ых  и  неприятных  об®яснений.  Однако
необычная молодость невесты могла и сейчас смутить многих и потому тщательно
скрывалась.
     Из брачного обязательства, подписанного в суде города Ричмонда  16  мая
1836 года, явствует, что в присутствии Чарльза Ховарда,  секретаря  суда,  и
Томаса Клиленда, свидетеля, было под присягой подтверждено,  что  "Вирджиния
Э. Клемм достигла возраста полных двадцати и одного года". На самом деле  ей
еще  не  исполнилось   тогда   и   четырнадцати.   Несоответствие   поистине
разительное. Клиленд, который был другом По и  квартировал  в  одном  с  ним
пансионе, слыл набожным просвитерианином и вряд ли стал бы клясться  в  том,
чему не верил. Несмотря на чрезвычайно юный вид Вирджинии, По, миссис  Клемм
и, возможно, даже сама невеста убедили его в том, что  она  гораздо  старше,
чем кажется.
     Медовый  месяц  чета  По  провела  в  доме  Хайрэма  Хейнса,  редактора
питерсбергской  газеты  "Констеллэйшн"  -  издания  демократического  толка,
весьма этим гордившегося.  Они  также  бывали  у  Эдвина  Спархока,  другого
знакомого из числа местных журналистов,  и  у  доктора  Робинсона,  который,
поговорив с По на приеме, отметил, что тот блестящий  собеседник.  По,  хоть
ему там и понравилось, наверняка не преминул заметить, что  остальные  гости
из®яснялись с несколько провинциальной незатейливостью. Ему уже не терпелось
поскорее оказаться  в  более  изысканном  обществе,  где  можно  было  вволю
порассуждать об иных материях. В конце мая молодой редактор и его юная  жена
возвратились в Ричмонд.
     Эдгара теперь трудно было застать дома. "Изящный, с  темными  вьющимися
волосами, одетый на байроновский манер - поэт  всем  своим  обликом",  он  с
большей охотой проводил время в доме мистера Уайта,  слушая,  как  его  дочь
Элиза читает из Шекспира, или отправлялся в редакцию - ему нравилась  ни  на
миг  не  утихавшая  там  суматоха,  занятная  болтовня   коллег-журналистов,
доставляла немалое удовольствие переписка с Дж. К. Адамсом и миссис Сигурни;
вечерами он навещал своих старых друзей Салли или сидел с приятелями в "Корт
Хаус тэверн". Словом, было немало мест, которые его привлекали, и где бы  он
ни появлялся, ему всегда предлагали вина.  Иногда  он  принимал  угощения  и
после этого всякий раз возвращался домой больным и несколько дней не вставал
с постели. "Бедный Эдди сегодня так нездоров, что не смог пойти на службу" -
таково было обычное об®яснение миссис Клемм. Она так любила его, что в конце
концов сама поверила в эту версию, хотя и знала, как она далека от истины.
     На протяжении  всего  года  По  продолжал  энергичную  деятельность  на
литературно-критическом поприще. В  "Мессенджере"  было  опубликовано  около
восьмидесяти рецензий и критических  обзоров,  помимо  шести  стихотворений,
четырех очерков и трех новелл. Кроме того, он вел оживленную  переписку  как
редактор журнала и работал  над  "Повестью  о  приключениях  Артура  Гордона
Пима", которую  после  публикации  в  "Мессенджере"  намеревался  предложить
нью-йоркскому издательству "Харперс". Его рецензии  охватывали  все  области
современной литературы -  от  "Воспоминаний"  Кольриджа  до  "Писем  молодым
дамам" миссис Сигурни. Интерес По  к  поэтической  критике  оказал  заметное
влияние на его собственное творчество. Его стихотворения  стали  совершеннее
по  форме  и  могли  уже  не   страшиться   испытания   временем.   Рассказы
"Метценгерштейн", "Человек-жираф" и некоторые другие  он  написал  несколько
раньше, однако все очерки были новыми. Наиболее примечательным среди них был
"Шахматный  автомат  Мельцеля",  где  По  сделал  попытку  раскрыть  принцип
действия механического шахматиста,  который  путешествовал  по  американским
городам вместе со своим создателем,  неизменно  выигрывая  партии  с  живыми
противниками. Возможно, интерес По  к  этой  диковине  был  вызван  статьей,
появившейся незадолго до того в  балтиморском  журнале  "Норт  Америкен",  с
которым сотрудничал в 1827 году  его  брат  Генри.  Многих  людей  искусство
автомата скорее  озадачивало,  чем  забавляло,  и  об®яснение,  предложенное
Эдгаром По, хотя и не во  всем  правильное,  произвело  настоящую  маленькую
сенсацию.  Очерк  явился  первым  произведением,  где  По  выступил  в  роли
непогрешимого логика и  проницательного  аналитика,  предвосхитив  метод,  к
которому прибег позднее в своих детективных рассказах, таких, как  "Убийство
на улице Морг", - метод, увековеченный в триумфе Шерлока Холмса.
