, то, что от них осталось.
     ...Нет, там, в Ираклионе, Салим одно дело вроде бы сделал: за Ортвином,
похоже, была  слежка. Сам Ортвин  пробежал наблюдаемую площадь очень быстро,
без  остановки, не проверившись. А на  одном из  следующих  - и последних  -
рисунков, которые  сделал Полхвоста, изображен высокий полнолицый  мужчина в
кожаной летчицкой куртке (на двух, мысленно поправил Салима Штурмфогель: вот
он стоит и  оглядывается  с  видом праздношатающегося, а вот обходит  дом, в
который вошел Ортвин...) - и  сразу после этого Полхвоста  заскулил, сказал,
что больше не может, что тот, в ком он сидит там, внизу, бунтует и рвется, и
уже  все силы  уходят  только на то, чтобы удерживать его... Салим с  трудом
выволок  Полхвоста  из   той  ямы,  которую  этот  ребенок  для  себя  вырыл
(жутковатое зрелище: яма  в форме  человеческой  головы изнутри - с дырой на
месте  одного  глаза;  через  этот  глаз  Полхвоста  и  смотрел  наружу...);
мальчишка был совсем обессиленный, и они направились было к порту, но тут им
навстречу - наверху! - попался тот самый мордатый в  летной куртке, которого
Полхвоста только что видел внизу...
     И вот  тут-то Салим ошибся. Переосторожничал.  Надо было  спокойно идти
себе в порт,  садиться на  паром и плыть  на материк. Но тот мордатый как-то
так посмотрел... будто узнал, или заподозрил, или что-то еще. А рисунки - их
же нужно было доставить во что бы то ни стало...
     И  Салим  решил выбираться не  морским  путем,  а  через  Лабиринт.  Он
подозвал извозчика, и они поехали в Кноссос.
     Грек  честно предупредил их, что в Лабиринте неспокойно и лучше туда не
соваться, особенно  с мальчиком.  Но Салим хаживал через Лабиринт и в шторм.
Он отмахнулся...
     - Но мы  же  принесли  рисунки,  -  сказал он  почти  беспомощно. -  Мы
принесли...
     -  Да,  Салим.  Вы принесли.  Это  очень  важно.  Очень.  Ты молодец. И
Полхвоста  молодец. Вечером вас  отвезут в Берлин, а там есть специалисты. Я
слышал о подобных случаях. И людям сумели помочь. Вам тоже помогут.
     Штурмфогель надеялся только, что голос его не выдает. Хорошо, что Салим
не видит  ничего... Полхвоста уже одеревенел  окончательно, а теперь и  рука
Салима,  приросшая  к  мальчишке,  истончалась  и  приобретала  цвет  сухого
топляка. Штурмфогель действительно  слышал о подобных случаях... помочь  уже
нельзя было, даже отрубив Салиму руку - невидимые древесные волокна проросли
все его тело насквозь. Хотелось верить, что он хотя бы не чувствует боли...

     Берлин, 13 февраля 1945. 13 часов

     Юрген  Кляйнштиммель вернулся из Берна, где встречался с одним из своих
личных агентов - офицером швейцарской полиции. В Швейцарии,  как ни странно,
никогда не  существовало официального органа по  делам  Верха, и те банкиры,
журналисты,  офицеры,  промышленники,  политики  и чиновники,  которые имели
пси-компоненту личности и, следовательно,  проявляли  интерес  к  дальнейшей
судьбе  Верха, об®единялись  в  масонскую  ложу  "Черный  Альп".  Именно они
содействовали началу переговоров между пси-персонами воюющих стран...
     Швейцарцы располагали существенной информацией. В  частности, по  своим
каналам  им  тоже стало известно о  готовящемся покушении,  но  в  несколько
другой  интерпретации: целями  коммандос  должны  были  стать  не Гиммлер  и
Борман, а Гиммлер, Рузвельт  и Сталин в  своих верхних  воплощениях; главное
же, теперь стало известно (Юрген не подал виду, что слышит об этом впервые),
что предполагается их личная  встреча где-то в лесу  Броселианда - и об этом
уже  ведутся переговоры. С германской стороны делегацию  возглавляет Рудольф
фон Зеботтендорф.
     Почему-то именно это тревожило как-то по-особому. В присутствии старого
дурня  все планы начинали  ломаться, все оборудование - портиться,  предметы
изменяли  свойства, а люди  могли  вести себя нелепо и  непредсказуемо: так,
профессор  Гербигер,  который  лупил  фюрера  палкой  и прилюдно  орал  ему:
"Заткнись,  тупица!"  - в  присутствии Зеботтендорфа робко молчал и ходил на
цыпочках...
