егчения.
     Говорил Снаут. Я ждал, прижав трубку к уху.
     - У тебя "гость", а?
     - Да.
     - И ты занят?
     - Да.
     - Небольшое исследование, гм?
     - А что? Хочешь сыграть партию в шахматы?
     - Перестань, Кельвин. Сарториус хочет с тобой увидеться. Я имею в виду
- с нами.
     - Вот это новость!  -  Я был поражен.  -  А что с... - я остановился и
кончил: - Ты один?
     - Нет.  Я неточно выразился. Он хочет поговорить с нами. Мы соединимся
втроем по визиофонам, только заслони экран.
     - Ах так! Почему же он просто мне не позвонил? Стесняется?
     - Что-то в этом роде, - невнятно буркнул Снаут. - Ну так как?
     - Речь идет о том, чтобы поговорить? Скажем, через час. Хорошо?
     - Хорошо.
     Я видел на экране только его лицо,  не больше ладони.  Некоторое время
он внимательно смотрел мне в глаза. Наконец сказал с некоторым колебанием:
     - Ну, как ты?
     - Сносно. А ты как?
     - Думаю, немного хуже, чем ты. Ты не мог бы...
     - Хочешь прийти ко мне?  - догадался я. Посмотрел через плечо на Хари.
Она склонила голову на подушку и лежала,  закинув ногу на ногу, подбрасывая
жестом безотчетной скуки серебристый шарик,  которым оканчивалась цепочка у
ручки кресла.
     - Оставь это,  слышишь?  Оставь,  ты!  - донесся до меня громкий голос
Снаута.
     Я  увидел на  экране его профиль.  Остального я  не слышал:  он закрыл
рукой микрофон, - но видел его шевелящиеся губы.
     - Нет,  не  могу прийти.  Может,  потом.  Итак,  через час,  -  быстро
проговорил он, и экран погас.
     Я повесил трубку.
     - Кто это был? - равнодушно спросила Хари.
     - Да тут один... Снаут. Кибернетик. Ты его не знаешь.
     - Долго еще?
     - А что, тебе скучно? - спросил я.
     Я вложил первый из серии препаратов в кассету нейтринного микроскопа и
по очереди нажал цветные ручки выключателей. Глухо загудели силовые поля.
     - Развлечений тут не  слишком много,  и  если моего скромного общества
тебе  окажется недостаточно,  будет плохо,  -  говорил я  рассеянно,  делая
большие паузы  между  словами,  одновременно стиснув обеими  руками большую
черную  головку,  в  которой блестел окуляр микроскопа,  и  вдавив глаза  в
мягкую резиновую раковину.  Хари сказала что-то,  что до  меня не дошло.  Я
видел  как  будто  с  большой высоты  огромную пустыню,  залитую серебряным
блеском.  На  ней  лежали  покрытые легкой дымкой как  бы  потрескавшиеся и
выветрившиеся плоские скалистые холмики.  Это были красные тельца. Я сделал
изображение резким и,  не отрывая глаз от окуляров, все глубже погружался в
пылающее серебро.  Одновременно левой  рукой я  вращал регулировочную ручку
столика и,  когда лежащий одиноко,  как валун, шарик оказался в перекрестье
черных   нитей,   прибавил  увеличение.   Об®ектив  как   бы   наезжал   на
деформированный с  провалившейся серединой эритроцит,  который  казался уже
кружочком скального кратера с  черными резкими тенями в  провалах кольцевой
кромки.  Потом кромка, ощитинившаяся кристаллическим налетом ионов серебра,
ушла за  границу поля микроскопа.  Появились мутные,  словно просвечивающие
сквозь переливающуюся воду контуры белка.  Поймав в черное перекрестье одно
из  уплотнений белковых обломков,  я  слегка  подтолкнул рычаг  увеличения,
потом  еще;  вот-вот  должен  был  показаться  конец  этой  дороги  вглубь,
приплюснутая  тень  одной  молекулы  заполнила  весь  окуляр,   изображение
прояснилось, - сейчас!
     Но ничего не произошло. Я должен был увидеть дрожащие пятнышки атомов,
похожие на  колышущийся студень,  но  их  не было.  Экран пылал девственным
серебром.  Я довел рычаг до конца.  Гудение усилилось,  стало гневным, но я
ничего  не  видел.  Повторяющийся  звонкий  сигнал  давал  мне  знать,  что
аппаратура перегружена.  Я еще раз взглянул в серебряную пустоту и выключил
ток.
     Я взглянул на Хари.  Она как раз открывала рот в зевке,  который ловко
заменила улыбкой.
