и было.
     Но,  значит, теперь  "Факел"  освободился от  крысы? Теперь можно  жить
свободно?
     Нет, не  значит, сказал он  сам  себе. Потому что  крыса могла  быть не
одна. Да, только Штурмфогель был причастен к обоим провалам -  но ведь могло
быть и так, что провалы случились по различным причинам, а значит...
     Стоп. Паранойе воли не давать.
     Но воображение  уже  пошло  вразнос.  Нойману  мерещился  разветвленный
заговор  с  привлечением  практически  всех  сотрудников  "Факела",  включая
уборщиков и электрика... в конце концов, если даже Мюллер - русский шпион, а
Шелленберг убежден, что  так оно и  есть,  то  почему не быть  предателями и
шпионами и всем остальным?..
     Вошел секретарь. Глаза его были круглые.
     - Бригаденфюрер! Звонит  Штурмфогель. А на входе задержана неизвестная,
которая называет себя то Геленой Малле, то Хельгой...
     - Кто... звонит?.. - приподнялся Нойман. - Кто, ты сказал, звонит?
     - Штурмбаннфюрер Штурмфогель! Из Вены. Из верхней Вены...

     Вена, 2 марта 1945. 02 часа

     От  разговора  остался  неприятный  осадок. Нойман  говорил испуганно и
фальшиво. Ему-то чего  бояться, мрачно подумал Штурмфогель.  Ему-то вдруг  с
чего фальшивить...
     Разве что кто-то был в кабинете - кому Нойман не слишком доверял... или
даже не так: кому он внутренне не доверял, а думал, что доверяет.
     С  Нойманом  вообще  очень сложно. Человек, который уже  десять лет  не
спит, заслуживает особого отношения... и все же с ним сложно.
     Штурмфогель попытался еще  раз понять, что  именно  зацепило его в этом
разговоре:  когда  сначала  краткий   отчет  подчиненного,  потом  некоторые
подробности, потом -  инструкции  начальника подчиненному: прийти туда-то  и
тогда-то...  если конкретно, то в вестибюль  отеля "Галакта" возле  Большого
арочного моста в двадцать  два  часа... Все  нормально. Так и  должно  быть.
Тогда - что?
     Какие-то нотки. Какой-то даже запах, ощущаемый на большом расстоянии...
     Да нет, ерунда. Предрассудки.
     Но почему  Нойман не  предложил ему немедленно отправляться  в Берлин и
предстать пред очами?
     Вот.
     Почему?
     Не слишком понятно.
     Вернее... Вернее - слишком понятно.
     Так поступил бы и он  сам, если  бы потребовалось  срочно ликвидировать
ставшего вдруг ненадежным сотрудника, не слишком при этом привлекая внимание
высокого начальства...
     Отель "Галакта", напротив арочного моста. Понятно.
     Двадцать два, значит...
     Перебор, шеф.
     Перебор.
     Шеф.
     А у меня...  у меня есть еще двадцать  часов. Может быть, последних. Но
тогда уж - совсем моих. До конца.
     А знаете ли  вы, ребята, что я могу взять  да и смыться от вас? В любую
точку Салема. Он вспомнил, как  они неслись по разветвляющемуся туннелю, уже
все вчетвером, держась  за руки... и лестницы, лестницы, лестницы  уходили в
стороны и  вверх,  лес  лестниц, самых  разнообразных,  каменных,  железных,
деревянных,  полуразрушенных и  новеньких,  и  за  какие-то сорок минут  они
долетели до цели, кое-как затормозили - а потом, покачиваясь и хватаясь друг
за друга, поднялись  по мраморной  лестнице и оказались в  Вене; было  почти
тепло, пахло рекой, шел мелкий дождь.
     Он повернулся к Нигре. Встретился с ней глазами. Черные волосы змеились
по  подушке. Пятна  и  пятнышки,  от светло-коричневых до  темно-шоколадных,
лежали  на  плечах и руках, но  грудь и живот были светлыми, и только ровная
узкая черта  проходила по ним сверху вниз - от шеи и до голого, но словно бы
татуированного лобка. Из-за плеча Нигры  всплыло, улыбнувшись, белое облачко
- Айна. Штурмфогель протянул руку. Две  невесомые руки легли в  его  ладонь.
Сзади мягко, легко и шелестя прижалась теплая Рута...