     Оформив  полученную информацию в виде резюме донесений  разных агентов,
Юрген отправился к шефу.

     Крит, авиабаза Вамос, 13 февраля 1945. 16 часов

     Волков  закатил  мотоцикл  за  сараюшку,  чтобы не  вводить  в  соблазн
случайных  прохожих,  и по  каменистой тропке поднялся наверх,  до развалин.
Здесь он сбросил рюкзак, раскатал по земле кусок овчины, лег  на бок и  стал
смотреть вниз.
     Сверху аэродром производил  отвратное впечатление: как  след каблука на
лике иконы. Волков не был религиозным - как не мог быть религиозным никто из
знающих,  что такое  Верх, -  но  с  некоторых пор его  притягивала  к  себе
обрядовая сторона религий. Собиравшиеся  вместе жалкие  безверхие людишки на
какие-то минуты возвышались над собой, тянулись, почти проникали...  Хотя бы
за это их стоило уважать.
     Он вынул из  рюкзака бутылку "узо", лепешку, ком сухого соленого  сыра,
кулек с  оливками. Оливки были  огромные,  с  голубиное яйцо. Волков хлебнул
прямо из горлышка. "Узо"  он  не  любил: густой анисовый  запах напоминал  о
детстве  и болезнях. Но сейчас  ему нужно было именно такое - чтобы помучить
себя.
     Сегодня при заходе  на  посадку у "Тандерболта" не  вышла одна из стоек
шасси. А та, которая вышла, не захотела  убираться обратно.  Пилот  приказал
Волкову  прыгать.  Волков не  подчинился,  сказал:  орудуй, меня здесь  нет.
Полчаса пилот крутил самые резкие фигуры, которые могла себе  позволить  эта
тяжелая скоростная машина. Потом  он пошел  на посадку на одной ноге, ударил
ею  о  полосу и  увел машину вверх - и  так раза четыре. Наконец  застрявшая
стойка выпала. Когда они сели, пилот был бел, потен и слаб; Волков же словно
проснулся на некоторое время - и вот опять погружается в слепой неотвратимый
сон...
     Потом он  увидел  своих коммандос.  Три десятка американских мальчиков,
благоустроенных, уверенных во всем, а главное - в своей бесконечной правоте.
Те  камешки  и  кирпичики,  которые  они  помимо  своей  воли  вкладывали  в
поддержание  Верха,  были  такие же, как они сами: правильные,  тверденькие,
надежные, не допускающие неверия и сомнения.
     И такие же простые, однозначные, граненые, ограниченные.
     Раньше таким  путь  наверх был заказан. Разве  что  чудом... Теперь  их
гонят туда батальонами.
     Он сделал  еще несколько глотков.  Стал жевать оливки. Потом отковырнул
кусочек сыра.
     Чувство, что  он делает  не  то,  возникло  у него  давно.  Еще в сорок
втором. Тогда он создавал разовую группу во Франции и  все кругом шептались:
"Сталинград держится!" Хотелось быть русским, советским. Он не мог.
     То, что с ним - с ними со всеми - сделали на родине в тридцать восьмом,
потом  в  тридцать  девятом,  сороковом, - все  это постепенно представало в
новом свете. Просто на смену зарвавшимся в своей самостоятельности рыцарским
орденам  приходила регулярная  императорская  армия,  на  смену  благородным
монахам-рыцарям -  солдаты срочной или бессрочной  службы...  И все! Если уж
быть  диалектиком, то  до  конца.  То есть  признавать власть  этих  смешных
законов и над собой тоже...
     Повсеместно - и во  всех землях,  и во всех отраслях  -  на первый план
выходили маленькие люди и  говорили: это  мое.  И  это  мое. Потому что  нас
много.,.
     Лишь  Германия  попыталась  возразить  этому  императиву  -  и  на  нее
бросились  все  скопом,  искренне  забыв   о  собственной  исконной  вражде.
Императоры маленьких людей почувствовали настоящего врага. Сколько немцы еще
продержатся? Полгода, год? Вряд ли...
     Если не произойдет чуда,  на которое намекал Дятел... Так непочтительно
- Дятлом - Волков обозначал своего  информатора в "Факеле". Стучи, мой друг,
стучи. Все в жизни мелочи... какие сволочи...
     Он вспомнил,  как писали стихи в  стенгазету:  "С  Новым, 1937  годом!"
