ась тщетной. 10  июля
По выступил в филадельфийской газете "Спирит оф Таймс"  в  свойственном  ему
стиле,  который  полностью  соответствовал  случаю.  Не   будучи   в   силах
опровергнуть брошенные  ему  Инглишем  обвинения  в  пристрастии  к  вину  и
несдержанности, он, однако, привел многочисленные и  достоверные  факты,  из
которых складывался весьма неприглядный нравственный портрет его противника.
Совершение подлога напрочь отрицалось. "И невиновность свою я сумею доказать
в суде", - заявляет в заключение По. Что он  и  сделал  в  действительности,
пред®явив "Нью-Йорк миррор" иск за клевету. Дело слушалось 27  февраля  1847
года  в  нью-йоркском  городском  суде,  куда  Инглиш,  который  должен  был
представлять газету, не явился. По выиграл процесс, получив  492  доллара  в
возмещение понесенного ущерба и судебных издержек.
     Самым  прискорбным  во  всей  этой  досадной  истории,   начавшейся   с
неоправданных атак на Инглиша в "Гоудис лейдис бук", было то,  что  в  итоге
некоторые человеческие слабости  По  стали  всеобщим  достоянием.  Ничто  не
причинило  такого  вреда  доброму  имени  По,   как   распря   с   Инглишем.
Несовершенства других выдающихся людей,  избежавшие  широкой  огласки,  были
впоследствии забыты. Слабости же, присущие По, на все лады склонялись  целым
сонмом жалких газетенок, редакторы которых с мстительной  радостью  обливали
грязью собратьев по перу в те годы, когда уличные сплетни  считались  вполне
пригодным для  печати  материалом.  Сейчас  даже  трудно  со  всей  ясностью
представить  себе,   в   какое   смятение   приводила   эта   травля   столь
чувствительного и легко ранимого человека, как По. Томас Чиверс  пишет:  "Не
проходило дня, чтобы По не получал  по  почте  анонимных  писем  от  какихто
подлых негодяев, которые так истерзали его  душу,  что  в  конце  концов  он
твердо поверил, будто весь род людской, одержимый самим дьяволом,  ополчился
на него и казнит неизвестно за какие прегрешения".
     Появление в тихой, маленькой деревушке столь заметной фигуры, какой был
По, не могло не привлечь внимания местных жителей. Частые гости  из  города,
слухи о болезни его жены и явные признаки одолевавшей семью бедности  давали
обильную пищу для пересудов. Миссис Клемм приходилось  иногда  одалживать  у
соседей мелочь, чтобы получить в  почтовой  конторе  присланные  на  имя  По
письма, когда тот не мог ходить за ними сам. Многие не  раз  встречали  его,
чаще по вечерам, на петляющих в полях тропинках; он брел, смотря перед собой
невидящим взглядом и что-то бормоча, - странный  и  таинственный  человек  с
глазами мечтателя.
     В 1846 году По мало занимался литературной работой. В декабре он  пишет
Чиверсу: "Я проболел около шести месяцев, и большую часть  этого  времени  -
тяжело, не будучи в силах написать даже обычного письма. Все мои  журнальные
публикации, появившиеся в этот период, были переданы издателям еще до  того,
как  я  захворал.  Поправившись,  я,  как   обыкновенно   бывает,   оказался
обремененным множеством дел, накопившихся за время болезни".
     Некоторые из дел, о которых говорит По, остались  незавершенными  после
закрытия "Бродвей джорнэл". В ту пору По довольно часто переписывался с  Дж.
Ивлетом, журналистом из  штата  Мэйн,  который  восхищался  творчеством  По,
испытывал живейший интерес к личности  самого  автора  и  оставил  несколько
замечательных очерков о По. В июне пришло письмо  от  Натаниеля  Готорна  по
поводу его книги "Легенды старой усадьбы", в котором он говорит:
     "Я с большим интересом читал Ваши отзывы о некоторых моих сочинениях, и
не столько потому, что  высказанные  Вами  суждения  в  целом  благоприятны,
сколько потому, что их отличает  весьма  серьезный  тон.  Мне  же  не  нужно
ничего, кроме правды. Должен, однако, сознаться, что  ценю  Вас  больше  как
писателя, нежели как критика. Я могу не соглашаться - и на самом деле  часто
не соглашаюсь - с Вашими критическими взглядами,  но  всегда  отдаю  должное
силе и оригинальности Вашего писательского таланта".