     Берлин, 2 марта 1945. 04 часа

     - Мы делаем ошибку, - сказал Хете, глядя Нойману в  переносицу. - Может
быть, мы делаем роковую ошибку,  шеф. А главное, вы  нарушаете правила, вами
же установленные. В отряде распоряжаюсь я, и только я.
     - А в  отделе - я, - тихо  ответил Нойман.  -  И пока  это так, я  могу
отменять и изменять введенные мною правила. Больше никто не может, а я могу.
Ты понял, Хете?
     - Тогда я подаю в отставку.
     - Я не принимаю ее. Все отставки - только после  победы, ясно? А до тех
пор - служить!!! -  рявкнул неожиданно для себя Нойман и  врезал  кулаком по
столешнице. Что-то упало и покатилось.
     - И тем не менее я настаиваю на немедленной ликвидации Хельги, - сказал
Хете, провожая взглядом катящийся предмет.  - Это  предписывается правилами.
Этого требует здравый смысл...
     - Хельга поступает в аналитический отдел - в полное распоряжение Круга,
- повторил  Нойман с нажимом в  голосе. - Этот  вопрос исчерпан. Переходим к
следующему. Немедленно отправляетесь в Вену. Штурмфогеля ликвидировать...
     - Может быть, все-таки взять и выпотрошить? Это легко... - Хете еще раз
нарушил субординацию. Глаза Ноймана опасно сузились.
     - Он мне не нужен. Ни в каком виде. Просто - ликвидировать.

     Вена, 2 марта 1945. 21 час 30 минут

     Отель "Галакта" возник  буквально в одну ночь в тридцать  восьмом году.
Внезапным появлением новых строений  наверху  удивить  кого-либо  трудно, но
никогда еще не возникала сама по себе такая громадина. Это  была раковина со
спиральным  ходом,  и никто не знал  достоверно, так  ли уж нелепы слухи  об
ушедших и пропавших в том ходу людях.
     Мало кому удавалось  поселиться  в  "Галакте":  свободные  номера  были
большой редкостью, да и стоили дорого. Мы  работаем с постоянной клиентурой,
об®ясняли  портье  особо  настойчивым.  Тем   не  менее   отель  всегда  был
многолюден, в  парке били фонтаны,  вечерами  играл оркестр, кружились пары.
Почему-то было очень много сухих старух и маленьких собачек.
     Кое-что из  этого  Штурмфогель  знал  раньше.  Кое-что  узнал  сегодня,
проводя рекогносцировку.
     Сейчас он, одетый в темный обтягивающий костюм, обрызганный специальной
жидкостью, отпугивающей собак (в чем  его наперебой уверяли крапицы),  лежал
за живой изгородью и в бинокль  рассматривал сквозь огромные  витринные окна
внутренность  холла. Там шла  обычная жизнь. По идее, кто-то из "Факела" уже
должен бы осмотреть место, занять позицию для наблюдения и прикрытия...
     Пока ничего похожего он не наблюдал.
     Потом на фоне ярких окон  появился вдруг чей-то близкий  - не в фокусе,
размытый и огромный - силуэт, согбенно мелькнул и пропал.
     Вот и все, подумал Штурмфогель. Можно было уходить, но он упрямо пополз
вперед - как будто следовало окончательно убедить себя в чем-то.
     Если бы  сидящие  в засаде не заговорили, он  мог бы на  них налететь -
настолько невидимы они были.
     - Не придет, -  сказал  кто-то. -  Ставлю  пачку сигарет и два билета в
оперу в придачу. Не такой идиот...
     - Не болтай.
     Знакомый голос... и другой - тоже знакомый...
     - Если предатель - то не придет. А если придет - то не предатель.
     - Курт!..
     Курт, подумал Штурмфогель  и почувствовал, что упало сердце. А второй -
Антон-Хете. Вот кого отправил Нойман, чтобы убить его...
     Отползать было нельзя:  услышат, и Штурмфогель  остался лежать и ждать.
Текли минута за минутой. Потом в парке грянул оркестр.
     - Я говорил, что не придет, - сказал Курт. - Десять часов.
     - Выдвинься к Доре. Он может обходить отель слева.
     Курт беззвучно канул.
     - Вот такие дела, - сказал Антон вслух. - Не пришел - значит предатель.
Такой они сделают вывод.  А в следующий раз  ему может уже и не повезти так,
как сейчас...
     Несколько минут прошло в молчании. А потом Штурмфогель вдруг понял, что
остался один. Антон растворился в темноте абсолютно незаметно...
     Штурмфогель  неподвижным черным  камнем лежал  до самой полуночи. Потом
стал пробираться к арочному мосту. Под мостом его уже ждали крапицы...

