нным способом. Спустя  несколько  минут  туда  со  слезами  на
глазах поспешила миссис Аллан, чтобы утешить своего обиженного любимца.
     В противовес излишне снисходительной жене мистер Аллан со  свойственной
ему добросовестностью воспитывал мальчика в более суровом  духе,  отвечавшем
его  представлениям  о  правильной  педагогической  методе.  Поэтому,  когда
ребенок "вел себя хорошо", его поощряли, однако любое  проявление  своеволия
или непослушания каралось обычным для тех времен наказанием,  которому,  как
говорят, его подвергали по различным поводам и с чрезмерной жестокостью. Обе
женщины и даже жившие  в  доме  слуги  старались  при  малейшей  возможности
уберечь его от этих экзекуций.
     Систематическим образованием Эдгара занялись очень рано. Пяти лет,  еще
совсем ребенком, его отдали в школу, где  он  быстро  начал  делать  успехи.
Первые   его   наставники   самым   лестным   образом   отзывались   о   его
любознательности и прилежании. Он проявлял неподдельный интерес к занятиям и
своим менее усидчивым сверстникам, которых нелегко было застать  за  книгой,
казался, наверное, загадкой природы.
     Детские годы выросшего на рабовладельческом Юге По были также  отмечены
знакомством с жизнью и бытом американских негров, чей фольклор - причудливые
и страшные сказки, тоскливые песни, самозабвенные, пронизанные ритмом пляски
- оставил глубокий след в воображении мальчика.
     Как и  к  другим  детям  из  хороших  виргинских  семей,  к  нему  была
приставлена нянька-негритянка, которая оставалась в доме вплоть  до  от®езда
Алланов в Англию в 1815 году. Красочный и диковинный  мир  чернокожих  рабов
был чаще всего скрыт от ослепленных собственным превосходством белых хозяев;
взрослым представителям господствующей расы редко удавалось проникнуть в  их
"темные  тайны",  приобщиться  к  их  расцвеченному  колдовскими  фантазиями
восприятию действительности. Иное дело дети - к ним относятся по-особому,  и
для всеобщего любимца Эдгара, должно быть, всегда находилось место  у  очага
на кухне в ричмондском доме, где по вечерам  собирались  все  слуги,  или  в
какой-нибудь хижине на плантации, куда он часто ездил с Джоном Алланом.
     Еще  одним  обильным  источником  впечатлений   для   юного   По   были
нескончаемые истории о  морских  путешествиях,  которые  рассказывали  часто
бывавшие  у  Алланов  капитаны,  торговцы  и  искатели  приключений,   чтобы
отблагодарить хозяев за вкусный обед и приятную беседу. Многое в  написанных
им позднее морских рассказах,  вероятно,  навеяно  услышанным  в  те  долгие
вечера у камина.
     Однажды  летом,  когда  Эдгару  было  лет  шесть,  Алланы   отправились
навестить своих родственников Валентайнов, живших в Стонтоне. Небезызвестный
уже Эдвард Валентайн  любил  совершать  вместе  с  Эдгаром  долгие  прогулки
верхом, усадив мальчика в седло позади себя.  Впоследствии  он  рассказывал,
что как-то раз, возвращаясь домой с  деревенской  почты,  где  Эдгар  изумил
поселян своей ранней ученостью, прочитав вслух последние новости из  газеты,
они проезжали  мимо  какойто  дощатой  лачуги,  рядом  с  которой  виднелось
несколько могильных холмиков. Внезапно Эдгар весь затрепетал, об®ятый  таким
паническим ужасом, что Валентайн вынужден был пересадить его  вперед,  чтобы
как-то успокоить, однако тот продолжал выкрикивать испуганным голоском: "Они
догонят нас и утянут меня в могилу!" Когда его стали позднее  расспрашивать,
он признался, что его "нянька"  имела  обыкновение  брать  его  с  собой  по
вечерам туда, где собирались остальные  слуги,  из  чьих  уст  он  и  слышал
страшные кладбищенские истории о  встающих  из  могил  покойниках  и  жутких
привидениях.
     Вскоре, однако, Эдгару пришлось на время расстаться  с  родиной,  чтобы
увидеть другой, быть может, более сложный и  цивилизованный  мир,  именуемый
Старым Светом. В 1815 году был  заключен  положивший  конец  войне  Гентский
договор,  и  Джон  Аллан   решил   предпринять   вместе   с   семьей   долго
откладывавшееся путешествие в Англию и Шотландию.
