е билось, но дыхания не было. Это была агония.
     - Пробовали его спасти?
     - Нет.
     - Почему?
     Снаут помедлил.
     - Не успели. Умер прежде, чем мы его уложили.
     - Он стоял в шкафу? Между комбинезонами?
     - Да.
     Снаут подошел к  маленькому бюро,  стоявшему в углу,  взял лежавший на
нем лист бумаги и положил его передо мной.
     - Я  написал такой предварительный протокол.  Это даже хорошо,  что ты
осмотрел его комнату.  Причина смерти...  укол смертельной дозы перностала.
Так тут написано...
     Я пробежал глазами короткий текст.
     - Самоубийство... - повторил я тихо. - А причина?
     - Нервное расстройство...  депрессия... или как это еще называется. Ты
знаешь об этом лучше, чем я.
     - Я  знаю только то,  что вижу сам,  -  ответил я  и посмотрел на него
снизу.
     - Что ты хочешь сказать? - спросил он спокойно.
     - Гибарян сделал себе укол перностала и  спрятался в шкаф.  Так?  Если
так,  то это не депрессия,  не расстройство,  а острый психоз.  Паранойя...
Ему,  наверное,  казалось,  что  он  что-нибудь видит...  -  говорил я  все
медленнее, глядя ему в глаза.
     Он отошел от меня к пульту передатчика и снова начал крутить ручки.
     - Тут  твоя  подпись,  -  заметил  я  после  недолгого молчания.  -  А
Сарториус?
     - Он в лаборатории. Я уже говорил. Не появляется. Думаю...
     - Что?
     - Что он заперся.
     - Заперся? О, заперся! Вот как! Может быть, забаррикадировался?
     - Возможно.
     - Снаут... На станции кто-нибудь есть?
     - Ты видел?
     Он смотрел на меня, слегка наклонившись.
     - Ты предостерегал меня. От чего? Это галлюцинация?
     - Что ты видел?
     - Это человек, да?
     Снаут молчал. Он отвернулся к стене, как будто не хотел, чтобы я видел
его лицо, и барабанил пальцами по металлической перегородке, Я посмотрел на
его руки. На них уже не было следов крови. Вдруг меня осенило.
     - Эта особа реальна,  -  сказал я тихо, почти шепотом, как бы открывая
тайну,  которую могли подслушать.  - Да? До нее можно дотронуться. Можно ее
ранить... Последний раз ты видел ее сегодня.
     - Откуда ты знаешь?
     Он не повернулся. Стоял у самой стены, касаясь ее грудью.
     - Перед тем как я прилетел? Совсем незадолго?..
     Снаут сжался как от удара. Я увидел его безумные глаза.
     - Ты?!! - выкрикнул он. - Кто ТЫ такой?
     Казалось,  он  сейчас бросится на  меня.  Этого я  не ожидал.  Все шло
кувырком.  Он  не  верил,  что я  тот,  за  кого себя выдаю.  Что это могло
значить?  Снаут смотрел на меня с ужасом.  Что это, психоз? Отравление? Все
было  возможно.  Но  ведь  я  видел  ее,  эту фигуру... Может быть, и я сам
тоже...
     - Кто это был?
     Эти слова успокоили его. Некоторое время он смотрел на меня испытующе,
как  будто еще не  доверял мне.  Прежде чем он  открыл рот,  я  понял,  что
попытка неудачна и что он не ответит мне.
     Снаут медленно сел в кресло и стиснул голову руками.
     - Что здесь происходит?.. - сказал он тихо. - Горячка...
     - Кто это был? - снова спросил я.
     - Если ты не знаешь... - буркнул он.
     - То что?
     - Ничего.
     - Снаут, - сказал я, - мы достаточно далеко от дома. Давай в открытую.
И так все запутано.
     - Чего ты хочешь?
     - Чтобы ты сказал, кого видел.
     - А ты?.. - спросил он подозрительно.
     - Хитришь?  Сказать тебе,  и ты скажешь мне. Можешь не беспокоиться. Я
тебя не буду считать сумасшедшим, знаю...
     - Сумасшедшим!  О господи!  - Он попытался засмеяться. - Но ведь ты же
ничего,  совсем ничего...  Это было бы  избавлением...  Если бы  он хоть на
секунду поверил, что это сумасшествие, он бы не сделал этого, он бы жил...
     - Значит, то, что написано в протоколе о нервном расстройстве, - ложь?
     - Конечно.
     - Почему же ты написал неправду?
     - Почему? - повторил он.