     Берлин, 3 марта 1945. 8 часов

     - Нет, - повторил Нойман. - Никаких встреч. Разговаривать будем  только
по телефону и под запись.
     - Зря, - сказал Волков на другом конце линии. - Мы  потратим  вдесятеро
больше времени, а об®ясниться так и не сумеем.
     - Я вообще не вижу смысла в об®яснениях, - сказал Нойман.
     - Убивать друг друга лучше?
     - По крайней мере честнее.
     - Война скоро кончится, - сказал Волков. - Вы это знаете, и я это знаю.
Ваши  идиоты  наверху никогда не решатся применить сверхоружие,  потому  что
будут  до самого конца пытаться выплыть  сами, утопив  остальных. Их слишком
много. Когда больше  одного,  то шансов нет. Сказать, кто  выплывет? Борман.
Потому что он - самое говно, остальные еще как-то похожи на людей...
     - Не понимаю, к чему вообще весь этот разговор.
     - Я предлагаю перестать убивать  друг  друга! Слушайте, Нойман, вы ведь
умный  человек! И вы, и мы делаем практически одно дело. Мы - оба - хотим не
допустить распространения войны на Верх. Так?
     - Нет, -  сказал Нойман даже с некоторым  облегчением. - Вы ошибаетесь,
Волков. Я давно знаю, что Салем должен погибнуть. Зачем препятствовать тому,
что предначертано изначально?
     Волков, видимо, хотел что-то сказать, но предпочел промолчать.
     -  Гибель  Великого  Города  была  заложена  в  нем   самом  с  момента
возникновения, - вдохновенно продолжал  Нойман, косясь на магнитофон; бобины
весело крутились. - На развалинах  его  будут пировать седые вороны, а потом
придут исполины. Вы видели,  какая там луна, Волков?  Еще каких-то пятьдесят
тысяч лет, и она рухнет на землю...
     - Да, конечно, - сказал Волков спокойно. - Всего  лишь пятьдесят тысяч.
Можно  сидеть и не  дергаться.  Или  перебить друг друга,  чтобы не мучиться
ожиданием...
     - Вы меня понимаете, - удовлетворенно сказал  Нойман.  - Все  это игра,
Волков. Да, ставка большая -  жизнь, и не одна - но ведь это только ставка в
игре. Самой увлекательной игре,  быть  может. На самом краю мирового  диска.
Это похоже на чертово колесо: чем ближе к краю, тем труднее удержаться...
     - У меня ваши люди,  Гютлер и Захтлебен. Они без верхних тел, а Гютлер,
кажется,  и  без сознания. Так что вы у меня в  руках, Нойман. Я  и без того
знал о вас все, а теперь буду знать больше, чем вы знаете сами.
     -  Возможно, -  сказал  Нойман. - Я даже  готов  выдать  вам  еще  одну
тщательно  охраняемую  тайну. Наша  структура продумана так,  что при  самом
тотальном проникновении  противник все равно не получает, по большому счету,
ни-че-го. Он будет знать все, но это ему ни хрена не даст. Смешно, правда? Я
даже не сам это придумал...
     - Я знаю, - сказал Волков. - Это придумал Бокий.
     - Ведь правда, он был гений? - спросил Нойман.
     - Нет, - сказал Волков.  - Я думаю, нет. Он был большой чудак. Посудите
сами: ну зачем гению коллекционировать засушенные пенисы?
     - Для забавы, - сказал Нойман. - Волков, вам не надоело болтать? У меня
кончается пленка.
     - Жаль. Я думал, мы еще споем дуэтом.
     - Спеть -  это можно, - сказал Нойман - и  действительно запел: - Чудак
построил дом на песке, построил дом на песке...
     - Песок добывал он  в  тихой реке, в прозрачной тихой реке, - подхватил
Волков.
     - Друзья говорили ему: "Чудак, ты строишь дом на песке"...
     - А он в ответ улыбался так - и строил дом на песке...
     - Он разных женщин туда приводил, в высокий дом на песке...
     - Они узнавали, что дом на песке, и жили потом вдалеке...
     - И только одна, что была влюблена, вошла в тот дом на песке...
     - Как в небе луна, сияла она, и жилка билась в виске...
     - Собаки жили у них и дрозды, и дети играли в песке...
     - У тех чудаков, что построили дом, построили дом на песке...
     - Но годы шли, и старый чудак уплыл по тихой реке...
     - Мы сошли с ума... - У Волкова в голосе прозвучал испуг.
     - Дурак, - сказал Нойман с досадой. - Испортил песню...