Шумно,  весело.  Дешифровальщик  Дальский,  знавший сорок  с чем-то языков и
сочинявший поэму  о старике, который одновременно был  аистом, на всех  этих
сорока языках... и из того же отдела Берта Геннадиевна, певшая под гитару  о
городах  над небом и о реках, взбегающих к снежным  вершинам  гор, где живут
белые тигры. Приходил начальник, Глеб Иванович, подпевал.
     Почему-то казалось, что теперь все будет только хорошо и с каждым годом
лучше, лучше и лучше.
     И вот надо же - куда занесло...
     Он увидел, что в бутылке остается еще треть. Улыбнулся этой трети.
     Точно так же встречали четырнадцатый год. Отец достраивал в Сибири свой
очередной  мост и приехал только на неделю.  От него пахло крепким табаком и
дегтем  - им  он  смазывал  воспалившиеся десны. Елку украшали  в  зале, зал
заперли на  ключ,  и  дети  -  Алексей, Александр,  Алина  -  подглядывали в
щелку...  Прошлым  летом семья ездила отдыхать в Италию  -  в  Рим, Неаполь,
Венецию,  -  а на это лето отец предложил отправиться в Германию,  в гости к
новому другу, тоже инженеру-мостостроителю...
     Все могло  быть  только  хорошо - и  с каждым годом  лучше,  и лучше, и
лучше.
     Маменьку  и  Алину забрала  испанка. Алексей  ушел с  добровольцами,  и
никаких  известий  от  него  больше  не  было.  Отца  взяли  в  заложники  и
расстреляли  в двадцатом.  И  наконец, последний  из Волковых,  беспризорник
Саша, попал  в  двадцать втором в полтавскую колонию к  Макаренко и там  был
распознан самим Глебом Ивановичем.
     В шестнадцать лет он  стал сотрудником  Спецотдела. На тот момент самым
молодым.
     Война, революция, переворот, Гражданская война - все открылось для него
с новой неожиданной стороны...

     Женева, 13 февраля 1945. 22 часа

     Только когда рука Салима перестала вздрагивать, Штурмфогель отпустил ее
и встал. В комнате горела лишь настольная лампа, развернутая на стену. Пятно
света напоминало маленькую ослепительную арку.
     Вот и все, подумал он. Вот и все...
     То, что лежало  на кровати,  еще вчера было  двумя  людьми:  задиристым
подростком и жовиальным, радостным, пузырящимся мужчиной. Теперь осталось...
он  даже  не  мог  подобрать слов.  Коряга. Через  несколько  дней  исчезнут
последние человеческие черты.
     Там, внизу,  останется  не  приходящий  в сознание  Салим  -  и  тихий,
заторможенный,  туповатый Полхвоста. Отныне и навсегда - просто Михаэль Эрб.
Помнящий где-то в  глубине - невыносимой, недоступной сознанию - о  Верхе, и
потому на всю жизнь несчастный.
     Антон ждал под дверью.
     - Они отплыли.
     - Вдвоем или втроем?
     - Втроем.
     - Отлично. Как давно?
     -  Так...  семнадцать минут назад. Топ-мачтовый фонарь еще  ясно виден.
Мотор не заводят, идут под парусом.
     - Что в доме?
     - Горит свет.
     - Начинаем.
     ...Сегодняшний  день  для  Натана  Коэна   по   прозвищу  Рекс  выдался
потрясающе удачным.  И если поначалу у него еще  были какие-то  сомнения  по
поводу Никиты и Джо, то потом они начисто исчезли.
     Во-первых,  так нельзя сыграть -  Рекс был  в  этом убежден. Во-вторых,
история, рассказанная Никитой, получила вдруг подтверждение, да какое!..
     Джо  Холгерсон, бывший  когда-то подданным  шведского  короля,  еще  до
начала войны занимался промышленным  шпионажем  в пользу крупных европейских
концернов. С началом войны его  таланты  затребовало государство, и Джо стал
без разбору отсылать всю информацию, проходящую  через  его  руки,  генералу
Доновану. С течением времени его активизировали: он получал задания на поиск
тех или иных данных. В конце концов,  проанализировав  сами  эти задания, он
вычислил детали программы, на которую  работал.  Так умный химик по реестрам
железнодорожных   перевозок  способен   вычислить   формулу   и   технологию
производства   секретной  взрывчатки...   И  теперь  в  нескольких   папках,
хранившихся в тайнике на его яхте, содержалось подробное описание двух видов
сверхоружия, причем  одно из  них  можно  было  клепать  буквально  в  любой
деревенской кузнице...