     Наступило молчание.  Снова я  был в тупике и ничего не понимал.  А мне
уже  казалось,  что я  убедил его и  мы  вместе атакуем эту тайну,  Почему,
почему он не хотел говорить?!
     - Где автоматы? - спросил я.
     - На  складах.  Мы  закрыли их  все,  кроме  тех,  которые обслуживают
полеты.
     - Почему?
     Он снова не ответил.
     - Не скажешь?
     - Не могу.
     В этом было что-то,  чего я никак не мог ухватить.  Может быть,  пойти
наверх к  Сарториусу?  Вдруг я  вспомнил записку и подумал,  что сейчас это
самое главное.
     - Как ты себе представляешь дальнейшую работу в таких условиях?
     Снаут пожал плечами:
     - Какое это имеет значение?
     - Ах, так? И что ты намерен делать?
     Он   молчал.   В   тишине  было  слышно  шлепанье  босых  ног.   Среди
никелированных и  пластмассовых  аппаратов  высоких  шкафов  с  электронной
аппаратурой, точнейших приборов эта шлепающая разболтанная походка казалась
дикой шуткой не  совсем нормального человека.  Шаги  приближались.  Я  стал
напряженно всматриваться в  Снаута.  Он прислушивался,  зажмурив глаза,  но
совсем не выглядел испуганным. Значит, он боялся не ее?!
     - Откуда она взялась? - спросил я.
     Снаут молчал.
     - Не хочешь сказать?
     - Не знаю.
     - Ладно.
     Шаги удалились и затихли.
     - Ты мне не веришь? - спросил Снаут. - Даю слово, что не знаю.
     Я  молча отворил шкаф  со  скафандрами и  начал раздвигать их  тяжелые
пустые  оболочки,  Как  я  и  ожидал,  в  глубине на  крюках висели газовые
пистолеты,  которыми пользуются для  передвижения и  состоянии невесомости.
Как оружие они стоили немного,  но выбора не было. Лучше такое, чем ничего.
Я проверил зарядное устройство и перекинул через плечо ремень футляра.
     Снаут внимательно следил за мной.  Когда я регулировал длину ремня, он
язвительно усмехнулся, показав желтые зубы.
     - Счастливой охоты!
     - Спасибо за все, - ответил я, идя к двери.
     Он вскочил со стула.
     - Кельвин.
     Я  посмотрел на  него.  Усмешки уже  не  было.  Не  знаю  видел  ли  я
когда-нибудь такое измученное лицо.
     - Кельвин, это не... Я... правда не могу, - с трудом проговорил он.
     Я ждал, что он скажет еще что-нибудь, но он только шевелил губами, как
будто старался выдавить из себя слова.
     Я молча повернулся и вышел.


        САРТОРИУС

     Коридор был пуст.  Сначала он шел прямо,  потом поворачивал направо. Я
никогда не  был на  Станции,  но  во время предварительной тренировки шесть
недель жил в  точной ее копии,  находящейся в  Институте на Земле.  Я знал,
куда ведет лесенка с алюминиевыми ступеньками.
     В библиотеке было темно. На ощупь я нашел выключатель. Когда я отыскал
в  картотеке первый том Соляристического ежегодника вместе с  приложением и
нажал кнопку,  загорелась красная лампочка. Проверил в регистраторе - книга
находилась у  Гибаряна,  так  же  как и  другая -  этот "Малый Апокриф".  Я
погасил свет и вернулся вниз.  Я боялся войти в его кабину:  она могла туда
вернуться.  Некоторое время я стоял у двери, потом, стиснув зубы, превозмог
страх и вошел.
     В  освещенной  комнате  никого  не  было.  Я  начал  перебирать книги,
лежавшие на полу у  окна,  потом подошел к  шкафу и  закрыл его.  Я  не мог
смотреть на эту пустоту между комбинезонами.
     Под окном приложения не было. Я методично перекладывал книгу за книгой
и,  наконец,  добравшись до  последней пачки,  лежавшей  между  кроватью  и
шкафом, обнаружил нужный том.
     Я  надеялся найти  в  нем  какую-нибудь пометку,  и  действительно,  в
именном указателе лежала закладка.  Красным карандашом на ней было записано
имя,  которое мне ничего не говорило: Андре Бертон. В книге оно встречалось
дважды.  Сначала я отыскал первое упоминание о нем и узнал,  что Бертон был
резервным пилотом на  корабле Шеннона.  Следующее упоминание было на  сто с
лишним страниц дальше.