     Женева, 3 марта 1945. 14 часов

     Пока ему делали массаж, Штурмфогель уснул - и вновь увидел себя евреем.
Сон был статичный: он сидел в мягком кресле у иллюминатора  то ли цеппелина,
то ли нереально огромного самолета и смотрел вниз. Там было море в солнечных
брызгах.   Несколько   десятков   маленьких   кораблей  толпилось   на   его
поверхности...
     Ему  нужно было принять какое-то важное  решение,  которое может в один
момент изменить всю его жизнь. Все, к чему он  прежде стремился, все, во что
верил, вдруг исчезло, обернулось чем-то противоположным. Но во  что он верил
и чем это  обернулось  так внезапно  -  Штурмфогель  не знал, знание  лежало
где-то за пределами сна и было совершенно обыденным - как воздух или вода...
Тот,  кем он становился во сне, не любил  лишних слов, особенно если  от них
хоть чуть-чуть отдавало высокопарностью.
     Проснулся Штурмфогель в смятении и тревоге и даже первые десять  секунд
не  мог  вспомнить,  кто  они,  эти обступившие  его полуголые татуированные
красавицы... Но потом вспомнил.
     И  хотя поясницу  все еще ломило, он протянул руку к Айне и погладил ее
по гладкому прохладному бедру.

     Берлин, 3 марта 1945. 14 часов 15 минут

     Хельга (она  же  Гелена Малле, она же  Рита Baгнер, она  же - и  это ее
первое, еще детское,  имя - Ута  Вендель) чувствовала себя скверно. Воистину
правы  были  японцы,  когда  писали: "Если воину предоставляется выбор между
жизнью и смертью, воин выбирает  смерть".  Сейчас она даже не могла умереть,
хотя специальный курс  самоликвидации, который  им  читали  в  тренировочном
лагере,  предусматривал,  казалось бы, совершенно  безвыходные ситуации.  Но
невозможно  совершить   самоубийство   в   присутствии   двух   вежливых   и
предупредительных охранниц, которые просто не отводят от тебя глаз...
     Наверху  все  было  точно  так  же:  просторное,  однако  же  предельно
изолированное помещение, хорошая еда  - и те же две охранницы. И разумеется,
вопросы, вопросы и вопросы. Не подряд,  что  было бы, наверное, легче, но  в
любую минуту либо ее вызывали в  кабинет  Круга, начальника отдела, либо сам
Круг  приходил к  ней и  задавал  очередной вопрос: как правило, непонятно о
чем.  То  есть  вопросы-то  были  понятны  -  непонятно  было, что  он хочет
выяснить, получив очередной ответ.
     Куда  смотрел допрашивавший  ее  офицер: прямо в глаза, в переносицу, в
скулу, на ухо?
     (На грудь он смотрел. Я была голая и с петлей на шее.)
     Когда  допрашивавшие  переговаривались между собой,  кто из них говорил
громче?
     И так далее...
     Но не это донимало Хельгу. А  непонятное пока ей самой томление, чем-то
сходное с любовным, но более грубое и более горячее.
     Обжигающее.
     Ей приходилось сдерживать себя изо всех сил, чтобы не  начать  метаться
по  комнатам и коридорам,  оставленным  для  ее прогулок. Внизу  было проще:
тамошнее  тело,  лишившись   души,   тут  же  засыпало.  Верхнее   же  тело,
предоставленное самому  себе,  все порывалось наделать  глупостей: например,
соблазнить Круга...
     Пока что ей удавалось в  последний момент вернуться и взять  управление
на себя, но  долго ли  такое  везение могло  продолжаться? Тем  более что  и
сознание было подвержено странностям - и чем дальше, тем сильнее.
     Хельга  была хорошей лыжницей - и сейчас она чувствовала себя несущейся
вниз по  незнакомому  склону,  который  становится  все круче  и круче.  Она
боялась, что не успеет повернуть или затормозить, когда это  потребуется,  и
все же втайне рассчитывала на свою реакцию и удачу...
     Но Волков  не оставил ей шансов,  и  когда прошло отмеренное время, уже
некому было ни тормозить, ни поворачивать.
     Просто в  один  миг Хельга перестала  быть хозяйкой  своих  тел и  даже
своего  сознания.  Ее  будто  посадили в  стеклянную  банку, полную каких-то
дурманящих эфиров, и  оттуда она в холодном ужасе наблюдала за  действиями и
трансформациями своего верхнего тела...
     Сразу после того,  как  ее  отключило от управления, как тело перестало
слушаться  и  давать  отчеты  (она  не  сразу  осознала  происшедшее),  руки
спрятались так, чтобы охранницы не видели их, и только краешком глаза Хельга
видела,  как  истончаются  и удлиняются  пальцы,  стремительно растут ногти,
превращаясь в острейшие ланцеты. Под кожей мелко двигались, прорастая, новые
сухожилия и мышцы.
     Наверное,  что-то  подобное происходило и с ногами,  но  через пижамные
брюки не было пока видно ничего.
     ...И  Нойман, и Круг допустили  типичнейшую ошибку профессионалов: если
какое-то явление не случается никогда или хотя бы  достаточно долго, значит,
его можно не  опасаться и даже не принимать в расчет. Концлагеря не укрывают
сверху  проволочной сеткой, потому что люди не могут летать. Крыши домов  не
бронируют против метеоритов, потому что еще  никогда метеориты не попадали в
дома. В  том,  что в  Хельгу  была  введена информационная капсула,  которая
вот-вот, исподволь или явно, изменит поведение жертвы, оба  не сомневались -
и были к  этому  готовы; они и сами  умели так; но никогда еще не случалось,
чтобы жертва обретала новые качества: например, способность даже не просто к
изменению внешности или смене пола (что тоже немалая редкость), а к реальной
трансформации тела - ту редчайшую способность, которая  присуща почти  одним
лишь Властителям и Магам...
     Волков  не  был ни  Магом, ни Властителем.  Но он хорошо  знал, как  из
простого человека сотворить  подобие Властителя, и умел  это делать.  Обычно
получалось - на час, на два. Редко - на сутки. Однажды - на несколько суток.
Он  не  мог  задавать  срок,  срок  зависел  от  самой  жертвы, от  каких-то
внутренних, еще не раскрытых свойств.
     Потом наступал распад. Сначала - личности, а потом и тела...
     ...Хельга не  могла даже  взглянуть  на что-либо по  своей  собственной
воле. Ее несли в банке с окошечком, и куда окошечко поворачивалось, то она и
видела. Так,  она видела,  как была  убита одна из  охранниц: длинные острые
пальцы пробили ее грудь. Но что случилось  со  второй,  Хельга  не видела, а
видела только, как  чудовище переступает через изломанное  тело с вдавленным
внутрь лбом. Потом чудовище осмотрелось. Кажется, никто ничего не услышал...
     Оно отволокло  трупы в дальний темный угол, само же прилегло на кровать
Хельги, укрылось с головой одеялом и стало превращаться дальше.

