рому
балтиморскому другу Нэйтану Бруксу, сообщая о том, что, будучи занятым двумя
важными делами, он  не  сможет  написать  критическую  статью  о  Вашингтоне
Ирвинге, о чем ранее просил его Брукс. Последний как раз в это  время  начал
издавать собственный журнал, названный "Америкен  мьюзиэм",  в  котором  уже
успел напечатать немало из того, что По сделал в Нью-Йорке. На какие  именно
"два важных дела" ссылается По как  на  причину  своего  отказа,  сказать  с
определенностью трудно. Так или иначе, одним из  них  почти  наверняка  была
подготовка  материала  для  учебника  конхиологии  -  науки  о  раковинах  и
моллюсках.
     "Первая книга  конхиолога  или  введение  в  малакологию  черепокожных,
специально предназначенная для использования в школах..." и т. п. была пятой
книгой, которую По украсил своим именем. Ее выпустило  в  свет  издательство
"Хэсуэлл, Баррингтон энд Хэсуэлл". Тираж первого издания неизвестен. Для  По
это была чисто случайная работа, за которую  он  взялся  в  надежде  кое-как
перебиться на вырученные от продажи учебника деньги до тех пор, пока ему  не
удастся обзавестись литературными связями в Филадельфии.
     Издательство помещалось в доме по Рыночной улице, и здесь  По  проводил
большую часть времени осенью 1838 года и в первые  месяцы  1839-го,  работая
над книгой о раковинах. В этом многотрудном занятии он  опирался  на  помощь
некоего гна Ли и жившего по соседству  профессора  Томаса  Вайата,  который,
собственно, и был душой всего предприятия и главным поставщиком  необходимых
научных данных. Еще до описываемых событий издательство "Харперс"  выпустило
"Новое  превосходное  руководство  по  конхиологии"  Вайата,  однако   книга
получилась такой дорогой, что о повторном издании  не  могло  быть  и  речи.
Раз®езжая по стране с лекциями, Вайат торговал своим учебником, и  говорили,
будто он заплатил По 50 долларов за право поместить  его  имя  на  титульном
листе, полагая, что это оживит сбыт. План этот был  явно  рассчитан  на  то,
чтобы избежать конфликта с фирмой "Харперс" по поводу авторских  прав,  и  в
результате По лишился "благорасположения" издательства, в чем  он  раскаялся
шестью годами позже, когда  попытался  опубликовать  с  его  помощью  и  при
содействии профессора Энтона собрание своих сочинений.
     "Первая книга  конхиолога"  была  снабжена  предисловием  и  введением,
сделанными По и подписанными "Э.А.П.",  в  которых  он  об®яснял  построение
учебника и выражал признательность Ли  и  Вайату  за  оказанное  содействие.
Далее следовала  вводная  глава  с  цитатами  из  Бергмана,  де  Бланвиля  и
Паркинсона, а за ней -  двенадцать  страниц  прекрасно  выполненных  цветных
гравюр с изображениями раковин и их частей, дерзостно извлеченных in toto(1)
из опубликованного в Англии "Учебника конхиолога"  некоего  капитана  Томаса
Брауна, ссылок на который не делается. Что касается номенклатуры и  описаний
раковин, то они были просто пересказом  соответствующих  разделов  из  книги
Вайата. На это у По, разумеется, имелось согласие  самого  автора.  Описания
моллюсков уже поднаторевший  в  новом  деле  По  перевел  из  Кювье,  сделав
надлежащие ссылки на источник. Несчастный капитан Браун, однако, был  предан
полному забвению. Книга  завершалась  глоссарием  и  алфавитным  указателем,
составленными самим Вайатом. В 1840 году книга вышла под  именем  По  вторым
изданием с дополнениями на десяти страницах, в 1845-м она была выпущена  той
же фирмой в третий раз, но без указания  автора.  Ее  также  перепечатали  в
Англии, а всего насчитывается не менее девяти изданий.
     --------
     (1) Целиком (лат.).
     Прошло совсем немного времени, и По был обвинен о том, что похитил весь
труд у Брауна. На это он дал следующий исполненный возмущения  ответ:  "Мною
были  написаны  предисловие  и  введение,  а  описания  моллюсков  и  т.  п.