     Первое  время  высадки  экспедиция  действовала чрезвычайно осторожно,
однако,  когда через шестнадцать дней выяснилось,  что  плазменный океан не
только  не  проявляет никаких признаков агрессивности,  но  отступает перед
каждым  приближающимся к  его  поверхности предметом  и  всячески  избегает
непосредственного контакта с какими-либо аппаратами и людьми.  Шеннон и его
заместитель Тимолис отменили некоторые правила безопасности,  так  как  это
страшно затрудняло и замедляло проведение работ.
     Экспедиции была  разбита  на  маленькие группы  по  два-три  человека,
которые проводили полеты над океаном на расстоянии иногда в несколько сотен
миль.  Использовавшиеся раньше  в  качестве защиты  излучатели,  окружавшие
территорию работ,  были  стянуты на  Базу.  Первые  четыре дня  после  этих
изменений прошли без всяких происшествий, если не считать случавшихся время
от  времени  поломок кислородной аппаратуры скафандров,  так  как  выходные
клапаны оказались очень чувствительными к  коррозирующему действию ядовитой
атмосферы. В связи с этим их приходилось заменять почти ежедневно.
     На  пятый  день,  или  на  двадцать первый,  если  считать от  момента
высадки,  двое ученых, Каруччи и Фехнер (первый был радиобиологом, а второй
- физиком),  проводили  исследовательский полет  над  океаном  в  небольшом
двухместном  аэромобиле.   Это  был  не  летательный  аппарат,  а  глиссер,
передвигающийся на подушке сжатого воздуха.
     Когда через шесть часов они не вернулись,  Тимолис,  который руководил
Базой в  отсутствие Шеннона,  об®явил тревогу и выслал всех свободных людей
на поиски.
     По несчастному стечению обстоятельств радиосвязь в  этот день примерно
через  час  после  вылета  исследовательских групп  перестала  действовать.
Причиной  было   большое  пятно  на   красном  солнце,   излучавшее  мощные
корпускулярные потоки,  достигавшие верхних  слоев  атмосферы.  Действовали
только ультракоротковолновые аппараты, которые позволяли поддерживать связь
на расстоянии около двухсот миль.  В  довершение всего перед заходом солнца
спустился туман, и поиски пришлось прекратить.
     И  только когда спасательные группы уже возвращались на Базу,  одна из
них  на  расстоянии восьмидесяти миль от  берега наткнулась на  аэромобиль.
Двигатель работал,  и  совершенно исправная машина  висела над  волнами.  В
прозрачной кабине находился только Каруччи. Он был без сознания.
     Аэромобиль был доставлен на Базу,  и Каруччи поручили заботам медиков.
В  тот же вечер он пришел в  себя.  О  судьбе Фехнера Каруччи ничего не мог
сказать.  Помнил  только,  что,  когда  они  уже  решили  возвращаться,  он
почувствовал удушье.  Дыхательный клапан заклинился, и внутрь скафандра при
каждом вдохе проникала небольшая порция ядовитых газов.
     Фехнер, пытаясь исправить его аппарат, вынужден был отстегнуть ремни и
встать.  Это было последнее,  что помнил Каруччи. Возможный ход событий, по
мнению специалистов,  был таким.  Исправляя аппарат Каруччи,  Фехнер открыл
верх кабины,  вероятно,  потому,  что под низким куполом он не мог свободно
двигаться.  Это  было  допустимо,  так  как  кабины  таких  машин  не  были
герметичными и только защищали от непосредственного воздействия атмосферы и
ветра. Во время этих манипуляций мог испортиться аппарат Фехнера, и ученый,
потеряв сознание, выбрался через открытый купол из машины и свалился вниз.
     Такова истории первой жертвы океана.  Поиски тела  -  в  скафандре оно
должно было плавать на поверхности океана -  не дали результатов.  Впрочем,
возможно,  оно  и  плавало.  Тщательное исследование тысячи квадратных миль
почти  постоянно  покрытой  лохмотьями тумана  волнистой пустыни  превышало
возможности экспедиции.
     До сумерек -  я возвращаюсь к предшествующим событиям -  вернулись все
спасательные аппараты,  за  исключением большого  грузового  вертолета,  на
котором вылетел Бертон.
     Он  показался над  Базой примерно через час после наступления темноты,
когда о нем уже начали серьезно беспокоиться.  Бертон находился в состоянии
нервного шока.  Он  выбрался из  вертолета только для того,  чтобы кинуться
бежать.  Когда его поймали,  он кричал и плакал.  Для мужчины,  имеющего за
плечами семнадцать лет космических полетов,  иногда в  тяжелейших условиях,
это было поразительно. Врачи решили, что он отравился.