     Женева, 3 марта 1945. 19 часов

     - Алло! Барышня, соедините меня с Ватиканом!
     Это  был пароль, но Лени все равно рассмеялась  - Штурмфогель  произнес
эти слова таким царственным басом, что телефонная мембрана загудела.
     - Соединяю. Но Его Святейшество сейчас играет в поло.
     - Тогда, может  быть, мы встретимся с вами? Посидим не торопясь, попьем
кофе...
     Лени вспомнила  маленькую таблицу кодовых слов и выражений. Штурмфогель
только что сказал, что ждет ее через полчаса в кафе казино "Ройал".
     - Кофе, - согласилась она. - Но только кофе. Без ликера.
     Это означало, что за ней могут следить.
     - Тогда со сливками... - Он прикроет.
     - Договорились...
     Неожиданно  для себя  она  чмокнула воздух возле  микрофона  и повесила
трубку. Щеки пылали.

     Женева, 3 марта 1945. 19 часов 45 минут

     - Ты прекрасно поработала, девочка,  - сказал Штурмфогель, выслушав ее.
- Теперь давай  обозначим, как мы будем жить дальше.  Я не хочу таскать тебя
на связь  слишком  часто,  это  небезопасно. Почти  все  провалы  бывают  на
связи... да ты и сама знаешь.
     - Провалы  бывают в основном на облавах,  - сказала она.  -  Когда всех
сгоняют в кучу, а потом с мужчин спускают штаны и смотрят...
     - Мы поговорим и об этом. - Штурмфогель поморщился  почти болезненно. -
Когда обстоятельства позволят. Не сейчас.
     - Ты просто не хочешь этого знать, вот и все. Так спокойнее. Правда?
     Он не ответил.
     Кафе располагалось на  балконе  - над  игровым залом. Посетителей  было
мало, игроков еще меньше. Вот после одиннадцати...
     Штурмфогель  поставил  свой  бокал  на широкие перила,  обитые