     - Ну, как там со мной? - спросила она.
     - Очень хорошо, - ответил я. - Думаю, что... лучше быть не может.
     Я  все смотрел на нее,  снова чувствуя эти проклятые мурашки в  нижней
губе.  Что же произошло?  Что это значило?  Это тело, с виду такое слабое и
хрупкое -  и в сущности неистребимое,  - в основе своей оказалось состоящим
из...  ничего?  Я  ударил  кулаком цилиндрический корпус микроскопа.  Может
быть,  какая-нибудь неисправность? Может быть, не фокусируются поля?.. Нет,
я знал,  что аппаратура в порядке.  Я спустился по всем ступенькам: клетки,
белковый конгломерат,  молекулы - все выглядело точно так же, как в тысячах
препаратов, которые я видел. Но последний шаг вниз вел в никуда.
     Я  взял у  нее кровь из вены,  перелил в  мерный цилиндр,  разделил на
порции и  приступил к  анализу.  Он  занял у  меня  больше времени,  чем  я
предполагал,  я  немного утратил навык.  Реакции были в норме.  Все.  Хотя,
пожалуй...
     Я  выпустил каплю концентрированной кислоты на красную бусинку.  Капля
задымилась,   посерела,   покрылась  налетом   грязной  пены.   Разложение.
Денатурация.  Дальше,  дальше!  Я  потянулся за  пробиркой.  Когда я  снова
взглянул на каплю, тонкое стекло чуть не выпало у меня из рук.
     Под  слоем  грязной накипи,  на  самом дне  пробирки,  снова нарастала
темно-красная масса. Кровь, сожженная кислотой, восстанавливалась! Это была
бессмыслица! Это было невозможно!
     - Крис! - услышал я откуда-то очень издалека. - Телефон. Крис!
     - Что? Ах да, спасибо.
     Телефон звонил уже давно,  но я  только теперь его услышал.  Я  поднял
трубку.
     - Кельвин.
     - Снаут.  Я  включил  линию  так,  что  мы  можем  говорить  все  трое
одновременно.
     - Приветствую вас,  доктор Кельвин,  - раздался высокий, носовой голос
Сарториуса.
     Он звучал так,  как будто его владелец вступал на опасно прогибающиеся
подмостки, подозрительный, бдительный и наружно спокойный.
     - Мое почтение, доктор, - ответил я.
     Мне хотелось смеяться,  но я не был уверен, что причины этой веселости
достаточно ясны для меня, чтобы я мог себе ее позволить. В конце концов над
чем я мог смеяться?  Я что-то держал в руке: пробирку с кровью. Я встряхнул
ее.  Кровь уже свернулась.  Может быть,  все,  что было перед этим,  только
галлюцинация? Может быть, мне только показалось?
     - Мне хотелось сообщить коллегам некоторые соображения, связанные с...
э...  фантомами,  - я одновременно слышал и не слышал Сарториуса. Голос как
бы  пробивался к  моему сознанию.  Я  защищался от  этого голоса,  все  еще
уставившись в пробирку с загустевшей кровью.
     - Назовем их существами F, - быстро подсказал Снаут.
     - А, превосходно.
     Посредине  экрана  темнела  вертикальная линия,  показывающая,  что  я
одновременно принимаю два  канала,  по  обе  стороны  от  нее  должны  были
находиться лица  моих  собеседников.  Стекло было  темным,  и  только узкий
ободок света  вдоль  рамки говорил,  что  аппаратура действует,  но  экраны
чем-то заслонены.
     - Каждый из нас проводил разнообразные исследования...  -  Снова та же
самая  осторожность в  носовом голосе говорящего.  Минута тишины.  -  Может
быть,  сначала мы обменяемся нашими сведениями,  а  затем я мог бы сообщить
то, что установил лично... Может быть, вы начнете, доктор Кельвин...
     - Я?
     Вдруг я почувствовал взгляд Хари.  Я положил пробирку на стол, так что
она  закатилась под  штатив  со  стеклом,  и  уселся на  высокий треножник,
пододвинув его  к  себе  ногой.  В  первый момент я  хотел  отказаться,  но
неожиданно для самого себя сказал:
     - Хорошо.  Небольшое собеседование?  Хорошо!  Я сделал совсем мало, но
могу   сказать.   Один   гистологический  препарат   и   парочка   реакций.
Микрореакций. У меня сложилось впечатление, что...