     Весна 1815 года прошла в приготовлениях к поездке и сборах,  в  которых
принимала участие  вся  семья,  и  в  первую  очередь,  конечно  же,  Эдгар,
проявлявший живейший интерес к предстоящему путешествию. Увы,  его  пришлось
еще раз отсрочить, чтобы дать возможность поправиться  случайно  повредившей
ногу Фрэнсис Аллан. Из воспоминаний некоего д-ра Эмблера мы узнаем, что  как
раз в это время чуть ли не каждый день он ходил купаться на  реку  вместе  с
маленьким
     Эдгаром, который показался ему ребенком весьма хрупкого телосложения  и
робкого нрава, относящимся  к  воде  с  некоторой  опаской.  Такое  описание
внешности мальчика подтверждается другими источниками. Что  касается  боязни
воды,  то  ее  он  преодолел  с  годами,  сделавшись  превосходным  пловцом.
Следующие пять лет ему  предстояло  провести  в  туманной  Шотландии,  столь
непохожей своими дождями и  снегопадами  на  обласканную  солнцем  Виргинию.
Суровый климат и столь же суровые, порою даже жестокие  обычаи,  царившие  в
английских школах, оказали огромное влияние на  его  дальнейшее  духовное  и
физическое развитие.



        Глава четвертая

     Чуть ли не в  каждом  письме,  которое  Джон  Аллан  получал  от  своих
шотландских родственников на протяжении нескольких предшествующих  лет,  его
вместе с женой настойчиво приглашали вновь посетить места,  где  прошла  его
юность. В 1811 году, находясь по делам в Лиссабоне,  он  совсем  было  решил
заехать в Англию по пути домой, однако начавшаяся война расстроила эти планы
и препятствовала их осуществлению в течение долгого времени.  И  вот  теперь
желания его близких и его собственные были, наконец, готовы исполниться.
     Помимо стремления упрочить родственные узы, Джоном Алланом руководили и
крайне важные  деловые  соображения.  Нарушение  торговли  между  Англией  и
Америкой нанесло серьезный ущерб интересам поставщиков  виргинского  табака.
Счета за несколько крупных партий товара, отправленных незадолго  до  начала
войны, до сих пор  не  были  оплачены,  и  о  получении  причитавшихся  сумм
следовало  позаботиться  в  первую  очередь,  равно  как   и   о   скорейшем
восстановлении связей с рядом торговых домов в Англии,  где  цены  на  табак
были необычайно высоки в связи с прекращением поставок, однако  могли  резко
упасть  в  ближайшее  время   по   мере   насыщения   рынка   из   огромного
нераспроданного запаса, скопившегося в Америке. Таковы были  обстоятельства,
требовавшие присутствия в Англии одного из владельцев фирмы, и миссию эту,
     имевшую целью основание заграничного  филиала,  взял  на  себя  младший
компаньон, сумевший таким образом соединить личные интересы с деловыми.
     К радости, с какой Джон  Аллан  ожидал  теперь  уже  скорой  встречи  с
родными, местами и отчим  домом,  примешивалась  и  немалая  доля  гордости.
Прошло много лет с тех пор, как  зеленым  юнцом,  без  гроша  в  кармане  он
покинул Шотландию и отправился искать счастья в страну, где оно в те времена
охотно  улыбалось  многим.  И  хотя  золото  там  не  валялось,  как  думали
некоторые, прямо под ногами, некогда  нищий  сирота  возвращался  на  родину
обеспеченным, немало добившимся в жизни человеком, в сопровождении красавицы
жены и очаровательного мальчика, своего воспитанника, которым у  него  также
были все основания гордиться.
     Покидая Ричмонд, мистер Аллан продал с аукциона всю  обстановку  своего
дома и еще кое-какое имущество, снял со счета собственной фирмы  335  фунтов
10 шиллингов 6 пенсов и заблаговременно позаботился о том, чтобы  оставшиеся
после распродажи вещи были в целости и сохранности доставлены  на  бросивший
якорь в устье реки Джеймс двухмачтовый бриг "Лотар", на борту  которого  он,
его жена, мисс Валентайн и Эдгар 17 июня 1815 года отплыли к берегам Англии.
Из этих приготовлений видно, что Аллан не рассчитывал скоро  возвратиться  в
Америку.