     Летом и осенью обитателям домика в Фордхеме кое-как  удавалось  сводить
концы с концами. Но с наступлением зимы, в тот год необычайно суровой  (лето
тоже выдалось на редкость жарким), ужасная и неизбывная бедность, недоедание
и недостаток одежды стало особенно трудно переносить из-за  жестокой  стужи.
Дом обогревался лишь маленькой печкой на кухне и камином  в  общей  комнате.
Топлива не хватало, и в мансарде вскоре воцарился леденящий холод. Вирджинию
пришлось поместить в маленькую спальню на первом этаже. Иногда  сострадающие
соседи присылали им дров и что-нибудь из с®естного. Дорогу в  город  занесло
снегом, и визиты "Literati" прекратились; семейство проводило дни  в  полном
одиночестве, прислушиваясь к тоскливому завыванию метели  за  окном.  Только
миссис Клемм отваживалась изредка  выбираться  из  дому,  чтобы  одолжить  у
соседей несколько картофелин или яиц.
     В конце  декабря  1846  года  Фордхем  посетила  миссис  Гоув  Никольс,
ньюйоркская писательница, с которой По  познакомился  в  салоне  Анны  Линч.
Визит этот, надо думать, был не случаен и  предпринят  из  благотворительных
побуждений. По и миссис Клемм сражались за жизнь Вирджинии.
     "Она лежала у себя в спальне. Во всем были  заметны  такая  безупречная
чистота  и  порядок  и  одновременно  такая  нищета  и  убожество,  что  вид
несчастной страдалицы вызвал во  мне  ту  щемящую  жалость,  какую  способны
испытывать лишь бедняки к беднякам.
     На соломенном матраце не было чехла - только  белоснежное  покрывало  и
простыни. Погода стояла холодная, и больную сотрясал страшный озноб, которым
обычно сопровождается чахоточная лихорадка. Она лежала, укутавшись в  пальто
мужа и прижав к груди большую  пеструю  кошку.  Чудное  животное,  казалось,
понимало, какую приносит пользу.  Пальто  и  кошка  только  и  давали  тепло
бедняжке, если не считать того, что муж согревал в ладонях ее руки, а мать -
ноги. Миссис Клемм нежно любила дочь, и было  больно  видеть  горе,  которое
причиняла ей болезнь и бедственное положение Вирджинии.
     Как только мне открылась эта ужасающая нужда, я отправилась в Нью-Йорк,
где заручилась сочувствием и помощью одной дамы, в чьем щедром сердце бедные
и обездоленные всегда находили участие".
     Миссис Шю, ибо миссис Никольс обратилась именно к пей, немедля  послала
в Фордхем "пуховую перину, много всевозможного постельного  белья  и  прочие
необходимые предметы". Она также организовала подписку  среди  друзей  По  и
через неделю привезла миссис Клемм 60 долларов, после чего  ее  посещения  и
заботы сделались постоянными. Все  происходящее  вызвало  немало  разговоров
среди "Literati" и в журналистских кругах. Теперь, правда, в них преобладали
теплые и сочувственные  нотки.  И  в  самом  деле,  естественное  милосердие
добрых, но не слишком умных женщин, которые окружали По, и отзывчивость  его
коллег-журналистов и многочисленных друзей проявились сейчас воочию.  Спустя
некоторое  время  газета  "Нью-Йорк  экспресс",  к  великому  огорчению  По,
опубликовала следующее сообщение:
     "Мы с сожалением узнали, что Эдгар А. По и его  супруга  опасно  больны
чахоткой и что их житейские дела отягощены бременем неудач.  Нам  доставляет
глубокое огорчение то обстоятельство, что они находятся в  столь  стесненном
положении и  испытывают  нужду  в  самом  необходимом.  Участь  их  воистину
печальна, и мы надеемся, что друзья и почитатели г-на По не замедлят  прийти
ему на помощь в этот горький и трудный час".
     Прочитав это, Натаниель Уиллис был растроган до глубины души и поместил
в газете "Хоум джорнэл", которую тогда редактировал, обращение в пользу  По,
написанное со свойственными ему добротой, мягкостью и тактом. В этой статье,
где он призывает помочь своему бывшему редактору, о котором отзывается самым
лестным образом, Уиллис предлагает, кроме  того,  открыть  благотворительный
приют для оказавшихся в нужде писателей. Экземпляр газеты  с  обращением  он
переслал По, сопроводив очень любезным письмом. По был  крайне  раздосадован
тем, что плачевное состояние его дел  стало,  таким  образом,  общеизвестно,
написал благодарный, но сдержанный ответ, сообщив, что у него немало близких
друзей, к которым  он  мог  бы  обратиться  за  помощью,  и  что  он  питает
предубеждение к  общественной  благотворительности.  Так  или  иначе,  но  в
конечном счете и благодаря в  основном  стараниям  Мэри  Шю  семья  По  была
спасена.