     Другие его публикации  под  общим  названием  "Пинакидиа"  представляли
собой  избранные  места  из  записной  книжки  писателя,  которые  проливают
интересный свет на литературные и журналистские заимствования По, делавшиеся
почти всегда из второстепенных источников. Все эти заметки - надо  полагать,
по   недосмотру   наборщиков   -   были   опубликованы   как   "оригинальные
произведения", хотя таковыми отнюдь не являлись.
     Подобно  многим  другим  литераторам  и  выдающимся  личностям   своего
времени, По имел обыкновение делать заметки о прочитанном,  и  в  них  часто
попадали извлечения из бесчисленных книг, журналов и газет,  с  которыми  он
знакомился по роду своих редакторских  обязанностей.  Он  также  никогда  не
упускал случая
     порыться в пыльных фолиантах публичных и  частных  библиотек,  проникая
подчас в самые потаенные их закоулки.  Эти  золотые  крупицы,  отсеянные  от
песка и грязи, были сами  по  себе  не  так  уж  ценны,  однако  служили  По
неисчерпаемым источником  редкостных  и  любопытных  сведений,  удивительных
научных  познаний  и  цитат,  способных  на  время  усыпить  или,  напротив,
взбудоражить даже  самые  искушенные  умы.  А  какой  это  был  полемический
арсенал, какое грозное оружие в его битве  с  плагиаторами  -  настоящими  и
мнимыми! Обвинения, которые он им бросал, подтверждались не всегда,  хотя  и
достаточно часто, но звучали они каждый раз очень правдоподобно. В  обширном
мелководье тогдашней американской словесности эрудиция молодого ричмондского
критика поражала почти невероятной глубиной.
     Но было в этом увлечении и нечто большее. Привычка  делать  вырезки  из
газет и заметки о прочитанном помогала накопить  интересный  и  оригинальный
материал.  Из  забытой  всеми   старинной   книги   или   малопримечательной
провинциальной газетки По черпал сведения о  реальных  событиях,  любопытные
факты, описания далеких стран  и  краев;  все  это  он  запоминал  и,  когда
наставало время, легко извлекал нужный ему факт из своего маленького архива.
Подобные заимствования  он  использовал  в  своих  произведениях  с  большим
эффектом,  неизменно  связывая  их  с  идеями  и   событиями,   волновавшими
современников. И пусть  причудливые  и  непонятные  французские  титулы  или
цитаты и их  источники  оказывались  порою  искаженными  -  придавать  этому
значение могли разве что напрочь лишенные воображения схоласты, - но  именно
талант По часто давал жизнь тому, что в ином  случае  было  бы  обречено  на
забвение.
     Уже в 1836 году он смело вступил на литературную сцену как единственный
достойный  внимания  американский  критик.  Взлет  его  был  стремителен,  и
покорить эту вершину ему помог "Сазерн литерери мессенджер".  Менее  чем  за
два года мало кому известный до того  журнал  завоевал  всеобщее  признание,
поставившее его в один ряд с такими  публикациями,  как  "Нью  инглэндер"  и
"Кникербокер", и даже стал  временами  тревожить  погрязший  в  местническом
самодовольстве ежемесячник "Норт Америкен ревю", который  дотоле  решительно
отказывался прислушиваться
     к голосам, доносившимся из местностей к югу от Делавера.