     Они прибыли в Ливерпуль 28 июля, и на следующий день мистер Аллан пишет
своему компаньону Эллису: "Дамы очень страдали от морской  болезни...  Эдгар
тоже, но не так сильно и скоро оправился". В Ливерпуле у Джона  Аллана  были
кое-какие дела с фирмой "Эворт Майерс  и  Кь",  однако  надолго  он  там  не
задержался и поспешил на север, в Шотландию, где жила вся его родня.
     Ирвин, в графстве Эршир, где поселились  Алланы,  -  красивый  портовый
городок на  берегу  реки  того  же  названия,  через  которую  был  построен
живописный каменный мост, - находился в самом сердце воспетого Бернсом края.
Эдгар часами наблюдал, стоя на мосту, за поднимающимися вверх  по  реке  или
уходящими  в  море  кораблями.  Иногда  он  отправлялся  вместе  с   другими
мальчиками в экскурсии на противоположный берег реки к деревушкам  Сигейт  и
Стоункасл, поблизости от  которых  лежали  руины  старинного  замка.  Скоро,
правда, у него не стало времени  на  такие  прогулки  -  в  конце  лета  его
определили в местную школу, весьма солидное заведение, открытое за несколько
сот лет до приезда Алланов.
     Окрестности прямо-таки кишели родичами Джона  Аллана.  В  самом  Ирвине
жили три его сестры: Элиза,  Мери  и  Джейн  и  множество  каких-то  дальних
родственников. Еще одна сестра с мужем  и  целый  выводок  кузенов  и  кузин
обретались в Килманроке,  в  нескольких  милях  от  Ирвина.  Люди  это  были
приятные и веселые, и даже  временами  унылая  и  неприветливая  шотландская
погода не омрачила долгожданной семейной встречи. Эдгару  и  мисс  Валентайн
были рады не меньше, чем самим Алланам - в Шотландии свято чтут любые, пусть
даже самые отдаленные родственные связи,  и  эти  двое  тотчас  оказались  в
волшебном кругу радушия и внимания. В Килманроке Эдгар не мог не услышать  о
Роберте Бернсе - его стихи и песни в ту пору были у всех на устах; рядом,  в
Гриноке, похоронена и его "малютка Мэри". Здесь  он  впервые  увидел  долгие
северные сумерки и мрачные  багровомглистые  закаты  в  те  часы,  когда  на
Виргинию уже опускается ночная тьма. Даже южнее, в Англии,  в  июле  темнеет
лишь к десяти вечера, и позднее По восхищался этой  смутной  игрой  света  и
тени в долинах, где

     ...солнца луч
     В душных травах целый день
     Нежил сладостную лень(1). ----------(1) Перевод Г. Кружкова.

     Приблизительно в тридцати милях к югу от Ирвина и  Килманрока,  в  краю
чудесных  парков   и   прозрачных   озер,   раскинулось   обширное   имение,
принадлежавшее  другому  родственному  семейству,  Гэльтам,  которых   также
посетили Алланы. Немного погостив там, они отправились в Гринок, а оттуда  -
в Глазго и Эдинбург, где у Джона Аллана,  привыкшего  совмещать  приятное  с
полезным, были кое-какие дела.
     Первоначально мистер Аллан намеревался оставить Эдгара в школе в Ирвине
на все время этого увеселительного  путешествия  и  последующего  пребывания
семьи в Лондоне, однако и его жена, и мисс Валентайн  при  поддержке  самого
Эдгара самым энергичным образом тому воспротивились, и поэтому  было  решено
разрешить мальчику совершить вместе со всеми "большое турне" по Шотландии  и
возвратиться с женщинами в Лондон при условии, что  затем  он  отправится  в
Ирвин, где будет учиться в одной  школе  с  Джеймсом  Гэльтом.  Этот  первый
семейный спор, происшедший из-за приемного сына, весьма показателен, ибо  из
него  совершенно  ясно,  что  главной  защитницей  интересов   Эдгара   была
по-прежнему миссис Аллан,  в  то  время  как  муж  ее  уже  тогда  стремился
избавиться от дальнейших хлопот, отправив  воспитанника  в  другой  город  -
уловка, к которой он еще прибегнет позднее, когда в его доме наступит разлад
по причинам, куда более серьезным.
     Осенью семья возвратилась в Англию, остановившись по пути в Ньюкасле  и
Шеффилде, и 7 октября 1815 года прибыла в Лондон. Им не сразу удалось  найти
подходящее жилье, и на первое время они остановились в  гостинице  "Блейкс",
откуда 10 октября Джон Аллан написал  Чарльзу  Эллису,  сообщая,  что  тремя
днями раньше они приехали из  Глазго  в  Лондон  и  что  впечатления  их  от
путешествия по Шотландии "в высшей степени благоприятны во всех отношениях".