     Через  два  дня  Бертон,   который,   даже  вернувшись  к   кажущемуся
равновесию,  не  хотел ни на минуту выйти из главной ракеты экспедиции,  ни
даже подойти к окну, из которого открывался вид на океан, заявил, что хочет
подать рапорт о  своем полете.  Он настаивал на этом,  утверждая,  что речь
идет о деле чрезвычайной важности.
     Его  рапорт  был  рассмотрен  советом  экспедиции,  признан  созданием
больного воображения человека, отравленного газами атмосферы, и как таковой
помещен не в историю экспедиции, а в историю болезни Бертона. На этом все и
закончилось.
     Вот все,  что было в приложении. Я понял, что существо дела составлял,
очевидно,  сам  рапорт Бертона о  событии,  которое привело этого  пилота к
нервному  потрясению.   Я  снова  начал  перекладывать  книги,  но  "Малого
Апокрифа"  обнаружить  не  удалось.   Я  очень  устал  и  поэтому,  отложив
дальнейшие поиски до утра, вышел из кабины.
     На  ступеньках  алюминиевой  лесенки  лежали  пятна  света,  падающего
сверху.  Значит,  Сарториус все еще работал.  Так поздно!  Я  подумал,  что
должен с ним встретиться.
     Наверху было  немного теплее.  В  широком низком  коридоре дул  слабый
ветерок.   Полоски   бумаги   бесстрастно  шелестели  над   вентиляционными
отверстиями.  Двери  главной  лаборатории представляли собой  толстую плиту
шероховатого стекла,  вставленного в  металлическую раму.  Изнутри,  стекло
было заслонено чем-то темным.  Свет пробивался только сквозь узкие окна под
самым потолком. Я нажал ручку, но, как и ожидал, дверь не поддалась, Внутри
царила тишина,  и  лишь время от  времени слышался какой-то слабый писк.  Я
постучал - никакого ответа.
     - Сарториус!  -  крикнул я.  -  Доктор Сарториус!  Это я,  новичок,  -
Кельвин! Мне нужно с вами увидеться, прошу вас, откройте!
     Слабый шорох, словно кто-то ступал по мятой бумаге, и снова тишина.
     - Это я -  Кельвин! Вы ведь обо мне слышали! Я прилетел два часа назад
на "Прометее"!  -  кричал я,  приблизив губы к щели между дверным косяком и
металлической  рамой.  -  Доктор  Сарториус!  Тут  никого  нет,  только  я!
Откройте!
     Молчание.  Потом слабый шум.  Несколько раз что-то лязгнуло, как будто
кто-то  укладывал  металлические инструменты,  на  металлический поднос.  И
вдруг...  Я остолбенел.  Раздался звук мелких шажков,  будто бегал ребенок.
Частый,  поспешный топот маленьких ножек.  Может...  может быть, кто-нибудь
имитировал его,  очень ловко ударяя пальцами по пустой, хорошо резонирующей
коробке.
     - Доктор Сарториус! - заревел я. - Вы откроете или нет?!
     Никакого ответа,  только снова детская трусца и одновременно несколько
быстрых,  плохо слышных размашистых шагов.  Похоже было, что человек шел на
цыпочках.  Но если он шел, то не мог одновременно имитировать детские шаги?
"А  впрочем,  какое мне до этого дело?"  -  подумал я  и,  уже не сдерживая
бешенства, которое начинало охватывать меня, заорал:
     - Доктор Сарториус!!!  Я  не  для того летел сюда шестнадцать месяцев,
чтобы посмотреть,  как вы  разыгрываете комедию!  Считаю до  десяти.  Потом
высажу дверь!!!
     Я очень сомневался, что мне это удастся.
     Струя газового пистолета не слишком сильна,  но я  был полон решимости
выполнить свою угрозу тем или иным способом.  Хотя бы  пришлось отправиться
на  поиски взрывчатки,  которая наверняка имелась на  складе в  достаточном
количестве. Я сказал себе, что не должен уступать, что не могу играть этими
сумасшедшими картами, которые вкладывала мне в руки ситуация.
     Послышался такой  звук,  словно кто-то  с  кем-то  боролся или  что-то
толкал,  занавеска внутри  отодвинулась примерно на  полметра,  гибкая тень
упала на  матовую,  как бы покрытую инеем плиту двери,  и  немного хриплый,
дискант сказал:
     - Я открою, но вы должны обещать, что не войдете внутрь.