     Поздней осенью предыдущего, 1835  года  молодой  писатель  Теодор  Фэй,
имевший  множество  друзей  в  нью-йоркских  литературных  кругах  и   среди
редакторов кникербокерских журналов, опубликовал роман под названием "Норман
Лесли". Встречен он  был  славословящим  хором  столичной  критики,  который
отозвался раболепным эхом в провинции. Книга была на  редкость  скверной,  а
восторги критиков -  на  редкость  безудержными.  В  декабре  1835  года  По
выступил  на  страницах  "Мессенджера"  с  рецензией  на  упомянутый  роман,
буквально уничтожив и книгу и автора. И сделал он  это  так  остроумно,  так
ярко и убедительно, что публика прониклась живейшим интересом к ричмондскому
критику и его журналу, от которых теперь с нетерпением ждали новых подвигов.
     Нью-йоркские  газеты  какое-то  время  крепились,  сочтя  за  благо   с
достоинством промолчать, однако нанесенное оскорбление  было  столь  жгучим,
что стерпеть его безропотно было положительно невозможно. В конце  концов  9
апреля 1836 года "НьюЙорк миррор" разразилась ядовитой  статьей,  в  которой
пыталась высмеять критический метод По и обвинить  его  в  пристрастности  и
необ®ективности.
     По не стал медлить с ответом, который был напечатан в апрельском номере
"Мессенджера".  Легко  отведя  ничем  не  подкрепленные  обвинения,  молодой
виргинец воспользовался случаем, чтобы утвердить свою идею  о  необходимости
широты критического кругозора и пагубности литературного провинциализма:
     "...Гордость,  рожденная  чересчур  поспешно  присвоенным   правом   на
литературную свободу, все больше усиливает в нас склонность к  громогласному
самовосхвалению.  С   самонадеянной   и   бессмысленной   заносчивостью   мы
отбрасываем всякое  почтение  к  зарубежным  образцам.  Упоенные  ребяческим
тщеславием, мы забываем, что театром, на котором разыгрывается  литературное
действие, является весь мир, и сколько  есть  мочи  кричим  о  необходимости
поощрять отечественные таланты, - в слепоте своей воображая,  что  достигнем
цели, без разбору превознося и хорошее, и посредственное, и просто плохое, -
но не даем себе труда подумать о том, что так  называемое  "поощрение",  при
подобном его понимании, на деле превращается в свою противоположность. Одним
словом, нимало не стыдясь многих  позорных  литературных  провалов,  причина
которым - наши собственные  непомерные  претензии  и  ложный  патриотизм,  и
нимало не сожалея о том, что все эти нелепости - нашей домашней выделки,  мы
упрямо цепляемся за изначально порочную идею и,  таким  образом,  -  как  ни
смешон сей парадокс, - часто восхищаемся глупой книгой лишь  потому,  что  в
глупости ее столько истинно американского".
     К концу 1836 года Ричмонд и  южные  штаты  стали  слишком  узким  полем
деятельности  для  молодого,  быстро  завоевывающего  известность  автора  и
редактора,  который  стремился  теперь  перенести  свои   труды   на   более
благодатную литературную почву.  В  январе  1837  года  в  "Сазерн  литерери
мессенджер" появилось следующее сообщение:
     "Ввиду того, что внимание мистера По привлекли  сейчас  иные  предметы,
настоящим  номером  журнала  он  слагает  с   себя   обязанности   редактора
"Мессенджера". Его  последней  редакционной  статьей  за  этот  месяц  будет
рецензия на книгу профессора Энтона "Цицерон" - дальнейшее принадлежит  перу
его преемника. С наилучшими пожеланиями журналу,  его  немногим  недругам  и
многочисленным друзьям, мистер По хотел бы  теперь  в  мире  попрощаться  со
всеми".
     Желание  По  расстаться  с  "Мессенджером"  не  было,  однако,  вызвано
причинами только творческого порядка. К концу 1836  года  он  стал  довольно
часто пить, вследствие чего здоровье его снова ухудшилось. Несмотря  на  то,
что жалованье его достигло 1000 долларов в год,  он  порядочно  задолжал.  С
ростом его писательской известности в нем появилась некоторая  заносчивость,
порицавшаяся даже друзьями. Мистер Уайт был терпелив,  но  и  ему  досаждало
далеко не примерное поведение По; к тому же никому  не  нравится,  когда  на
него смотрят свысока. Тем не менее расстались они друзьями. Запас материалов
для журнала, имевшихся в распоряжении молодого редактора, быстро  истощался,
о чем свидетельствуют страницы "Мессенджера" того периода, однако в  течение
еще какого-то времени По продолжал печататься.  Больше  всего  ему  хотелось
завершить публикацию "Приключений Артура Гордона Пима".