переведены из Кювье. Все школьные учебники делаются именно  так".  Далее  он
описывает  обычные  приемы  этого  "ремесла",  утверждая,  что  не  имел  ни
малейшего намерения выдать книгу за оригинальный труд. Приводимые им в  свою
защиту аргументы лишь частично подтверждаются  фактами,  и  в  самом  лучшем
случае книгу  следует  считать  результатом  весьма  неудачной  литературной
сделки. Впоследствии она принесла ему больше поношений, чем  доходов,  хотя,
без сомнения, вся эта история привлекла внимание По  к  вопиющему  положению
дел в области международного авторского права - предмета, который он позднее
обсуждал с Диккенсом, заинтересовавшись настолько, что даже  всерьез  взялся
за изучение юриспруденции.
     Время, свободное от занятий конхиологией, По  посвящал  в  начале  1839
года работе над критическими статьями для различных журналов,  где  его  уже
знали, и установлению контактов с местными газетчиками - среди них  оказался
и давний его приятель,  Лэмберт  Уилмер,  который,  будучи  смещен  с  поста
редактора "Визитэра", ушел из Балтимора пешком и, добравшись до Филадельфии,
был теперь опять (в какой уже раз) на коне.  Неудивительно  поэтому,  что  в
майском номере журнала "Сэтэрдей  ивнинг  кроникл",  где  теперь  подвизался
Уилмер, появился  рассказ-гротеск  По  "Черт  на  колокольне",  высмеивавший
суеверия и предрассудки обывателей. Месяцем раньше журнал "Балтимор мьюзиэм"
напечатал его стихотворение "Дворец призраков", которое он  ввел  в  новеллу
"Падение дома Ашеров".
     То,  что  собственные   его   переживания,   равно   как   и   странные
обстоятельства его брака, составляют отчасти сюжетную  основу  и  новеллы  и
стихотворения, не вызывает ни малейшего сомнения; описание же Родерика Ашера
представляет собой самый точный из известных словесных портретов По, который
можно было бы  назвать  "Автопортрет  художника  в  тридцать  лет".  Что  до
чахнущей на глазах леди Мэделайн, то в ней нетрудно узнать Вирджинию. "Недуг
леди Мэделайн смущал и озадачивал самых  искусных  из  врачей...  Неизбывное
равнодушие ко  всему...",  ее  странные  отношения  с  братом,  неиз®яснимая
причина, внушающая Ашеру желание видеть ее погребенной заживо, - все это  не
что иное, как болезненные отголоски  мук,  испытанных  По  у  постели  своей
медленно умирающей жены и двоюродной сестры.
     К тому времени для завершения галереи его идеальных  типов  недоставало
лишь одного образа.  Юный  и  гордый  байронический  герой  исчез  вместе  с
Эльмирой  Ройстер,  принцессой  из  "Тамерлана".  Тоскующая  и  оплакиваемая
"Елена", слившая в себе черты г-жи Стенард и Фрэнсис Аллан, была многократно
воспета в одах и элегиях; "Лигейя",  странный  духовный  антипод  Вирджинии,
призрачным утешением явилась в холодную темницу его супружества.  Всех  этих
таинственных героинь неизменно настигали недуги и ранняя смерть. В Балтиморе
и Нью-Йорке центральной фигурой в произведениях По  сделался  неврастеник  и
ипохондрик,  преследуемый  кровосмесительными  фантазиями   мистик,   жертва
наркотического дурмана и суеверных  страхов.  То  были  многоликие  ипостаси
самого По и любимых им женщин, двойники, чей  придуманный  мир  он  наполнял
страданием, пытаясь облегчить  тем  самым  бремя  печалей  и  разочарований,
отягощавших его собственную жизнь. Дворцы, сады и  покои,  населенные  этими
призраками, блистают роскошным убранством, оно точно причудливая  карикатура
на нищенское убожество настоящих его  жилищ  и  безотрадную  обстановку  тех
мест, куда забрасывала его судьба.