     Наступило рождество 1846 года. В последние  недели  уходящего  года  По
работал над своей антологией, а миссис Клемм, когда не была занята уходом за
Вирджинией или беседами с миссис Шю  и  другими  навещавшими  дом  друзьями,
ходила на почту и внимательно просматривала газеты в поисках упоминаний  По.
Многочисленные сообщения об их семье и  продолжающиеся  отголоски  распри  с
Инглишем, без сомнения, добавили ей зоркости. Последние дни  Вирджинии  были
омрачены анонимными письмами, в которых она  находила  вырезки  из  газет  с
заметками о переживаемых семьей несчастьях и нападками Инглиша на По.
     Благодаря миссис Клемм  По  с  радостью  узнал,  что  его  произведения
издаются и привлекают к себе внимание в Англии, Шотландии и Франции. Вся эта
картина - занятый работой и  перепиской  По,  вооруженная  ножницами  миссис
Клемм, устроившаяся с кипой газет у камина, в то время как совсем  рядом,  в
соседней комнате, лежала умирающая Вирджиния, - кажется странной и вместе  с
тем естественной: за долгие годы в семье успели  привыкнуть  к  ее  болезни.
Катарина, помахивая хвостом, расхаживала по дому, изредка забираясь на плечо
к По или сворачиваясь клубком у  Вирджинии  на  постели.  Иногда  в  Фордхем
наведывались миссис Шю или миссис Никольс, привозившие из  города  лакомства
для Вирджинии и кое-какие необходимые семье вещи.
     Новый год принес с собой резкое ухудшение в состоянии больной. Развязки
можно было ждать со дня на день, и в конце января 1847 года в Фордхем  стали
с®езжаться родственники и друзья. Приехала из Балтимора и Мэри Девро, бывшая
возлюбленная По, которой Вирджиния еще девочкой носила записки от Эдгара.  К
своему удивлению, она увидела Вирджинию не в постели, а сидящей в гостиной.
     "За день до смерти Вирджинии я нашла ее в гостиной. "Не  лучше  ли  вам
сегодня?" - спросила я ее, садясь рядом с большим  креслом,  в  котором  она
устроилась. С другой стороны от нее сидел г-н  По.  Она  взяла  мою  руку  и
вложила ее в руку По, сказав: "Мэри, будьте другом Эдди и не покидайте  его.
Ведь он всегда вас любил, правда, Эдди?" Миссис Клемм хлопотала на кухне, и,
кроме нас троих, в комнате никого не было".
     В этой  измученной  и  исхудавшей  маленькой  женщине  продолжала  жить
любовь, и даже сейчас она думала не о себе, а о том, что  ожидало  ее  мужа,
который, она знала, больше всего нуждался в друзьях. Мэри Девро  отправилась
обратно в Нью-Йорк; в тот же день приехали балтиморские родственники  миссис
Клемм и Вирджинии - ее тетка, миссис Смит, и один из кузенов. К вечеру,  как
ясно из написанной в большой поспешности записки По к миссис Шю, у Вирджинии
началась агония.
     Утром миссис Шю была уже на пути в Фордхем, встретившись с ехавшей  тем
же дилижансом Мэри Девро. Дорогой, лежавшей через  заснеженную  и  скованную
морозом равнину, они говорили о Вирджинии.
     Теперь она лежала в крошечной спальне на первом этаже.  В  течение  дня
она еще сохраняла ясность рассудка, и на какое-то время ей даже стало лучше.
Миссис Шю и миссис Смит сидели  у  ее  изголовья,  когда  Вирджиния  достала
из-под подушки портрет  Эдгара  и  маленькую  шкатулку  для  драгоценностей,
оставшуюся По от матери. Она также  попросила  принести  два  старых  письма
миссис Аллан, которые прочла миссис Шю. Письма эти были  написаны  По  после
того, как он бежал из дому, и в них миссис Аллан снимала с него всякую  вину
за происшедшую семейную ссору и умоляла вернуться.