     До  этого  момента я  понятия не  имел,  что  говорить.  Внезапно меня
прорвало:
     - Все  в  норме,  но  это  камуфляж.  Маска.  Это  в  некотором смысле
суперкопия:  воспроизведение более четкое,  чем оригинал.  Это значит,  что
там,  где  у  человека мы  находим  конец  зернистости,  конец  структурной
делимости,  здесь  дорога  ведет  дальше  благодаря  применению  субатомной
структуры.
     - Сейчас. Сейчас. Как вы это понимаете? - спросил Сарториус.
     Снаут не  подавал голоса.  А  может быть,  это  его  учащенное дыхание
раздавалось в трубке?  Хари посмотрела в мою сторону.  Я понял, что в своем
возбуждении последние слова почти выкрикнул.  Придя в себя,  я сгорбился на
своем неудобном табурете и закрыл глаза. Как это выразить?
     - Последним   элементом   конструкции  наших   тел   являются   атомы.
Предполагаю, что существа F построены из частиц меньших, чем обычные атомы.
Гораздо меньших.
     - Из мезонов? - подсказал Сарториус. Он вовсе не был удивлен.
     - Нет,  не  из  мезонов...  Мезоны удалось бы обнаружить.  Разрешающая
способность этой аппаратуры здесь у меня,  внизу,  достигает десяти в минус
двадцатой ангстрем.  Верно?  Но  ничего  не  видно  даже  при  максимальном
усилении. Следовательно, это не мезоны. Пожалуй, скорее нейтрино.
     - Как   вы   себе   это   представляете?   Ведь   нейтринные   системы
нестабильны...
     - Не знаю.  Я  не физик.  Возможно,  их стабилизирует какое-то силовое
поле.  Я в этом не разбираюсь. Во всяком случае если все так, как я говорю,
то  структуру составляют частицы примерно в  десять тысяч раз меньшие,  чем
атомы.  Но  это  не  все!  Если бы  молекулы белка и  клетки были построены
непосредственно  из  этих  "микроатомов",   то  они  должны  были  бы  быть
соответственно меньше.  И красные кровяные тельца тоже, и ферменты, все, но
ничего подобного нет.  Из этого следует, что все белки, клетки, ядра клеток
только маска!  Действительная структура,  ответственная за функционирование
"гостя", скрыта гораздо глубже.
     - Кельвин! - почти крикнул Снаут.
     Я в ужасе остановился.  Сказал "гостя"?  Да, но Хари не слышала этого.
Впрочем,  она все равно бы не поняла.  Она смотрела в окно, подперев голову
рукой,  ее  тонкий  чистый  профиль вырисовывался на  фоне  пурпурной зари.
Трубка молчала. Я слышал только далекое дыхание.
     - Что-то в этом есть, - буркнул Скаут.
     - Да,  возможно,  -  добавил Сарториус.  -  Только здесь  возникает то
препятствие,  что океан не  состоит из этих гипотетических частиц Кельвина.
Он состоит из обычных.
     - Может быть, он в состоянии синтезировать и такие, - заметил я.
     Я  почувствовал неожиданную апатию.  Этот разговор не был даже смешон.
Он был не нужен.
     - Но  это об®яснило бы  необыкновенную сопротивляемость,  -  пробурчал
Снаут.  -  И темп регенерации.  Может быть, даже источник энергии находится
там, в глубине, ему ведь есть не нужно...
     - Прошу слова, - отозвался Сарториус.
     Я  не  выносил его.  Если бы  он по  крайней мере не  выходил из своей
выдуманной роли!
     - Я хочу затронуть вопросы мотивировки.  Мотивировки появления существ
F.  Я  задался бы вопросом:  чем являются существа F?  Это не человек и  не
копия определенного человека,  а лишь материализованная проекция того,  что
относительно данного человека содержит наш мозг.
     Четкость этого определения поразила меня.  Этот Сарториус, несмотря на
всю свою антипатичность, не был, однако, глуп.
     - Это верно, - вставил я. - Это об®ясняет даже, почему появились лю...
существа такие,  а  не  иные.  Были  выбраны самые  порочные следы  памяти,
наиболее изолированные от всех других, хотя, собственно, ни один такой след
не может быть полностью обособлен и в ходе его "копирования" были или могли
быть   захвачены  остатки  других   следов,   случайно  находящихся  рядом,
вследствие чего  пришелец выказывает большие познания,  чем  могла обладать
особа, повторением которой должен быть...
     - Кельвин! - снова воскликнул Снаут.
     Меня поразило,  что  только он  реагировал на  мои неосторожные слова.
