавшего шума.
     Разумеется, личность и местопребывание злокозненного мистификатора были
вскоре раскрыты, а непосредственным  результатом  удачной  продажи  рукописи
стало  переселение  в   более   просторные   апартаменты   в   пансионе   на
Гринвич-стрит:  теперь  По  и  Вирджиния  занимали  две   комнаты.   Супруги
немедленно послали за миссис Клемм, которая приехала через неделю или  около
того со слезами радости на глазах и корзиной,  откуда  выглядывала  семейная
любимица Катарина. Скоро нью-йоркские любители словесности узнали, что среди
них появился знаменитый мистер По.
     Однако положение его  продолжало  оставаться  затруднительным.  По  был
известен как редактор трех видных журналов, но при этом все хорошо знали и о
странностях, даже  крайностях,  свойственных  ему  и  как  писателю,  и  как
человеку. Им не только восхищались - его и боялись. Что до службы,  то  было
очень немного мест,  которые  могли  бы  ему  подойти.  Редакторские  кресла
освобождались не слишком часто, да и пустующие занять было не так легко.  По
крайне не любил быть у кого-либо в подчинении.  Его  характер  и  склонности
нисколько к этому не располагали. С тех пор как он сделался профессиональным
редактором, призрак национального журнала все время витал у него за  спиной,
часто указывая  направление  его  литературным  устремлениям.  Это  видение,
постоянно готовое обрести плоть, сопутствовало ему до конца дней.
     С начала 1830-х годов По постоянно занимался  литературным  творчеством
как  профессиональный  писатель.  За  это  время  он  создал  поэтические  и
прозаические произведения,  исключительные  достоинства  которых  признавали
даже  недоброжелатели.  Тем  не  менее  труд   его   не   получал   должного
вознаграждения, и его уделом по-прежнему оставалась самая  жалкая  бедность.
Литературное признание, с годами укреплявшееся, - вот единственное, чего ему
удалось добиться. Впрочем, даже в этом ему кое-кто отказывал.  Его  собрание
сочинений распродавалось за бесценок, без авторского гонорара и  все  же  не
находило спроса. Несмотря на довольно частые периоды бездействия,  вызванные
врожденной слабостью здоровья и другими причинами,  По  работал  с  огромным
упорством,  о  чем  убедительно  свидетельствует  его  обширное   творческое
наследие.  Сотни  рецензий,  редакционных  статей   и   заметок,   множество
рассказов, из которых можно было бы составить не менее пяти  томов  среднего
об®ема, три книги стихотворений, работа в качестве редактора трех  журналов,
важная и всегда оживленная переписка - все  это  приносило  доход,  которого
едва хватало, чтобы коекак свести концы с концами. В  итоге  нескольких  лет
тяжелого труда По оказался в апреле 1844  года  в  Нью-Йорке  -  с  четырьмя
долларами в кармане, лишенный всякой помощи и поддержки.
     Нелепо было бы утверждать, что он "сам был во всем  виноват".  Говорить
так - значит  совершенно  не  принимать  во  внимание  главную  причину  его
бедности - слишком малое вознаграждение, которое он получал за свою  работу.
Лишь наименее значимая  часть  его  творчества  -  журналистика  -  обладала
какой-то ценностью на тогдашнем литературном рынке. Лучшее же из  того,  что
он создал своим искусством, почти не привлекло покупателей. Господствовавшие
в ту пору вкусы, несовершенство  законов  об  авторском  праве  и  постоянно
наводнявшие страну английские книги лишали  произведения  Эдгара  По  всякой
надежды на коммерческий успех.
     В течение первых нескольких месяцев повторного пребывания  в  Нью-Йорке
По жил главным образом на скудные доходы от того или иного рода литературной
поденщины. Напечатанный в журнале "Гоудис лейдис бук" в сентябре  1844  года
рассказ "Продолговатый ящик", очевидно, был закончен в Нью-Йорке, ибо местом
действия, которое разворачивается в  окрестностях  Чарлстона,  он  связан  с
появившейся несколькими неделями раньше "Историей с воздушным шаром". В июне
в журнале Грэхэма было опубликовано  стихотворение  "Страна  сновидений".  В
"Истории с воздушным шаром" По прибег к более реалистическому,  проникнутому
оптимизмом методу, который уже с успехом применил в "Золотом  жуке".  Однако
затем он вновь вернулся в идеальный мир воображения.  "Продолговатый  ящик",
конечно же, оказался гробом. Мертвецы, преждевременные погребения и  мрачные
потусторонние пейзажи, которые он рисует в своих  стихах,  приоткрывают  нам
таинственные тропы,  которыми  он  шел  в  мечтах,  обретая  меланхолическое
утешение  в  заветном  царстве  фантазии.  Для  стороннего  наблюдателя   он
просто-напросто переехал из Филадельфии в Нью-Йорк, на самом же деле
     Вот за демонами следом,
     Тем путем, что им лишь ведом,
     Где, воссев на черный трон,
     Идол Ночь вершит закон, Я прибрел сюда бесцельно
     С некой Фулы запредельной, За кругом земель, за хором планет,
     Где ни мрак, ни свет и где времени нет(1).