     В Филадельфии появился на свет последний из придуманных По литературных
персонажей. На этот  раз,  встревоженный  первыми  предвестиями  умственного
расстройства, По ищет  спасения  от  нависшей  опасности,  перевоплощаясь  в
героя, который рисуется в его воображении как наделенный  сверх®естественной
силой ума логик, блестящий аналитик, легко  распутывающий  любые  загадки  и
головоломки, удачливый кладоискатель и проницательный детектив, раскрывающий
самые  таинственные  преступления.  Новый  персонаж  оказался   оригинальной
литературной находкой, и из всех героев, созданных фантазией По, завоевал  в
конечном счете  наибольшую  популярность  у  читателя.  Появление  его  было
предзнаменовано лишь немногими намеками в более ранних произведениях. Однако
известно,  что  весной  1839  года  По  всерьез   заинтересовался   методами
составления и решения криптограмм, и  одним  из  первых  свидетельств  этого
увлечения можно, очевидно, считать таинственные  иероглифы,  фигурирующие  в
"Приключениях Артура Гордона Пима". В январе 1840 года он бросил со  страниц
"Александерс уикли",  ничем  не  примечательного  филадельфийского  журнала,
"вызов всему миру", об®явив, что  берется  разгадать  любую  присланную  ему
криптограмму.  Поскольку  "мир",  где  был   известен   принадлежавший   г-н
Александеру скромный еженедельник, охватывал самое большее  несколько  сотен
читателей, По вполне успешно справился с решением немногих пришедших в ответ
на "вызов" головоломок. Как мы увидим дальше, тот  же  трюк,  но  с  большим
размахом, он проделал позднее в журнале Грэхэма,  показав  себя  чрезвычайно
искусным криптографом.
     Сведений о том, какой образ жизни вели По и его семья  в  первые  шесть
месяцев пребывания в Филадельфии, почти не сохранилось. За материалы,  время
от времени публиковавшиеся им в газетах и  журналах,  он  не  получал  почти
ничего. Денег попрежнему отчаянно не хватало, и  в  домике  на  Шестнадцатой
улице, где семья оставалась до начала осени  1839  года,  прочно  поселилась
нужда. Г-жа Клемм и Варджиния вынуждены были снова взяться за  шитье,  чтобы
хоть как-то свести концы с концами.
     Ставшее уже привычным бедственное положение было облегчено поступлением
По  на  службу  в  качестве  редактора  и  корреспондента  журнала  "Бэртонс
джентльменс мэгэзин". При каких обстоятельствах состоялось знакомство  По  с
Бэртоном, трудно сказать с уверенностью; возможно, их свели  друг  с  другом
Брукс  или  Уилмер,  которые  в  свое  время  сотрудничали  с   бэртоновским
ежемесячником. В апреле того года Бэртон написал рецензию на "Артура Гордона
Пима", отозвавшись о повести с изрядной долей  сарказма.  Невзирая  на  это,
подвергнутый критике автор вскоре  обратился  к  рецензенту  и  редактору  с
предложением своих услуг, на которое получил следующий ответ:

     "Филадельфия, 10 мая 1839 года.
     Эдгару А. По, эсквайру.
     Милостивый государь!
     Я уделил должное внимание  Вашему  предложению.  У  меня  действительно
имеется желание заключить в некотором роде договор, наподобие того,  что  Вы
предлагаете, и я не знаю никого, кто мог бы лучше Вас  соответствовать  моим
нуждам. Теперешние расходы журнала до ужасного велики, много больше, чем
     допустимо при моих тиражах. Я уверен, что  издержки  мои  выше,  чем  в
любом ныне существующем издании, считая и ежемесячники, вдвое  превосходящие
мой в цене. Конкуренция растет, и соперников с каждым днем все больше.
     Давайте  остановимся,  скажем,  на  10  долларах  в  неделю  в  течение
оставшегося до конца года времени. Если мы решим остаться вместе и дальше  -
чему я не вижу причин не сбыться, - Ваше предложение вступит в силу  в  1840
году. Любому из нас надлежит уведомить другого по крайней мере  за  месяц  о
намерении расторгнуть договор.
     Два часа работы в день за отдельными  исключениями  будет,  я  полагаю,
вполне достаточно, кроме тех случаев,  когда  речь  пойдет  о  вещах  Вашего
собственного сочинения. Так или иначе, Вам всегда легко удастся найти  время
для любого другого необременительного для Вас занятия - при условии, что  Вы
не станете использовать Ваши таланты в интересах каких бы то ни было  других
изданий, стремящихся помешать успеху ДМ.
     Сегодня в три я обедаю у себя дома. Если  захотите  разделить  со  мной
доброго барашка, буду рад. Если нет, пишите или заходите ко мне,  когда  Вам
будет угодно.
     Засим остаюсь, милостивый государь, Вашим покорным слугой
     У. Э. Бэртон".