Вскоре им удалось найти вполне приличную квартиру на Рассел-сквер, и в своем
очередном послании, датированном 15 октября 1815 года, Джон Аллан пишет, что
сидит "у весело горящего камелька в уютной маленькой гостиной,  в  то  время
как Фрэнсис и Нэнси заняты шитьем, а Эдгар читает какую-то  книжку".  Уже  в
семь лет Эдгар, наверное, довольно много читал.
     Несколько позднее, приблизительно в конце 1815 года, Эдгар возвращается
в Ирвин, где снова начинает посещать школу вместе с Джеймсом  Гэльтом.  Этот
пятнадцатилетний подросток доводился племянником старому Уильяму  Гэльту  из
Ричмонда, который через переписку с  мальчиком  в  какой-то  степени  держал
Джона Аллана под присмотром.
     Эдгару, судя по всему, очень  не  хотелось  расставаться  с  семьей,  и
женщины пытались уговорить Джона Аллана оставить его в Лондоне,  но  тщетно.
Своенравный характер По начал обнаруживать себя уже в те годы. Джеймс  Гэльт
рассказывает, что всю дорогу из Лондона в Ирвин Эдгар не переставая ворчал и
капризничал - его отправляли в Шотландию  против  воли,  и  мир  должен  был
знать, в каком дурном расположении духа он пребывал по этому поводу.
     В Ирвине Эдгар По и Джеймс Гэльт жили в одной комнате, отведенной им  в
доме сестры Джона Аллана, Мэри.  Из  писем  Гэльта  можно  составить  вполне
определенное представление о характере и поведении юного Эдгара. Не по годам
развитый, он из®яснялся несколько книжным языком,  отличался  исключительной
уверенностью в своих силах и совершенным бесстрашием. Жизнь у "тетушки Мэри"
и учеба в местной школе были  ему  явно  не  по  душе,  и  он  строил  планы
возвращения в Америку (быть может, думая при этом о ждущей  его  там  Кэтрин
Пуатьо) или побега в Лондон, к своей дорогой "ма" и  "тете  Нэнси",  но  уж,
конечно, не к папеньке, который так бессердечно разлучил его со всеми,  кого
он любил. То был первый из его многочисленных планов такого рода, и эта тяга
к приключениям,  предприимчивость  и  упорство  в  мальчике,  которому  едва
исполнилось семь лет, весьма примечательны. Надо полагать,  "тетушка  Мэри",
добрая и отзывчивая женщина, если судить по ее письмам, не раз  приходила  в
отчаяние от шалостей неуемного маленького сорванца, ураганом ворвавшегося  в
ее старую тихую обитель. Наконец однажды  она  не  выдержала  и  в  приступе
раздражения отправила его вместе со всеми пожитками обратно  в  Лондон  -  к
великой досаде Джона Аллана и безмерному восторгу Фрэнсис и мисс Валентайн.
     По возвращении в Лондон в 1816 году Эдгар  был  отдан  в  школу-пансион
сестер Дюбур, находившуюся в Челси, на  Слоун-стрит,  где  он  оставался  до
конца весны 1817 года, изредка навещая семью. Летом  Алланы  переселились  в
другой дом,  по  Саутгемптон-роу,  а  осенью  Эдгара  определили  в  пансион
преподобного "доктора"  Брэнсби,  располагавшийся  в  лондонском  предместье
Стоук-Ньюингтон, все еще сохранявшем  своеобразный  облик  и  патриархальную
атмосферу старинной английской деревни, от  которой  оно  унаследовало  свое
название.  Заведение  это  предназначалось  для  мальчиков   из   достаточно
обеспеченных семей, и здесь были  заложены  прочные  основы  разностороннего
образования, полученного поэтом. Ему было почти десять лет, и он  вступал  в
тот период жизни, когда начинают вырисовываться главные черты  характера,  в
этом возрасте особенно восприимчивого к формирующим влияниям среды.
