здесь ничего!
     Разумно. Поскольку главное  -  в расположении предметов. Что ж, это они
еще кое-как понимают...
     Вот побежали  в ванную. Ну-ка, ты, в  пенсне! Повернись,  я хочу видеть
твое изумленное личико. Или раз®яренное. Ну-ка...
     Отлично.  Злость.  Чистая  неприкрытая злость.  Конечно,  ты  умный, ты
кричал:  брать,  брать  немедля! А  твой  недотепа начальник  цедил: слежка,
контакты, разработка...
     Теперь у тебя на него есть хороший материал.
     Можно сказать, что  я пристрелил кого-то  из вас. Может,  тебя,  может,
его. Вы мне оба одинаково противны.
     Главным образом  своим посконным идиотизмом. Вам  не  представить себе,
что есть кто-то настолько умнее  вас, что вы рядом с ним  не  более чем вши.
Гниды.
     Вы так и не поняли, кто я такой. И не поймете никогда. И - плевать.
     Тот,  кого знали  как Волкова - впрочем, он  и  был когда-то  настоящим
Сашей Волковым (круг  замкнулся...), - последние полгода был занят только  и
исключительно  тем,  что  готовил  свою   смерть.  Поскольку  в  государстве
тотального контроля истинно  свободным мог  быть лишь мертвец. Который лежит
под надписанным камнем и которого не нужно искать.
     Обеспечить себе замену в мире живых оказалось не так уж сложно.
     Уже полтора  месяца в его квартире  беспробудно жил командированный  из
дальневосточного леспромхоза  снабженец Фрязин,  пьяница  и  беспутный  тип,
ростом, комплекцией и цветом волос  похожий на Волкова. Они  познакомились в
пивной  на  Сивцевом  Вражке,  почти  подружились;  Волков, пользуясь своими
знакомствами  в  Bepxax,  помог Фрязину  решить какие-то  не совсем решаемые
проблемы. Фрязин закатил для него долгую роскошную пьянку.
     Две недели  назад  Фрязин как бы уехал обратно на  свою  станцию Ерофей
Павлович... На  самом же деле, "вспомнив" что-то  по дороге,  он вернулся  в
Москву и ночью постучал в  дверь квартиры Волкова. Глаза его были  страшные.
Волков его впустил и больше не выпускал.
     А  буквально  на следующий  день Волкова обложили по-настоящему.  И  он
понял, что успел  чудом.  Впрочем,  к чудесам  он  привык. На  чудесах  он и
держался все это время - с самого начала своей безумной службы.
     Собрав двадцатого  на  свой день рождения  побольше друзей, приятелей и
случайных собутыльников, он позаботился о женщинах, выпивке,  большом шуме и
даже драке, спровоцировав спор о том, пристойно ли коммунисту так напиваться
в Пасху, при этом закусывая водку крутыми яйцами. Он прекрасно знал, что все
его гости пройдут через руки НКВД или НКГБ и там сделают все, чтобы получить
от них  подробные показания, И показания будут свидетельствовать, что хозяин
квартиры остался с женщиной и одним  - а может, двумя или тремя?..  да  нет,
одним - упившимся гостем... Хозяин был хмелен, весел и хлебосолен.
     Он  действительно  был  весел  и  хлебосолен,  но  хмель  не  брал  его
абсолютно.
     Проводив гостей, он разжег в  титане  огонь,  для  пущего правдоподобия
роняя  щепу  и  чурбачки и  просыпая уголь.  Потом, поимев  пьяную до соплей
буфетчицу, он тычками  поднял  на ноги Фрязина, раздел его догола,  заставил
забраться в ванну,  дал  в руку бутылку коньяка  и пустил теплую воду. Потом
подержал  некоторое время его голову  под водой, пока снабженец  не перестал
дергаться. И тогда - закрыл холодную воду.
     Пламя весело гудело в титане...
     Струйка  кипятка  текла  из  крана  прямо  на  лицо утопленника.  Ванна
наполнялась и наполнялась. Отклеившаяся от бутылки этикетка залепила сливное
отверстие, и вскоре вода полилась через край.
     Через полчаса за ним пришли...
     Очень отстраненно и  незаинтересованно Волков смотрел, как его квартира
наполняется разными людьми,  в форме и в штатском, как  санитары  достают из
кипятка разварившееся  тело  и  укладывают  на  носилки,  как  пощечинами  и
нашатырем поднимают несчастную  буфетчицу  (или все  же  секретаршу?)  и, не
позволяя ей надеть ни трусы, ни юбку, тут же  начинают допрашивать, а она не
понимает ничего...