     ----------
     (1) Перевод Н. Вольпин.

     Это  стихотворение  знаменует  собой   возрождение   его   поэтического
вдохновения, которым проникнуто творчество 1844-1849  годов.  То  была  пора
последнего цветения его таланта, когда  По  создал  прекраснейшие  из  своих
стихов: "Страну сновидений", "Ворона", "Улялюм", "Звон",  "Аннабель  Ли",  а
также  некоторые  менее  значительные  вещи.  С  другой  стороны,  в   прозе
созидательное начало его воображения все заметнее утрачивает прежнюю силу, а
критика обнаруживает будничную  приземленность  мыслей  и  целей,  выливаясь
зачастую в злобную брань или непомерные восхваления. Теперь он уже почти  не
мог отрешиться в  критических  работах  от  чисто  личных  мотивов  -  гнев,
зависть, раздражение или симпатии стали придавать легко  различимый  оттенок
его отношению к литературным современникам.
     Творчество Эдгара По в последние годы жизни, оборвавшейся в 1849  году,
несет на себе явственный отпечаток  его  душевных  и  физических  состояний.
Излишества, которым он предавался  в  прошлые  два  года  в  Филадельфии,  в
сочетании с наследственным прежрасположением к  раннему  угасанию  жизненных
сил, оказали  более  губительное,  чем  когда-либо,  воздействие  и  вызвали
тяжелое нервное расстройство, заставившее его еще глубже уйти в себя. Этим и
об®ясняется неспособность к продолжительным усилиям, необходимым для  работы
над художественной прозой, которая, если  не  считать  нескольких  пейзажных
зарисовок,  приняла  теперь  вид  журнальных  комментариев  и  переписки,  и
обращение после  более  чем  десятилетнего  перерыва  к  поэзии,  отразившей
углубляющийся внутренний разлад и едва ли не полное отчуждение  от  реальной
действительности. В последние пять лет жизни он был почти  всецело  поглощен
проблемами духовными, и постигшие его в этот период  несчастья,  несомненно,
усилили   склонность   к    самоостранению.    Над    некоторыми    внешними
обстоятельствами он был просто  не  властен,  однако  бесспорно  и  то,  что
растущее душевное смятение вносило хаос и  в  его  жизнь  -  он  оказался  в
порочном круге, который, неумолимо сужаясь, душил его, точно петля на шее.
     Весной 1844 года  По  писал  биографический  очерк  о  Джеймсе  Расселе
Лоуэлле, выдержанный в чрезвычайно хвалебном духе, в  особенности  там,  где
речь шла о поэзии этого автора, которой По искренне восхищался. Лоуэлл также
работал  над  биографией  По   -   гораздо   более   серьезным   критическим
произведением, содержавшим немало глубоких замечаний о  тогдашнем  состоянии
американской литературы. Эта работа была напечатана  в  журнале  Грэхэма  за
февраль 1845 года в рубрике "Наши авторы".
     Все то время, пока они с великим усердием трудились  друг  ради  друга,
между По и Лоуэллом не прекращалась оживленная дружеская переписка. Суммируя
мнение Лоуэлла о По, можно сказать, что он высоко ценил его  творчество  как
художественное явление, страшась, однако, угадывавшихся за ним аномалий.  Он
также с большим одобрением  отзывался  о  лучшем,  что  было  в  критических
работах По, но осуждал их за излишнюю резкость. К самому По он  относился  с
искренней симпатией и великодушным состраданием, хотя и не без осторожности.
     В конце весны в Нью-Йорк  приехала  миссис  Клемм,  и  обе  комнаты  на
Гринвичстрит были отданы в полное распоряжение Вирджинии и ее матери. Сам По
поселился в пансионе некой миссис Фостер в доме 4 по Энн-стрит. Свое  жилище
он похолостяцки делил с недавно появившимся у него приятелем, которого звали
Чарльз Кертис, и вел довольно скудное и беспорядочное существование, нередко
отдавая дань богемным развлечениям. В погребке  на  той  же  улице,  который
держала добрая женщина по имени Сэнди Уэлш, он повстречал немало братьев  по
духу, в основном журналистов, и этим людям станс за стансом читал "Ворона" в
тогдашнем  его  виде.  Присутствующие  высказывали   замечания,   подчас   и
насмешливые,  предлагая  свои  идеи,  иные  из  которых  По,  как   говорят,
использовал. Позднее некоторые даже указывали, в каких именно местах По внес
подсказанные ему изменения, однако в утверждениях этих много сомнительного.