Сарториус,  казалось,  не опасался их.  Значило ли это,  что его "гость" от
природы менее проницателен,  чем "гость" Снаута?  На  секунду родился образ
какого  то  карликового кретина,  который живет  рядом  с  ученым  доктором
Сарториусом.
     - Да, да. Мы тоже заметили, - заговорил он в этот момент. - Теперь что
касается мотивировки появления существ F. До определенной границы они ведут
себя так, как, действительно вели бы себя... поступали бы...
     Он не мог выкарабкаться.
     - Оригиналы, - быстро подсказал Снаут.
     - Да,  оригиналы.  Но когда ситуация превышает возможности среднего...
э...  оригинала,  наступает  как  бы  "выключение сознания"  существа  F  и
непосредственно проявляются иные действия, нечеловеческие...
     - Это верно,  -  сказал я,  -  но  таким способом мы только составляем
каталог поведения этих...  этих  существ и  больше ничего.  Это  совершенно
бесплодно.
     - Я в этом не уверен, - запротестовал Сарториус.
     Внезапно я  понял,  чем он меня так раздражал:  он не разговаривал,  а
выступал, совершенно так же, как на заседаниях в Институте. Видно, иначе он
не умел.
     - Тут  в  игру  входит вопрос индивидуальности.  Океан полностью лишен
такого понятия.  Так должно быть. Мне кажется, прошу прощения, коллеги, что
эта  для  нас...  э...  наиболее  шокирующая  сторона  эксперимента целиком
ускользает от него, как находящаяся за границей его понимания.
     - Вы считаете, что это не преднамеренно?.. - спросил я.
     Это утверждение немного ошеломило меня,  но,  поразмыслив,  я признал,
что исключить его невозможно.
     - Да.  Я не верю ни в какое вероломство,  злорадство,  желание уязвить
наиболее чувствительным образом... как это делает коллега Снаут.
     - Я вовсе не приписываю ему человеческих ощущений,  чувств,  -  первый
раз слово взял Снаут. - Но, может, ты скажешь, как об®яснить эти постоянные
возвращения?
     - Возможно,  включена  какая-нибудь  установка,  которая  действует по
кольцу,  как граммофонная пластинка,  -  сказал я  не  без скрытого желания
досадить Сарториусу.
     - Прошу вас,  коллеги,  не разбрасываться,  -  об®явил носовым голосом
доктор.  -  Это еще не все,  что я хотел сообщить.  В нормальных условиях я
считал бы, что делать даже предварительное сообщение о состоянии моих работ
преждевременно,  но,  принимая во внимание специфическую ситуацию, я сделаю
исключение.  У  меня  сложилось впечатление,  что  в  предположении доктора
Кельвина  кроется  истина.   Я  имею  в  виду  его  гипотезу  о  нейтринной
конструкции...   Такие   системы  мы   знаем   только  теоретически  и   не
представляли,  что их можно стабилизировать.  Здесь появляется определенный
шанс,   ибо  уничтожение  того  силового  поля,   которое  придает  системе
устойчивость...
     Немного раньше я  заметил,  что  тот темный предмет,  который заслонил
экран  на  стороне Сарториуса,  отодвигается:  у  самого верха образовалась
щель,  в которой шевелилось что-то розовое. Теперь темная пластина внезапно
упала.
     - Прочь! Прочь! - раздался в трубке душераздирающий крик Сарториуса. В
осветившемся неожиданно экране  между  борющимися с  чем-то  руками доктора
заблестел большой золотистый,  похожий на  диск  предмет,  и  все  погасло,
прежде чем  я  успел  понять,  что  этот  золотой диск  не  что  иное,  как
соломенная шляпа...
     - Снаут? - позвал я, глубоко вздохнув.
     - Да, Кельвин, - ответил мне усталый голос кибернетика.
     В этот момент я понял,  что люблю его.  Я действительно предпочитал не
знать, кто у него.
     - Пока хватит с нас, а?
     - Думаю,  да, - ответил я, - Слушай, если сможешь, спустись вниз или в
мою кабину, ладно? - добавил я поспешно, чтобы он не успел повесить трубку.
     - Договорились, - сказал Снаут. - Но не знаю когда.
     И на этом кончилась наша проблемная дискуссия.


        ЧУДОВИЩА

     Посреди ночи  меня разбудил свет.  Я  приподнялся на  локте,  заслонив
другой рукой глаза.  Хари, завернувшись в простыню, сидела в ногах кровати,
с®ежившись,  с лицом,  закрытым волосами.  Плечи ее тряслись. Она беззвучно
плакала.
     - Хари!
     Она с®ежилась еще сильней.