     Бэртон был англичанином. В его приглашении "разделить доброго  барашка"
есть нечто чревоугодническое, однако в то время По едва ли мог устоять перед
таким искушением. Право, он, должно быть, не раз уже  со  вздохом  вспоминал
обильные застолья Фрэнсис Аллан, украшенные всеми  заморскими  деликатесами,
какие она только могла отыскать в кладовых Джона Аллана. Поэтому, вне всяких
сомнений, в три часа пополудни 10 мая 1839 года он сидел за столом  напротив
здоровяка Билли Бэртона, как две капли воды похожего на Джона Булля, и,  вне
всяких сомнений, обсуждал с хозяином его журнал и баранину, и  то  и  другое
весьма пространно и с большим жаром.
     Договор, заключенный По с Бэртоном, во многом походил на предыдущий его
контракт с Уайтом и устанавливал для него такое же начальное жалованье. Была
там, впрочем, одна важная оговорка, по крайней мере со стороны  По,  который
уже тогда вынашивал замысел создания собственного  журнала  и  не  собирался
продаваться в такую же кабалу, в какую попал в  прошлый  раз.  Все,  что  он
считал себя обязанным делать, - это писать для Бэртона,  и  когда  последний
поместил его имя рядом со  своим  на  титульном  листе  июльского  номера  -
первого, в котором была напечатана статья По, - это, как передают, послужило
поводом к их первой размолвке. Во всяком случае, По никогда не  отождествлял
себя с бэртоновским журналом в той  же  мере  и  таким  же  образом,  как  с
"Мессенджером".
     "Джентльменс  мэгэзин",  корреспондентом  и  волей-неволей   редактором
которого он оказался, был основан в 1837  году  Уильямом  Эвансом  Бэртоном,
английским комедиантом. Этого человека отличала величайшая деловая сметка  и
еще большее самомнение. Он утверждал, что окончил  Кембриджский  университет
(!),  и  желал  прославить  свое  имя  не  только  как  комедийный  актер  и
антрепренер, в чем ему удалось до  некоторой  степени  преуспеть,  но  также
домогался быть увенчанным на своей новой родине  литературными  лаврами.  По
его собственным словам, журнал Бэртона должен был завоевать право лежать "на
столике в гостиной каждого джентльмена в Соединенных Штатах". Воодушевленный
этой высокой целью, он решился сыграть в рулетку  с  судьбой,  основав  свой
журнал в самый разгар финансовой паники, и немалым комплиментом его деловому
чутью является тот летописно подтвержденный факт, что ему  удалось  добиться
полного успеха там, где  гораздо  раньше  вступившие  на  это  поприще  люди
потерпели фиаско. Знаменитый американский актер Джозеф Джефферсон оставил  в
своих мемуарах прекрасное описание этого человека: "Бэртон... был  одним  из
забавнейших людей, когда-либо живших  на  свете.  Как  исполнитель  фарсовых
ролей он в свое время не знал себе равных... Наибольшими его удачами следует
считать  Микобера  и  Капитана  Катля;  лицо  Бэртона   напоминало   большую
географическую  карту,  на  которую  были  нанесены  все   испытываемые   им
чувства..."
     Некоторые из этих слишком уж плохо скрытых эмоций  пришлись  Эдгару  По
очень не по вкусу. Уже с первых дней знакомства  он  не  мог  не  испытывать
презрения к тому свойству Бэртоновой  натуры,  которое  впоследствии  весьма
точно определил как "фиглярство".
     Вначале Бэртон был не только владельцем,  но  и  редактором,  и  журнал
поэтому грешил той же тяжеловесной банальностью, что и его создатель.  Стихи
были тягучими и пресными, как недопеченные пироги,  рассказы  же,  напротив,
поражали  воздушной  легкостью,  ибо  не  были  отягощены  никаким  смыслом.
Неожиданное появление на этих страницах произведений  По  можно  сравнить  с
золотоносной жилой, внезапно сверкнувшей на тусклом фоне  пустой  породы.  В
августовском номере был напечатан "Человек, которого изрубили  в  куски",  в
сентябрьском - "Падение дома Ашеров"; в октябре - ноябре  появились  "Вильям
Вильсон" и "Морелла", а в самом конце года - "Разговор  Эйрос  и  Хармионы".
Помимо этого, было еще несколько  наспех  написанных  книжных  обозрений  и,
наконец, ряд перепечаток - как всегда, с исправлениями - уже увидевших  свет
стихотворений. К ним По добавил и два новых - "К Ианте на небесах"  и  "Духи
усопших".