     Осторожно, стараясь никого не задеть,  он пробрался к выходу, спустился
по лестнице вниз, на парадной  пропустил  торопящихся навстречу  ему двоих -
шпалы властно  взмерцнули в петлицах - и  вышел на холод и склизь ненадежной
предутренней весны. Четыре машины  стояли в ряд у парадной, и еще по одной -
в концах переулка...
     Чтут тебя, Волков, подумал он и, подняв  воротник, неторопливо  пошел в
сторону Пречистенки. Двери у машины  были пригласительно  открыты,  и  всего
лишь два опера с наганами охраняли ее. Даже опер и оперша.
     Это была слишком грубая приманка - на дурака или на паникера.
     Неторопливо  он  прошел  мимо,  ловя   запах  будто  бы  свежелопнувших
березовых  почек.  Девочка-опер была  симпатичная,  пусть  и жестковатая;  в
другое время и в другом месте  он бы ее не упустил. Знаешь ли  ты,  бедняга,
как пахнут настоящие французские духи?..
     По Пречистенке он дошел до Зубовского, хотел остановить  таксомотор, но
передумал - пошел пешком. Почему-то хотелось  пройтись.  Он не любил Москву,
больше  того, он  ее  терпеть  не  мог,  но вот  - не хотелось  расставаться
навсегда...
     На вокзале он еще посидел в буфете, жуя пережаренную котлету с горошком
и потягивая средней паршивости пиво. Потом сел в киевский поезд, забрался на
верхнюю полку и спокойно уснул.

        ПОСТАНОВКА ЗАДАЧИ

     Берлин, 9 февраля 1945. 23 часа

     Дежурство подходило  к концу. Полгода - после того как английская бомба
разорвалась в подвале старого корпуса  -  все  оставшиеся в живых сотрудники
2WХ  вынуждены были  работать по двенадцать часов  без выходных, чтобы  хоть
как-то  обеспечивать  связь;   более  или  менее  подготовленное  пополнение
ожидалось разве  что  в  марте. Руководство не  слишком напрягалось на  этом
участке: 2WХ  считалась едва ли  не синекурой.  Единственное, что сделали, -
усилили  паек;  теперь все "почтовики" получали  шоколад  "Кола",  сливочное
масло,  красную рыбу и салями. Кроме того, кофе разрешено было пить без меры
- чем некоторые, в  том числе Мартин Клепке по прозвищу Слон (прозванный так
не  за  размеры, вполне  обычные,  а за  раздумчивость  и  основательность),
пользовались  без  зазрения совести. В его графике было получасовое  окно, и
поэтому он сидел, вытянув ноги, в низком продавленном кресле, втягивая носом
удивительный  запах. Когда кофе варила Гитта, всегда  получался прежде всего
запах. А когда варил он сам,  запаха почему-то не было. Вкус  и крепость - и
все.
     Кроме того, от Гитты  размягчались  мозги. Она не была красивой и даже,
возможно, не была симпатичной. Крепкая квадратная бабенка с чуть кривенькими
-  коленями внутрь -  ногами.  Маленькие  глазки и  маленькая грудь.  Но эти
глазки смотрели так дерзко...
     Увы. Она постоянно  была занята кем-то другим. Слон,  дразнила она его,
глупый Слон, ты так долго раскачиваешь своим хоботом...
     Но Слон  знал, что рано или поздно  это случится. Рано или  поздно он -
успеет.
     В два глотка он допил то, что не успел вынюхать, и  откинулся в кресле,
полуприкрыв веки и  возведя  взор  к потолку. Под правой  рукой был планшет,
пальцы сжимали удобный серебряный карандашик. Размеренное тиканье часов. Все
более и более громкое. Дыхание выстроилось автоматически - все-таки Слон был
"почтовиком" с семилетним стажем.
     Семь, подумал он - и стал считать вдохи.
     Через семьдесят  семь  вдохов  он  увидел  пылающие письмена  и услышал
чудесную  музыку - и стал стремительно записывать на планшет летящие  ноты -
один знак за другим...
     Прием послания длился минут пять, но казалось - долгие часы. Потом Слон
передал знак подтверждения приема и открыл глаза.
     - Ты весь мокрый. - Гитта стояла перед ним с большой бумажной салфеткой
в одной руке и чашечкой кофе в другой. - Опять слишком напряженно?
     -Да...
     Тот,  кто  передавал  сообщение,  испытывал  сильнейший  страх,  и  это
пронимало по-настоящему.