     В середине января По опять слег и, не вставая с
     постели, постепенно сворачивал свою переписку  и  принимал  от  авторов
последние статьи для  "Мессенджера",  которые  впоследствии  не  понравились
мистеру Уайту. Рассказывают, что По якобы попытался вернуться в журнал, но в
утверждении этом много сомнительного, и не исключено, что такие выгодные для
себя слухи распускал сам Уайт. За то время, пока журнал был  во  власти  По,
тираж его увеличился с 500 до  3500  экземпляров.  Сам  По  приобрел  весьма
ценный опыт, позволивший ему  ясно  представить  возможности  периодического
издания национального масштаба. Он был  первым  из  журналистов,  задумавшим
создать  журнал  в  современном  значении  этого  слова,  то  есть  крупную,
многоплановую публикацию. То был грандиозный замысел,  который  он  надеялся
претворить в жизнь,  уже  тогда  понимая,  что  сделать  это  можно  лишь  в
Филадельфии или Нью-Йорке.
     Итак, По снова отправился в путь. С ним были миссис Клемм и  Вирджиния.
Его маленькая жена заметно повзрослела. На короткое время они скрываются  из
виду, а затем мы встречаем их уже в Нью-Йорке. В Ричмонде По оставил горстку
заклятых врагов и немало добрых друзей. Великий эксперимент начался.



        Глава семнадцатая

     Путешествие  из  Ричмонда   в   Нью-Йорк   заняло   несколько   недель.
Сопровождаемый своим маленьким семейством, По заехал по пути в Филадельфию и
Балтимор, чтобы навестить родственников,  друзей  и  кое-каких  знакомых  из
литературного мира. В Балтиморе он встретился  и  держал  совет  с  Кеннеди,
который был хорошо осведомлен о причинах переезда. Уход из  журнала  мистера
Уайта  был  серьезным  шагом  с  точки  зрения  возможных  последствий   для
финансового и общественного положения По. Отказаться от услуг По с  большей,
чем можно было  ожидать,  готовностью  Уайта  побудили,  очевидно,  какие-то
осложнения, возникшие в его отношениях с молодым талантливым редактором.
     По, миссис Клемм и Вирджиния прибыли в Нью-Йорк в  конце  февраля  1837
года. Для всех троих город этот таил много нового и непривычного.  Здесь  не
было ни старых знакомых, с которыми можно поболтать на улице, ни друзей,  ни
родственников, как в  Ричмонде  или  Балтиморе.  Они  оказались  в  пугающем
одиночестве, лишенные возможности обратиться к комулибо  за  поддержкой.  Те
небольшие сбережения, что у них были, уже подходили  к  концу.  По  подал  в
отставку с поста редактора "Мессенджера" 3 января, и с тех пор,  как  ему  в
последний раз выплатили жалованье, минуло три недели.  Правда,  мистер  Уайт
продолжал печатать новые части "Артура  Гордона  Пима"  и  некоторые  другие
вещи, которые посылал По. Связи с "Мессенджером" отнюдь не прервались, да  и
родственники миссис Клемм были настроены благосклонно. Тем не менее достаток
семейства в это время был в лучшем случае очень скромным.
     Сначала  По  поселились  в  Манхэттене,  на   углу   Шестой   авеню   и
Уэверли-плэйс, в довольно ветхом кирпичном доме,  на  одном  этаже  с  неким
шотландцем по имени Уильям Гоуэнс, который был тогда и на протяжении  многих
последующих лет известным в Нью-Йорке книготорговцем.  Мистер  Гоуэнс  скоро
сделался другом По и его семьи и последовал за ними, когда они переехали  на
новое место. Он, как никто другой, помог По  установить  полезные  связи:  в
литературных кругах. По часто приходил в магазин Гоуэнса  в  дом  э  169  на
Бродвее, чтобы покопаться в книгах;  детские  впечатления  от  пребывания  в
Шотландии  и  знание  шотландского  характера,  приобретенные  в  длительном
общении с шотландскими  кланами  в  Ричмонде,  позволили  молодому  писателю
быстро завоевать доверие этого человека.
     Однако литературные дела По сталкивались с неожиданными затруднениями и
продвигались разочаровывающе медленно. Причин было несколько.