     - Тогда зачем вы хотите открыть? - крикнул я.
     - Я выйду к вам.
     - Хорошо. Обещаю.
     Послышался легкий треск  поворачиваемого в  замке ключа,  потом темная
фигура,  заслонившая  половину  двери,  старательно задернула  занавеску  и
проделала целую серию каких-то непонятных движений.  Мне показалось,  что я
услышал  треск  передвигаемого деревянного столика,  наконец дверь  немного
приоткрылась, и Сарториус протиснулся в коридор.
     Он  стоял  передо мной,  заслоняя собой дверь,  очень высокий,  худой,
казалось,  его тело под кремовым трикотажным комбинезоном состоит из  одних
только костей.  Шея была повязана черным платком,  на плече висел сложенный
вдвое прожженный реактивами лабораторный халат. Чрезвычайно узкую голову он
держал немного набок.  Почти половину лица закрывали изогнутые черные очки,
так  что  глаз  его  не  было  видно.  У  него была длинная нижняя челюсть,
синеватые губы и огромные, как будто отмороженные, потому что они тоже были
синеватыми,  уши.  Он был небрит.  С  локтей на шнурках свисали перчатки из
красной резины.  Так  мы  стояли некоторое время,  глядя  друг  на  друга с
неприкрытой неприязнью.  Остатки его  волос  (он  выглядел так,  будто  сам
стригся машинкой под ежик) были свинцового цвета,  щетина на лице -  совсем
седая.  Лоб такой же загорелый, как у Снаута, но загар кончался примерно на
середине лба четкой горизонтальной линией. Очевидно, на солнце он постоянно
носил какую-то шапочку.
     - Слушаю, - сказал он наконец.
     Мне показалось,  что он  не столько ждет,  когда я  заговорю,  сколько
напряженно вслушивается в  пространство за  собой,  все  сильнее прижимаясь
спиной к стеклянной плите. Некоторое время я не находил, что сказать, чтобы
не брякнуть глупость.
     - Меня зовут Кельвин... вы должны были обо мне слышать, - начал я. - Я
работаю, то есть... работал с Гибаряном...
     Его  худое лицо,  все  в  вертикальных морщинках -  так,  должно быть,
выглядел  Дон  Кихот,  -  ничего  не  выражало.  Черная  изогнутая пластина
нацеленных на меня очков страшно мешала мне говорить.
     - Я узнал, что Гибарян... что его нет. - У меня перехватило голос.
     - Да. Слушаю!
     Это прозвучало нетерпеливо.
     - Он покончил с собой?.. Кто нашел тело, вы или Снаут?
     - Почему вы  обращаетесь с  этим  ко  мне?  Разве доктор Снаут вам  не
рассказал?..
     - Я хотел услышать, что вы можете рассказать об этом...
     - Вы психолог, доктор Кельвин?
     - Да. А что?
     - Ученый?
     - Ну да. Но какая связь...
     - А я думал,  что вы сыщик или полицейский. Сейчас без двадцати три, а
вы  вместо того,  чтобы постараться включиться в  ход  работ,  ведущихся на
Станции,  что  было  бы  по  крайней мере  понятно,  кроме  наглой  попытки
ворваться в лабораторию еще и допрашиваете меня, как будто я на подозрении.
     Я сдержался, и от этого усилия пот выступил у меня на лбу.
     - Вы на подозрении, Сарториус! - произнес я сдавленным голосом.
     Я хотел досадить ему любой ценой и поэтому с остервенением добавил:
     - И вы об этом прекрасно знаете!
     - Если вы,  Кельвин,  не  возьмете свои слова обратно и  не извинитесь
передо мной, я подам на вас жалобу в радиосводке!
     - За  что  я  должен  извиниться?  За  что?  Вместо  того  чтобы  меня
встретить,  вместо  того  чтобы  честно  посвятить меня  в  то,  что  здесь
происходит,  вы запираетесь в лаборатории!!!  Вы что,  окончательно сошли с
ума?!  Кто  вы  такой  -  ученый или  жалкий трус?!  Что?  Может  быть,  вы
ответите?!
     Не  помню,  что я  еще кричал.  Его лицо даже не  дрогнуло.  Только по
бледной пористой коже  скатывались крупные капли пота.  Вдруг я  понял:  он
вовсе не слушает меня!  Обоими руками,  спрятанными за спиной,  он изо всех
сил держал дверь,  которая немного дрожала,  словно кто-то напирал на нее с
другой стороны.
     - Уходите... - простонал  он странным плаксивым голосом.  - Уходите...
умоля