     Редакция  "Бэртонс  джентльменс  мэгэзин",  который  По   непочтительно
называл "Джентс. мэг.", находилась на углу улиц Бэнк-элли и  Док-стрит.  Как
раз в этом месте Док-стрит делает один из ее широких изгибов и,  пересекаясь
с Бэнк-элли, образует скругленный угол, в те дни укрытый полотняным  навесом
какого-то магазина. Под этим навесом По  не  раз  видели  прогуливающимся  и
беседующим  с  друзьями.  Выстроенное  в  классическом  стиле  здание  биржи
возвышалось прямо напротив, по другую сторону Док-стрит, по которой  сновали
тяжелые подводы, возившие грузы к расположенной ниже  пристани;  в  этом  же
районе, вдоль Фрэнт-стрит и в соседних переулках находились  печатные  цехи,
граверные и переплетные мастерские. Сюда время от времени захаживал по делам
По, нередко в обществе некоего англичанина по фамилии Александер, типографа,
или еще с кем-нибудь из приятелей. Поблизости были также редакции нескольких
газет.
     Прохаживаясь по аркаде, соединявшей улицы Честнат-стрит  и  Лафайет,  и
имея несколько минут досуга, можно было осмотреть собрание  древностей  г-на
Пила, находившееся в длинной галерее на втором этаже, где часто устраивались
танцевальные вечера. Главной достопримечательностью коллекции  был  частично
реставрированный с помощью гипса огромный скелет мамонта. Не исключено,  что
именно он вдохновил  Хирста  на  создание  замечательной  поэмы  "Пришествие
Мамонта", рецензируя которую По воскликнет "однако  же!"  по  поводу  одного
станса, в котором автор, отдавшись полету разыгравшейся поэтической фантазии
и забыв о всякой осторожности, заставляет Мамонта одним прыжком  перемахнуть
через могучую Миссисипи.
     Работа у Бэртона позволила По завязать  немало  полезных  и  длительных
знакомств. Однажды в конце 1839 года он  повстречался  в  редакции  с  неким
весьма чудаковатым господином, которого звали Томас Данн Инглиш, - последний
отмечает в своем описании По его хорошо вычищенный  костюм  и  очень  чистое
белье - в те времена, очевидно, нечто совершенно  необычное  для  редактора.
Они прошлись вместе по Честнат-стрит до Третьей  улицы,  где  Инглиш  открыл
позднее редакцию своего журнала для детей  "Джон  Донки",  для  которого  он
написал немало всякой сентиментальной ерунды.  В  тот  раз  они  расстались,
чрезвычайно довольные друг  другом.  В  дальнейшем  сближение  продолжалось,
приведя их к  компаньонству  в  НьюЙорке,  закончившемуся  столь  нашумевшим
судебным процессом. В Филадельфии. Инглиш был частым гостем в семье По. Г-жу
По он описывает как изящную женщину с прекрасными манерами, а говоря о  г-же
Клемм, подмечает, что для Эдгара она была скорее  матерью,  чем  тещей.  Сам
Инглиш тоже питал слабость к поэтической музе. Он  написал  бывшую  какое-то
время весьма  популярной  балладу  "Бен  Болт",  вещь  довольно  жалобную  и
слезливую, а позднее  представил  По  другому  молодому  поэту  и  светскому
человеку, который занимался изучением права. Это был Генри Беч Хирст, о  нем
еще пойдет речь ниже.
     Все это время, впрочем, По ни на минуту  не  забывал  о  своем  замысле
основать собственный журнал, и план этот быстро  приобретал  все  большую  и
большую определенность. Бэртон тоже не сидел сложа руки,
     решив употребить  свою  энергию  на  дальнейшие  завоевания  в  царстве
Мельпомены, но теперь уже в качестве  владельца  театра.  Новое  предприятие
часто требовало его присутствия в  Нью-Йорке,  и  большая  часть  журнальной
рутины легла на плечи По - это обстоятельство, пожалуй,  вполне  оправдывало
его мнение о том, что условия контракта нарушаются.  Временами  он  выполнял
свои  обязанности  без  особого  рвения,  чем  приводил  Бэртона  в  крайнее
раздражение; былая теплота и  добросердечие  стали  быстро  исчезать  из  их
отношений, к концу года они уже не  испытывали  друг  к  другу  ни