     Остальное время По обивал пороги редакций газет, куда  приносил  очерки
на злобу дня, заметки о текущих  событиях  и  тому  подобную  смесь.  Весьма
вероятно, что в  периоды  творческого  застоя  он  прибегал  к  такого  рода
занятиям гораздо чаще,  чем  принято  считать,  и  что  не  все  его  мелкие
публикации удалось проследить.
     Одна  из  самых  поразительных  особенностей  той  своеобразной   эпохи
заключалась в том, что ее сиятельную уверенность в своем  превосходстве  над
всеми предшествующими эрами и веками ни разу не омрачило хотя бы  мимолетное
облачко  сомнения.  Предвкушение  уже,  казалось,  недалекого  триумфа   над
природными стихиями,  которого  помогут  добиться  машины,  породило  теорию
"прогресса", дотоле неслыханную, но теперь  распространенную  на  все  -  от
политики  до  дамских   шляпок.   Журналы,   речи   государственных   мужей,
социологические  трактаты  и  романы  -  все  звенело  фанфарами   победного
самодовольства. Что до философии, то она совершенно прониклась  убеждениями,
что десять  утверждений  ровно  в  десять  раз  ближе  к  истине,  чем  одно
отрицание, и что во вторник человечество просто не может не стать  чуть-чуть
лучше, чем было в понедельник. Вера эта  была  столь  сильна,  что  публично
выступить против нее никто не осмеливался.  Но  самое  главное  -  насколько
"благороднее" стали вкусы!
     "Взгляните, - с ноткой пренебрежения обращается к  своим  читательницам
дамский журнал "Гоудис лейдис бук", - перед Вами вечернее  платье  и  костюм
для прогулок, какие носили в 1800 году. Начало нынешнего столетия принесло с
собой такое небывалое развитие  в  области  механических  изобретений  и  их
применения   для   улучшения   удобств   и   благоустройства   человеческого
существования, какого не знала доселе  мировая  история.  Мы  полагаем,  что
наряду с  другими  усовершенствованиями  решительным  образом  улучшилась  и
дамская мода. Посмотрите на эти рисунки (то  есть  на  моды  1800  года),  а
теперь - на нашу "страничку мод"  и  поблагодарите  издателя  "Лейдис  бук",
показавшего средством такого  сопоставления  красоту  и  изящество  нынешней
нашей одежды".
     И это тот самый  журнал,  которому  По  был  счастлив  предложить  свою
"Повесть Крутых гор" и благодарен за то, что ее согласились принять. "Гоудис
лейдис бук" еще предстояло сыграть немаловажную роль в его собственных делах
и в судьбе нескольких дам. По, как и раньше, поддерживал дружеские отношения
с Луисом Гоуди, который был  одним  из  тех  людей,  от  чьего  расположения
зависела его жизнь.
     Стоит ли удивляться тому, что  порою  По  терял  терпение  или  делался
желчным - ведь голос его, то обличающий, то иронический, был,  но  существу,
одинок в оглушительном хоре славословия. Ожидать, что он сможет  возвыситься
над всем этим, значило бы желать невозможного. Он  мог  лишь  все  больше  и
больше замыкаться в себе и покидал  свое  убежище  только  для  того,  чтобы
бичевать и язвить. Как художник и мыслитель,  он,  без  сомнения,  испытывал
значительную и оправданную неприязнь к современной ему  Америке.  Между  его
творчеством и его временем зияла огромная пропасть. "Прогресс" обрек его  на
безнадежное одиночество.
     С наступлением летней жары Вирджинию пришлось перевезти за  город,  где
было прохладнее. В качестве сельского  приюта  была  избрана  старая  ферма,
помнившая еще  времена  Войны  за  независимость.  Она  располагалась  вдоль
Блумингдейлской дороги, милях в пяти-шести от Нью-Йорка. Усадьба,  известная
как дом, где был написан "Ворон",  стояла  на  довольно  высоком  каменистом
холме, в нескольких сотнях футов от того  места,  где  нынешняя  Восемьдесят
четвертая улица пересекается с Бродвеем.
     Довольно большой дом был построен в  весьма  распространенном  когда-то
колониальном стиле. Сбоку к нему  примыкала  более  низкая  пристройка.  Над
домом и пристройкой торчали  две  невысоких,  сложенных  из  кирпича  печных
трубы. Палисадник выходил на  Блумингдейлскую  дорогу.  Ведущая  от  калитки
дорожка бежала мимо наполняемого  каким-то  ручейком  маленького  пруда,  на
берегу которого часто останавливали  свои  фургоны  возчики,  чтобы  немного
освежиться и отдохнуть. Дом и надворные постройки  лежали  в  глубокой  тени
вековых деревьев, а над крышей поднималась одинокая плакучая ива.
     Как-то весной, прогуливаясь по Блумингдейлской дороге, По  познакомился
с мистером Бреннаном и его супругой,  жившими  вместе  с  шестью  или  семью
детьми на ферме - старшей дочери, Марте, было тогда лет  четырнадцать.  Чета
Бреннан - оба происходили из Ирландии - владела 216 акрами земли, на кот