     Скорее всего Холгерсона сгубила жадность. И глупость. Вместо того чтобы
просто  продать немцам  полученные  им  материалы,  он пытался шантажировать
своего  работодателя.  То есть самую крутую и беспринципную  банду,  которая
никогда не останавливается ни перед чем...
     Рекс   еще  раз  пролистал  описания.  Гидродемистификатор   -  прибор,
испускающий лучи, возвращающие обычной воде ее исконные химические свойства:
замерзание  при   минус  восьмидесяти   и  испарение  при  плюс  пятнадцати;
направленный  на  человека,  такой  луч обращает его  в  десяток килограммов
идеально сухого серого порошка. Правда, технология производства очень сложна
и неспециалисту непонятна. А вот "мизерикорд" -  небывалое до сих пор оружие
для уничтожения сверху одновременно обеих личностей - и верхней, и нижней, -
представлял собой устройство настолько простое, даже примитивное и по  идее,
и  по конструкции,  что непонятно было,  почему  до этого  додумались только
сейчас.
     Рекс был  отчаянно рад,  что это попало  ему в  руки. Могло ведь  и  не
попасть... Или попасть, но не ему.
     Плохо  быть  младшим  братом.  Более  активным,  более талантливым, чем
старший, но при этом - младшим.
     То есть всегда в тени. Всегда вторым.
     И  вот  наконец представился случай доказать, кто здесь  на самом  деле
настоящий парень.
     Такого душевного под®ема Рекс еще не испытывал никогда.
     - У нас есть портвейн? - спросил он Никиту.
     - Да-а... - Никита растянула ответ. - Портве-ейн... - И как-то натянуто
хихикнула.
     - Ты не любишь портвейн? - спросил Рекс.
     - У меня с  ним связаны специфические воспоминания, - сказала  она чуть
жеманно. - Может, лучше коньяк? Или ром?
     - Ром, - решил Рекс.
     От Никиты пахло сандалом и чем-то еще, не менее  притягательным. Он уже
понял,  что   эта  ночь  будет  их  ночью.  Впервые  за  долгое  время  Рекс
почувствовал готовность расслабиться...
     Удар в  борт  был  силен. Рекс, схватив пистолет, бросился из рубки - и
был  сбит с ног жестким ударом в лоб.  Сознания он не терял, но на несколько
секунд утратил способность двигаться.
     Захватчикам этого хватило.  Шестеро в темных комбинезонах скрутили руки
женщинам,  бросили Рекса  в капитанское кресло... Один из них наклонился над
ним. На узком смуглом лице написана была крайне брезгливая мина.
     - Эй,  Холгерсон... ну-ка,  моргни, скотина. Вот. А то я испугался, что
ты легко отделался. Это было бы несправедливо по отношению к дамочкам...
     - Я не... Холгерсон... - Слова вязли у корня языка;  страшно тошнило. -
Я не понимаю...
     - Ну  да. Ты не Холгерсон, а это не твоя посудина и не твоя девка. И мы
сейчас извинимся и пойдем искать тебя дальше. Да? Ты так подумал?
     - Но я действительно...
     - Анри, зачем  ты с  ним  болтаешь?  -  сказал сиплым  голосом  другой,
высокий. - Хочешь узнать что-то новенькое?
     - Нет.  Но мне будет обидно просто прикончить этого гада.  Да и смешно:
напялил личину, будто и правда хотел смыться.
     - Но это не личина! И я действительно не Холгерсон!
     Анри лениво развернулся  и  дал  ему по зубам.  Рот наполнился  кровью;
что-то захрустело.
     -  Но  послушайте! - воскликнула  Никита.  -  Это  правда  не Джо!  Джо
застрелился прошлой ночью. Этот человек помог мне избавиться от трупа...
     - Очень смешно, - сказал Анри. - Почти братья Маркс.
     - Уверяю вас!..
     Высокий и сиплый повернулся  к  Никите, сжал пятерней ее лицо и  сильно
толкнул. Видимо,  он хотел, чтобы она ударилась о переборку, но промахнулся:
девушка распахнула  спиной  дверь и  с  коротким вскриком опрокинулась через
леер. Как в медленном сне, Рекс видел ее взметнувшиеся длинные ноги...
     - Козел, -  зло сказал Анри. Он перегнулся через борт, несколько секунд
смотрел вниз... Вернулся.  - Ну ты козел, Роже. Второго такого не найти даже
в Алжире. Девушка-то при чем?
     -  Свалилась? - с  кривой ухмылкой спросил Роже.  - И  ладно. Толку  от
нее... что она может знать, подстилка...
     Рекс потрогал языком острые обломки зубов. Сильно сморщился.