     В  странном  и  трагическом  рассказе  "Вильям  Вильсоне",  во   многом
автобиографическом, мы слышим из уст самого По признание в том, что в старой
школе в Стоук-Ньюингтоне в душе  поэта  начался  один  из  тех  нравственных
конфликтов, которые существенно влияют на литературное  творчество.  И  сама
школа, и мрачная, даже несколько таинственная обстановка вокруг нее не могли
не пробудить воображения мальчика, не вызвать в нем живого отклика: "Чувства
мои в детстве были, наверное, не менее глубоки, чем у зрелого человека,  ибо
их отпечаток, который я нахожу в своей памяти, ясен и чист, как  рельефы  на
карфагенских медалях". Так он писал спустя много лет о своих школьных днях в
Стоук-Ньюингтоне. "Oh, le bon temps que се siecle de fer"(1),  -  восклицает
он, с ностальгической тоскою глядя в прошлое,  словно  забыв  о  томительном
одиночестве, которое, как он сам утверждал, было  его  уделом  в  ту  давнюю
пору.
     ------------
     (1) "Прекрасная пора, железный этот век" (франц.).

     В 1818 году предместье Стоук-Ньюингтон, которое  впоследствии  поглотил
разрастающийся Лондон, являло  собой  дивную,  успокаивающую  душу  картину.
"Окутанная дымкой старинная английская  деревушка",  как  описывает  ее  По,
раскинулась по обе  стороны  древней  римской  дороги,  обсаженной  могучими
вязами, наверное, помнившими, как и дома вокруг,  царствование  Тюдоров.  "В
это мгновение, - напишет он через много лет, - я ощущаю живительную прохладу
ее  погруженных  в  глубокую  тень  улиц,  вдыхаю  благоухание  бесчисленных
цветочных кустов и вновь трепещу в неиз®яснимом  восторге,  слыша  глубокий,
гулкий звук церковного колокола, что каждый час внезапным  мрачным  раскатом
сотрясает недвижный  дремотный  сумрак,  окутывающий  из®язвленную  временем
готическую колокольню". Не будет поэтому  излишней  смелостью  предположить,
что  именно  этими,  дышащими  тысячелетней  древностью  местами,  все   еще
хранящими романтические осколки минувшего, была отчасти  внушена  увлекавшая
поэта впоследствии страсть к средневековой, "готической"  атмосфере,  навеян
экзотический колорит  его  произведений,  подсказаны  подробнейшие  описания
старинных зданий, поражающие зримой точностью деталей.
     Ибо совсем поблизости от  деревушки,  за  высокими,  каменными  стенами
виднелась  замшелая  громада  дома,  в  котором  жил  когда-то  граф  Перси,
злосчастный любовник Анны Болейн, а  чуть  поодаль  -  особняк  благородного
фаворита королевы Елизаветы, могущественного графа Лестерского. На запад  от
небольшой площади уходили тенистые зеленые аллеи, терявшиеся  в  прохладных,
подернутых пеленой тумана лугах. Сама школа  находилась  в  восточной  части
предместья, на улице, застроенной  старыми  домами  диковинной  архитектуры,
вокруг  которых  темным  ковром  лежали   безупречные   английские   газоны,
обнесенные вересковыми изгородями. Здание пансиона стояло немного в глубине,
отделенное от улицы невысокой оградой. Перед  главным  входом  была  разбита
красивая цветочная клумба, обсаженная кустами самшита.  Этот  большой  белый
особняк  весьма  свободной  планировки  соединил  в  себе  сразу   несколько
архитектурных стилей. Скошенная назад крыша упиралась в массивную  кирпичную
стену с тяжелыми, окованными железом воротами. Подробное  описание  школы  и
бытовавших в ней нравов мы находим  в  "Вильяме  Вильсоне",  однако  его  не
следует воспринимать слишком буквально - вполне возможно, что в нем  слились
черты нескольких заведений подобного рода. Во всяком случае, той его  части,
которая касается директора, "преподобного доктора Брэнсби", доверять трудно.
     Начать с того, что человек этот никогда не имел степени доктора, и если
кто-то к нему  так  и  обращался,  то,  должно  быть,  лишь  из  любезности.
Образование и степень магистра искусств отец Брэнсби  получил  в  Кембридже.
"Старым" он в то время, то есть в 1817 году, тоже не был -  ему  исполнилось
тридцать три года. По отзывам  знакомых,  это  был  добрый,  веселого  нрава
священник, консерватор по  убеждениям,  отец  большого  семейства,  любивший
хорошо поесть и выпить, а пуще всего поохотиться; ученики знали: если  утром
отец Брэнсби чистит ружье, значит, его весь  день  не  будет  в  школе.  Его
ученость,  обширные  и  разнообразные  литературные  и   научные   познания,
искренняя любовь к приро