     Гитта  обтерла  ему  лицо,  дала  в  руки  чашечку, забрала  планшет  и
удалилась. Толстенькие ягодицы прихотливо двигались под черной юбкой.
     Кажется, она меня погладила, неуверенно подумал Слон.

     В отделе дешифровки нотную запись, начертанную "почтовиком", перевели в
колонки цифр  -  по шесть в  ряд.  В таком виде послание легло на стол  шефа
"Факела" Зигфрида  Ноймана.  Он сверился  с  мысленным  графиком и достал из
сейфа толстенный  том  "Золотой  горы". Быстро  листая страницы  и почти  не
сверяясь с шифровкой  - память у него  была изумительная, - Нойман выписывал
из  книги  нужные  слова,  и  вскоре   перед  ним  лежал  доклад  одного  из
"охлажденных"  агентов.  Нойман  перечитал   написанное,  поправил  очки   и
задумался.
     "Ортвин - Хагену.
     На  авиабазе  Вамос  (о.  Крит)  в  обстановке  строжайшей  секретности
создается  новая  группа  коммандос  "Ультра",  подчиненная  непосредственно
Доновану.  Командир группы  - Эйб Коэн, 34 года, еврей,  уроженец  Дрездена,
вывезен  родителями в Америку в  1927 году.  В формировании группы принимает
участие  некий  русский  по  кличке   Дрозд,  бывший  оперативный  сотрудник
Спецотдела НКВД, про которого говорят, что он имеет надежного осведомителя в
"Факеле". Декларированной  целью  группы является покушение  на  Гиммлера  и
Бормана  как наиболее  вероятных  преемников  фюрера. Однако есть  серьезные
основания полагать, что это ложная цель. Выяснением подлинной цели занимаюсь
сейчас. Следующие  сеансы связи  по техническим причинам могут проходить вне
обычного расписания".
     Что ж. Не было ничего необычного в создании очередной  группы "Ультра".
Которой по счету? Никто уже не скажет. И личная опека Донована...
     Все это важно, но не очень.
     Дрозд. Уцелевший сотрудник Спецотдела... Это уже серьезнее.
     Про Спецотдел  и его шефа Глеба Бокия  Нойман знал почти  все. Знал - и
восхищался.  Если  бы это было  возможно, то портрет  именно этого  человека
висел  бы сейчас  на стене. Рейхсфюрер -  замечательный человек, подчиненные
его обожают,  но в  некоторых вопросах он... как бы это сказать... неглубок.
Отсюда - упрощенные трактовки, отсюда - излишняя страстность в исполнении. И
в результате - постоянные недолеты и перелеты.
     Черт... Нойман поймал себя на том, что разминает бугры на щеках.
     Да, Спецотдел... Так до конца и не понятно, действительно  ли Бокий был
в  полушаге  от захвата  власти, или же это  выдумка конкурентов  - тех, кто
почувствовал в нем и в его методах нечто страшное, запредельное, а главное -
полностью  отметающее   необходимость  во   всех   прежних  тайнополицейских
ухищрениях.
     И  чем  был   панический  разгром   НКВД:  простым   заметанием  следов
преступлений или же просто  добивали опрокинутое внезапным  тычком чудовище,
которое  оказалось  и  сильнее,  и страшнее всех охотников, вместе взятых  -
включая Сталина?..
     Канарис считал, что - второе.
     Да.  И  еще  несколько   лет  потом   длились  варварские   карантинные
мероприятия... примерно  так  японцы боролись  с  чумой в Китае: оцепление и
огнеметы.  Санпосты на дорогах: при малейших  признаках лимфаденита - пуля в
затылок и известковая яма.
     Что характерно: эпидемии удалось не допустить.
     По  каким признакам  в России  искали  бывших спецотдельцев, Нойман  не
знал. И сейчас с некоторым трудом заставил  себя не думать об этом. Главное,
что система поиска оказалась неэффективной. Поскольку кто-то ускользнул...
     Дрозд.
     Маленькая певчая птичка. Вредитель садов.
     Типичный диверсант. И судя по тому,  что уцелел, - высочайшего  класса.
Однако и это не главное.
     Главное - это, конечно,  известие  о предательстве внутри  "Факела".  О
том, чего в принципе быть не может.
     И что же  тогда? Дрозд  блефует?  Или  кому-то удалось обмануть систему
контроля?
     В любом случае... так... Он еще раз  внимательно  прочел  текст,  будто
пытаясь отыскать в нем пропущенные  слова.  В любом случае придется начинать
внутреннее расследование, а значит - ставить в известность Гуго  Захтлебена,
шефа безопасности...