     Миссис Шю вспоминает, что По отказывал себе в самом необходимом, терпел
голод и холод ради того, чтобы Вирджиния не испытывала недостатка  в  еде  и
лекарствах. В то время и сам он был серьезно болен. Приближение кончины жены
рождало в его душе мистический ужас,  который  всегда  внушала  ему  смерть;
спальня Вирджинии, казалось, превратилась в мрачный покой, где дух Лигейи  в
страшных муках силился проникнуть в бездыханное тело леди Ровены.  Страдание
было неминуемым уделом По. Наступила ночь, и с ее  приходом  жизнь  покинула
Вирджинию.
     После смерти Вирджинии выяснилось, что в семье нет ее портрета. Одна из
находившихся  в  доме  женщин  сделала   поспешный   акварельный   набросок,
запечатлевший   безжизненное   лицо.    Впоследствии    с    него    сделали
отретушированную копию, на которой  Вирджиния  изображена  уже  с  открытыми
глазами.  Именно  этот  посмертный  портрет  в   бесчисленных   репродукциях
увековечил для современников и потомков образ Вирджинии. Во всем  ее  облике
есть что-то трагическое и жуткое, как нельзя более соответствующее легендам,
окружавшим имя По.
     Вирджиния была похоронена в красивом платье из тонкого белого  полотна,
привезенном миссис Шю. В день погребения гроб с телом стоял в  гостиной,  на
письменном столе у окна. Проститься  с  Вирджинией  пришли  и  некоторые  из
фордхемских соседей. Из Нью-Йорка  приехал  Уиллис,  до  конца  остававшийся
верным и заботливым другом. По шел за гробом в пальто, которое  еще  недавно
согревало Вирджинию. Миссис Шю сначала его спрятала,  однако  потом  достала
снова, ибо стояли холода, а надеть По было больше нечего. Останки  Вирджинии
отнесли на фордхемское кладбище и поместили в фамильный  склеп  соседей  По,
Валентайнов. По возвратился домой оцепеневшим  от  горя  и  пробыл  в  таком
состоянии несколько недель.



        Глава двадцать третья

     Некоторое время после смерти Вирджинии По был так болен, что совсем  не
покидал Фордхем. У миссис Клемм, проведшей долгие годы в заботах  о  больной
дочери, теперь оказался на руках новый пациент, который не выжил бы, если бы
не она и миссис Шю. Миссис Клемм рассказывала, что По  лишился  сна;  ночная
тьма и одиночество доводили его до безумия. Она часами сидела у его постели,
положив руку ему на лоб, но, когда, думая, что он  уже  уснул,  поднималась,
чтобы уйти, слышала его шепот: "Нет, Мадди, нет, побудь еще!"
     Неподалеку от дома, на  склоне  холма,  был  широкий  скалистый  уступ,
затененный густыми кронами росших выше тополей. Весной  и  летом  1847  года
туда часто приходил По. Он любил гулять по  тропе,  шедшей  на  север  вдоль
акведука, которая внезапно обрывалась, выводя  на  гранитную  аркаду  моста,
откуда днем открывался вид на обширный ландшафт - зеленеющие  леса,  беленые
деревенские домики и цветущие луга, терявшиеся еще  дальше  к  северу  среди
холмов, за которыми виднелись разбросанные по Пелхемскому заливу островки. К
востоку местность быстро понижалась, переходя  в  пологие  берега  Зундского
пролива, чья зеркальная гладь поблескивала  вдали,  испещренная  стелющимися
дымками пароходов и светлыми пятнышками парусов. Прямо внизу,  на  маленьком
кладбище под соснами и кипарисами, спала в чужом склепе Вирджиния.  Вечерами
из-за моря позади Лонг-Айленда поднималась луна.

     Еще плотен был мрак уходящий,
     Но зари уже близился срок, Да, зари уже близился срок,
     Как вдруг появился над чащей
     Туманного света поток,
     Из которого вылез блестящий
     Двойной удивительный рог,
     Двуалмазный и ярко блестящий
     Астарты изогнутый рог(1).
     -----------
     (1) Перевод К. Чуковского.

     С детства По был влюблен в звезды. И когда ночами поэт прогуливался над
стройными арками акведука,  таинственный,  дремлющий  внизу  мир,  казалось,
бесследно исчезал в темной бездне, а сам он возносился ввысь, к  "сверкающим
сонмам, подвластным вечному закону". Он размышлял о сущем, о себе,  о  месте
человека  во  вселенной,  стремился  разрешить  загадку  бытия,  побуждаемый
дерзким умом, нашептывавшим, что это ему по силам, что даже богам не  скрыть
от него своих тайн!