     - Что с тобой?.. Хари...
     Я сел на постели,  еще не совсем проснувшись,  постепенно освобождаясь
от кошмара,  который только что давил на меня. Девушка дрожала. Я обнял ее.
Она оттолкнула меня локтем.
     - Любимая.
     - Не говори так.
     - Ну, Хари, что случилось?
     Я увидел ее мокрое,  распухшее лицо. Большие детские слезы катились по
щекам, блестели в ямочке на подбородке, капали на простыню.
     - Ты не любишь меня.
     - Что тебе пришло в голову?
     - Я слышала.
     Я почувствовал, что мое лицо застывает.
     - Что слышала? Ты не поняла, это был только...
     - Нет, нет. Ты говорил, что это не я. Чтобы уходила, уходила. Ушла бы,
но не могу.  Я  не знаю,  что это.  Хотела и не могу.  Я такая...  такая...
мерзкая!
     - Детка!!!
     Я схватил ее, прижал к себе изо всех сил, целовал руки, мокрые соленые
пальцы, повторял какие-то клятвы, заклинания, просил прощения, говорил, что
это  был  только  глупый,  отвратительный сон.  Понемногу она  успокоилась,
перестала плакать, повернула ко мне голову:
     - Нет, не говори этого, не нужно. Ты для меня не такой...
     - Я не такой!
     Это вырвалось у меня, как стон.
     - Да.  Не любишь меня.  Я все время чувствую это. Притворялась, что не
замечаю.  Думала,  может, мне кажется... Нет. Ты ведешь себя... по-другому.
Не принимаешь меня всерьез.  Это, был сон, правда, но снилась-то тебе я. Ты
называл меня по имени. Я тебе противна. Почему? почему?!
     Я упал перед ней на колени, обнял ее ноги.
     - Детка...
     - Не хочу, чтобы ты так говорил. Не хочу, слышишь. Никакая я не детка.
Я...
     Она  разразилась рыданиями и  упала  лицом  в  постель.  Я  встал.  От
вентиляционных отверстий с  тихим  шорохом тянуло  холодным воздухом.  Меня
начало знобить.  Я накинул купальный халат,  сел на кровати и дотронулся до
ее плеча.
     - Хари, послушай. Я что-то тебе скажу. Скажу тебе правду...
     Она медленно приподнялась на руках и села.  Я видел,  как у нее на шее
под тонкой кожей бьется жилка.  Мое лицо снова одеревенело, и мне стало так
холодно, как будто я стоял на морозе. В голове было совершенно пусто.
     - Правду? - переспросила она. - Святое слово?
     Я  не  сразу ответил,  судорогой сжало горло.  Это  была  наша  старая
клятва. Когда она произносилась, никто из нас не смел не только лгать, но и
умолчать о чем-нибудь. Было время, когда мы мучились чрезмерной честностью,
наивно считая, что это нас спасет.
     - Святое слово, - сказал я серьезно, - Хари...
     Она ждала.
     - Ты  тоже изменилась.  Мы  все меняемся.  Но я  не это хотел сказать.
Действительно,  похоже...  что по причине, которой мы оба точно не знаем...
ты не можешь меня покинуть.  Но это очень хорошо, потому что я тоже не могу
тебя...
     - Крис!
     Я  поднял Хари,  завернутую в  простыню,  и  начал ходить по  комнате,
укачивая ее. Она погладила меня по лицу.
     - Нет.  Ты не изменился.  Это я,  -  шепнула она. - Что со мной? Может
быть, то?..
     Она смотрела в  черный пустой прямоугольник разбитой двери,  обломки я
вынес вечером на склад.  "Надо будет повесить новую", - подумал я и посадил
ее на кровать.
     - Ты  когда-нибудь спишь?  -  спросил я,  стоя над  ней  с  опущенными
руками.
     - Не знаю.
     - Как не знаешь? Подумай, дорогая.
     - Это, пожалуй, не настоящий сон. Может, я больна. Лежу так и думаю, и
знаешь...
     Она опять задрожала.
     - Что? - спросил я шепотом, у меня срывался голос.
     - Это очень странные мысли. Не знаю, откуда они берутся.
     - Например?
     "Нужно  быть  спокойным,   что  бы  я  ни  услышал",  -  подумал  я  и
приготовился к ее словам, как к сильному удару.
     Она беспомощно покачала головой.
     - Это как-то так... вдруг...
     - Не понимаю?
     - Так,  как будто не только во мне,  но гораздо дальше, как-то... я не
могу сказать. Для этого нет сл