     - Вы французы? - выдавил он.
     -  Нет,  мы эскимосы, -  фыркнул Анри. - Разве ты не видишь наших узких
глаз и оленьих кухлянок?
     - Я американец.
     - Надо же. А мы думали почему-то, что ты клоп. Вонючий клоп.
     - Я настоящий американец. Я работаю на УСИ...
     - Не знаю, на  кого ты там работаешь, а вот то, что с твоей подачи боши
сожгли четыре сотни ребят, - это я видел своими глазами. Так что...
     -  Это не тот, человек, - спокойно сказала  Ультима. -  Девушка  пришла
сегодня...
     - Заткнись, сука. - Роже положил ей лапу на плечо.
     -  Я не Холгерсон, -  стараясь  выговаривать слова отчетливо, заговорил
Рекс. - Мое имя Натан Коэн. Я служу в подразделении "Экстра"...
     - Где бы ты ни служил, ты остаешься предателем, - сказал Анри.  - И мы,
отряд  Сопротивления  имени  Вильгельма Телля, приговариваем  тебя к смерти.
Приговор окончательный, кассационные жалобы - только Господу Богу...
     - Вы  можете  навести  обо  мне справки,  - быстро  заговорил  Рекс.  -
Позвоните...
     - Рекс!.. - предостерегающе крикнула Ультима - и тут же замолчала. Рекс
увидел  только,  как  расширились  и  остановились  ее  глаза  -  и  услышал
отчетливый хруст. Потом женщина мешком повалилась на пол.
     - Ты об®явил бабам войну? - устало спросил Анри.
     Роже  склонился над  упавшей  Ультимой,  приподнял  за  волосы  голову,
уронил.
     - Проклятие. Я хотел только заткнуть ей пасть... Да ладно, Анри. Что ты
так смотришь? Шлюхи - те же предатели. Их тоже нужно убивать.
     - Псих.
     - Я не псих. Не называй меня психом.
     - Псих! Извращенец!
     - Нет!  Я патриот! Я резал наци, как овец! Я вешал предателей! Вешал! А
что ты делал, когда была оккупация? Отсиживался в Англии?
     - Ты знаешь, где я был. Я восемнадцать раз прыгал в тыл к нацистам. Сам
Донован вручал мне медаль конгресса! Тебе не  в чем меня упрекнуть, мой друг
Роже...
     - Я тоже  работаю на Донована, - проговорил Рекс, чувствуя, что челюсти
уже разжимаются, а язык  распух.  - Я работаю на Донована. На Донована, будь
вы  прокляты,  сраные  ублюдки!!!  Вы  срываете  самую важную операцию  этой
войны!..
     -  Не  тренди,  -  сказал Анри. -  Лучше скажи, где копии документов, и
умрешь легко. А нет - я отдам тебя Роже. У него были две  сестры, знаешь ли.
Младшие. Тебе рассказать, что с ними  сделали в гестапо, когда допытывались,
где прячется их братец? И как он потом учился работать ножом? Рассказать?
     И  тут  Рекс  потерял контроль над собой. Ситуация  прямиком  пришла из
кошмара, а  в  кошмарах люди над собой не  властны. Он начал кричать: о том,
что он  еврей и многие его родные сидят в немецких концлагерях, а многие уже
убиты, что он ответствен за  важное звено в важнейшей  операции, что Донован
снимет скальпы не только с Анри и Роже, но со всех идиотов из Сопротивления,
которые  вместо того,  чтобы  искать и  уничтожать  настоящих  предателей  и
пособников наци, мешают работать честному американскому разведчику...
     - Какую  еще  операцию?  -  брезгливо спросил  Анри,  глядя поверх  его
головы.
     - Мы должны уничтожить группу  американских  предателей-переговорщиков,
которые готовы прекратить войну и дать убежище Гиммлеру и Борману в обмен на
то, что Германия не будет переносить военные действия наверх...
     -  Американских? - тупо  спросил Анри. - Ты  сказал  - американских?  И
после этого смеешь утверждать, что ты не нацист и не предатель?
     - Да! Потому что мы боремся с предателями! мы - настоящие патриоты!..
     -  Он все врет, - мрачно сказал  Роже,  заходя Рексу  за спину. - Ты же
видишь,  Анри,  он просто  пытается  выиграть время.  Где копии  документов,
мразь?
     - Я не вру!!! - завизжал Рекс...

     ...Ультима  медленно  приходила в себя.  Боль  была страшная,  в  шее и
плече, и  при малейшем движении подкатывала липкая  тошнота.  И  все  же  ей