     По приехал  в  Нью-Йорк  в  самый  разгар  биржевой  паники,  вызванной
необдуманной  финансовой   политикой   президента   Джексона.   Естественным
следствием   создавшегося   катастрофического   положения   было   временное
прекращение  деятельности  большого  числа  журналов  и  газет  и  нежелание
издателей идти на риск, печатая кого-либо, кроме самых известных  английских
авторов. Журнал "Нью-Йорк ревю", на который По так рассчитывал, закрылся  до
октября 1837 года. Заставить издателей расплачиваться за статьи или рассказы
наличными не было никакой возможности. Изо  дня  в  день  По  обивал  пороги
редакций. Его работа в "Мессенджере" была настолько хорошо известна, что ему
повсюду оказывали вежливый прием, но дальне обмена любезностями дело не шло.
Нападки По на современных ему литераторов молчаливо помнили  и  не  прощали.
Его друг Полдинг готовился к от®езду в Вашингтон, а  профессор  Энтон,  хотя
как и  раньше  питал  к  нему  расположение,  был  довольно  слабой  опорой.
Приходилось очень тяжело, и возможно, все кончилось бы настоящим  крушением,
если бы  не  самоотверженные  усилия  миссис  Клемм,  которая,  несмотря  на
дороговизну жизни, решила пополнить доходы семьи, взяв  в  дом  постояльцев.
Весной 1837 года По переехали в старое деревянное здание  на  Кармайн-стрит,
неподалеку от церкви св. Иоанна. Это было унылого вида строение под высокой,
с крутыми скатами крышей, над которой торчала одинокая  кирпичная  труба.  С
фасада на улицу сурово  смотрели  семь  окон  со  ставнями.  Парадная  дверь
выходила на крыльцо с чугунными перилами. Комнат было вполне достаточно  для
небольшой  семьи  и  двух-трех  постояльцев,   которых   поневоле   пришлось
пригласить. Одним из пансионеров стал Уильям Гоуэнс. Он переехал вместе с По
и долгое время жил с ними, оставив подробное  описание  своих  друзей  в  ту
пору: "Восемь месяцев или более того мы жили под одним кровом и ели за одним
столом. В течение этого времени я часто видел  его  (По),  имел  возможность
неоднократно беседовать с ним и должен сказать, что никогда не замечал в нем
ни пристрастия к вину, ни каких-либо иных порочных склонностей; напротив, он
был одним из самых учтивых,  благородных  и  умных  людей,  с  которыми  мне
довелось встретиться в моих странствиях по разным  краям  и  странам;  кроме
того, имелась еще одна причина,  побуждавшая  его  быть  хорошим  человеком,
равно как и хорошим мужем, ибо судьба дала ему жену несравненной  красоты  и
очарования. Глаза ее могли поспорить с глазами гурии, а лицо  достойно  было
гениального резца Кановы: нрава она была необычайно кроткого и  ласкового  и
любила мужа столь же нежно, как мать - своего первенца. По  имел  наружность
необыкновенно приятную и располагающую, которую дамы, безусловно, назвали бы
красивой".
     Мистер Гоуэнс имел репутацию "богатого и эксцентричного книгочея",  что
извиняет излишнюю, хотя
     и  достаточно  обычную  для  того  времени,  цветистость  стиля.   Одно
несомненно - семья По жила счастливо и согласно, а Вирджиния и в самом  деле
привлекала внимание. Сравнение ее глаз с "глазами гурии" наводит на мысль  о
влажном лихорадочном блеске во взгляде,  свойственном  больным  туберкулезом
людям. Она расцвела, стала более женственной и очень привязалась к По. Когда
он шел по улице, возвращаясь  домой,  она  радостно  окликала  его  из  окна
второго этажа; вечерами, с наступлением сумерек, они иногда гуляли по  узким
дорожкам находившегося поблизости церковного кладбища.
     Гоуэнс и вправду был настоящим другом. 30 марта 1837 года  нью-йоркские
книготорговцы устроили обед в отеле "Сити", пригласив знаменитых литераторов
и художников, среди которых были Вашингтон Ирвинг,  Уильям  Брайант,  Джеймс
Полдинг и другие. Пришли также известные живописцы Генри Инмен  и  Трамбелл.
Гоуэнс позвал и По. Прием  был  великолепен,  и  здесь  молодой  писатель  и
критик, приехавший с Юга, впервые  появился  в  обществе  кникербок