     Так возникли "Улялюм" и "поэма в прозе" "Эврика". Балладой "Улялюм"  По
вдохнул  жизнь  в  созвездия,  соединив  их  в  аллегорическом   изображении
мучительной духовной дилеммы. Вновь,  как  и  в  "Вильяме  Вильсоне",  перед
поэтом предстает двойник. Теперь это Психея -  его  душа.  Вместе,  влекомые
бурным коловращением жизни, они устремляются на поиски возлюбленной,  однако
скитания приводят  их  к  дверям  гробницы.  Вирджиния  -  страждущая  дева,
олицетворявшая для По юную и целомудренную любовь Дианы, мертва. Но очи его,
еще не высохшие от пролитых по ней слез, уже видят, как на небеса  восходит,
торжествуя  над  знамениями  бед  и  несчастий,  сияющее  светило   Астарты,
воплощающей чувственную страсть.
     В последующие несколько месяцев поэт не раз пытался увлечь свою душу на
дорогу,  которая,  казалось,  вела  к  исполнению  желаний,   но   неизменно
обрывалась у дверей гробницы, в конце концов  отворившихся,  чтобы  впустить
лишь его одного. Им владело отчаяние столь глубокое, что выразить его  могло
только имя, начертанное на этих  дверях  и  звучавшее,  словно  погребальная
песнь - "Улялюм". Какой внутренний разлад повинен в том, что этим  кончались
все  его  попытки  обрести  любовь  -  быть  может,   испытанное   в   браке
разочарование или какой-то глубоко скрытый, неведомый страх? Ответ  на  этот
вопрос,  если  бы  его  удалось  найти,  мог  бы  пролить  свет  на   истоки
трагического мироощущения По, на причины душевных бедствий, потрясавших  его
на протяжении многих лет.
     В течение всего 1847 года По вел почти отшельническое существование.  В
декабре баллада "Улялюм" была опубликована  в  журнале  "Америкен  виг"  без
указания автора - точно так же, как когда-то  "Ворон".  Следуя  уже  однажды
примененному методу, По написал затем Уиллису, который  в  следующем  месяце
перепечатал стихотворение в своем журнале  "Хоум  джорнэл",  присовокупив  к
нему  ряд  интригующих  предположений  относительно  личности   неизвестного
автора. Однако читатель отнесся к публикации без особого интереса.
     Приблизительно к тому времени По завершил  работу  над  "Эврикой",  где
изложил  свои  взгляды  на  метафизические  основы  космогонии,  придав   им
изысканную форму поэтизированного трактата о началах мироздания.  Теперь  он
готовился вернуться к людям, чтобы потрясти их новыми открытиями. И на  этот
раз он обратился к Уиллису, который  помог  ему  устроить  публичное  чтение
"Эврики" в виде лекции "О происхождении вселенной". Она была назначена на  3
февраля 1848 года. Весь сбор По собирался употребить на осуществление  вновь
возрожденного плана издания "Стайлуса". В январе  он  опять  стал  рассылать
старый проспект журнала, добавив  к  тексту  обещание  начать  с  первых  же
номеров  публикацию  серии  статей  "Литературная  Америка"  -   "правдивого
рассказа об американской  литературе,  литературных  делах  и  литераторах",
принадлежащего, разумеется, перу самого редактора.
     Один из друзей По, Фримен Хант - редактор и владелец журнала  "Мерчантс
мэгэзин", - составил необходимый начальный капитал тем, что сам раз®езжал по
стране  и  вербовал  подписчиков  для  своего  будущего  издания.  По  решил
последовать его примеру. В январе он сообщил  Джорджу  Ивлету,  что  намерен
отправиться в южные и западные штаты и набрать для начала  по  крайней  мере
500 подписчиков. Своей лекцией он как раз и рассчитывал выручить  деньги  на
эту поездку.  Натаниель  Уиллис  сделал  все  возможное,  чтобы  создать  на
страницах "Хоум джорнэл" рекламу предстоящему выступлению  По  и  расчистить
дорогу для "Стайлуса".
     Однако "Стайлусу"  не  благоприятствовала  даже  погода.  Вечер,  когда
должна была состояться лекция, выдался холодным и ненастным, а топили в зале
нью-йорской  публичной