     Проклятая паранойя. Осведомителем мог быть и Гуго!
     Да, теперь, пока не выяснится все и до конца, под  подозрением окажутся
все.  Нойман  побарабанил  пальцами по листку. Это  тоже  могло быть  частью
дьявольского  расчета Донована. Те,  кому  надо,  знают:  Нойман сверх  меры
подозрителен.  При  этом осведомлен о своей слабости и  умеет держать себя в
руках. Но эффективность работы, разумеется, падает...
     Значит - ждать вскоре чего-то неожиданного, требующего быстрой  реакции
и нетривиального мышления. Так?
     Может быть...
     Он нажал кнопку и велел секретарю вызвать Захтлебена.
     Пока тот  шел  - по коридору до  лестницы или  лифта,  два этажа вверх,
снова по коридору... - Нойман достал  из картотеки  рабочую  карточку агента
"Ортвин" и бегло просмотрел.
     В рабочих карточках, разумеется, не указывалось ни настоящего имени, ни
должности агента. Просто:  "Офицер ВВС США, наземный состав. Приоритет  - 5.
Достоверность -  5.  Дата  вербовки:  январь 1942.  (Ого,  подумал  Нойман.)
Направление  работы -  Юго-Запад.  Профиль:  калиф,  башмак, дождь,  Сатурн,
вензель,  тесто.  (Для  посвященного такое  перечисление  символов  означало
довольно многое: в частности, что  агент  работает  исключительно за деньги,
достаточно  компетентен  в технологии  сбора  и передачи  информации, крайне
осторожен, при  аресте  вряд ли будет оказывать  сопротивление либо пытаться
покончить с собой...) Вербовщик, куратор: Эрвин Штурмфогель".
     Интересно, подумал Нойман. Штурмфогель не был специалистом-вербовщиком;
впрочем, как всякий оперативник, он  имел собственную агентуру. И, насколько
Нойман знал, еще ни один агент Штурмфогеля не "сгорел".
     Это вызывало сдержанную зависть коллег.
     - Что случилось, Зигги? - В кабинет вошел шеф безопасности.
     Гуго, "рыцарь Гуго", на рыцаря походил меньше всего - скорее на доброго
деревенского коновала. Плешь, нос уточкой, огромные мешки под глазами. Из-за
короткой шеи, вздернутых плеч и несколько искривленного позвоночника все его
пропорции  как-то  исказились  руки и ноги казались чрезмерно длинными. Было
время - удивительно давно,  пять  лет назад! - когда  Нойман ходил  у него в
подчиненных.  Гуго  тогда  сам  отказался  от повышения  и  продвинул своего
ученика...
     - Вот.
     Захтлебен пробежал глазами расшифровку. Нахмурился:
     - Кто такой этот Ортвин?
     - Человек Штурмфогеля. Американец. Работает за компот.
     - Он знает, на кого работает?
     - Надо спросить самого Штурмфогеля.
     - Где он?
     - А об этом надо спросить Юргена.
     - Но он хотя бы в пределах досягаемости?
     - Да.
     - Вызови его. Срочно.
     - Хорошо... Гуго, ты ведь понимаешь, в каком мы дерьме?
     - В многослойном. И что?
     - Черт, я даже боюсь произнести это... - Нойман набрал побольше воздуха
и как будто  нырнул в  упомянутое дерьмо.  - Ведь теперь, пока мы не узнаем,
кто из нac... крыса... мы не сможем ни черта. Я прав?
     - Абсолютно.
     -  То  есть  нам  нужно  свернуть  или  приостановить  все  операции  и
сконцентрироваться на поисках ублюдка. Потому что иначе...
     -  Иначе мы  рискуем потерять  все, - кивнул Гуго.  -  И  все  же  одну
операцию мы провести должны - причем максимально быстро.
     - Какую же?
     - Ты  еще не понял? Мы  должны  уничтожить группу...  - он  заглянул  в
листок, - Эйба Коэна. И тогда, действуя  уже оттуда, мы пришпилим крысу. Или
я не прав?
     - Атаковать, когда враг видит нас насквозь и каждого?
     - Иногда приходится. Не забывай, что мы на войне.
     - Ты знаешь, мне иногда действительно хотелось бы забыть об этом...
     - И еще. Два момента. Первый: сведения о том, что у нас завелась крыса,
не должны выйти за стены "Факела". Ни Мюллер, ни даже  Шелленберг  не должны
узнать ни-че-го!
     - Вообще-то я как раз хотел  просить Мюллера заняться чисто оперативной
разработкой...
     - Ты понимаешь, что  нас сожрут? Не успеешь сказать "ой". Нет-нет, ни в
коем случае. Кто у нас люди Мюллера?.. - Гуго полез в карман за блокнотом. -
Ага...  ну,  это легко.  Он, конечно,  заподозрит неладное, но я ему подкину
что-нибудь вкусное...
     - А второй?
     - Что "второй"?
     - Ты сказал: два момента. Какой второй?
     - Второй... Кто уже знает псевдоним агента?
     - Ты и  я. Теоретически  мог бы узнать шифровальщик,  но для  этого ему
нужно выпытать у меня график смены книг. Все.
     - Надо постараться, чтобы никто больше не узнал.
     - Я не собираюсь...
     -  Ты  не понял. Есть  оригинал  письма, есть его  первая  расшифровка,
вторая...
     - Ты хочешь толкнуть меня на служебный подлог?
     Гуго потеребил шершавый подбородок.
     - Иногда это единственный выход, - сказал он.

     Берлин, 10 февраля 1945. 1 час 30 минут ночи

     - Приехали, - сказал водитель.
     Штурмфогель  вздрогнул. Прижался  щекой  к  стеклу.  Пейзаж  вокруг был
незнаком и угрожающ.
     - Где мы?
     - Винтерфельдплац, как было заказано...
     - Ах да. Простите, задремал... Сколько с  меня? Водитель  назвал сумму,
Эрвин автоматически расплатился и выбрался из такси. Ночной воздух мгновенно
привел  его  в нормальное  состояние.  Он постоял,  глядя вслед  удаляющейся
машине; силуэт ее был странно перекошен. Потом повернулся и пошел обратно по
Винтерфельдштрассе...
     "Факел"  занимал  старинный  особняк,  прежде  принадлежавший  каким-то
второстепенным  службам  расформированного  абвера.  В   наследство,  помимо
неработающего фонтана во  дворе,  кабинетов,  чуланов, коридоров  и лестниц,
организации  Ноймана  досталась  колоссальная  картотека  на  все   питейные
заведения Европы  и  Северной Африки  -  со схемами  расположения  столиков,
картами вин, прозвищами завсегдатаев и так далее.
     Входя  в  здание,  Эрвин мысленно оглядел  себя.  Это  была  вбитая  на
тренировках привычка, от которой уже хотелось избавиться.
     Невысокий хрен в мешковатом штатском костюме, круглоголовый,  недавно и
аккуратно подстрижен, но волосы какого-то непонятного цвета все равно торчат
как  попало. Выпуклые  быстрые глаза,  темно-синие,  можно  сказать, черные.
Необычные двухцветные брови: темные у  переносья и белесые к  вискам. Тонкие
бескровные губы,  вялый,  с непробриваемой ямочкой  подбородок. Короткая, но
при  этом подвижная  шея,  широкие  покатью плечи;  руки чуть  длиннее,  чем
следовало  бы,  и  кисти  крупнее  - так  кажется потому,  что ноги  слишком
короткие и ступни слишком маленькие, почти дамские.
     Не бегун.
     И не собираюсь...
     В  кабинете  шефа  было накурено. За подковообразным столом сидели  все
начальники  отделов, причем без  заместителей.  По  правую руку  от  Ноймана
(мучительно протирающего очки) разместился непосредственный  шеф Штурмфогеля
-  Юрген  Кляйн-штиммель, главный оперативник, держащий в своих  руках концы
запальных  шнуров   всех  операций  "Факела".  Рядом  с  ним  сосредоточенно
разглядывал  ухоженные ногти Карл  Эдель, начальник разведки;  эти  люди  не
переносили друг друга, но обязаны  были всегда  находиться рядом -  ревнивые
короли, прикованные  к одному трону. Будучи  всегда под пристальным надзором
другого и не имея возможности отвечать грубостью, каждый неизбежно тянулся к
недосягаемому совершенству...
     Слева  от Ноймана  пребывал в раздумьях Гуго Захтлебен,  шеф внутренней
безопасности; его подпирала Эрика  Гютлер, контрразведчица  и редкая стерва.
Рядом с нею сидел аналитик Ганс-Петер Круг, человек с внешностью кинозлодея:
прилизанные волосы, убегающий взгляд, тонкие усики на самом деле ему подошла
бы внешность чудака-профессора, гениального на работе и полного простофили в
быту. В  кинозлодея его  превратила Эрика,  которая открыто  спала  с  ним и
открыто же над ним издевалась.
     Замыкали фланги шеф-техник Вернер фон Белов, обязанности  которого были
р