обность - видеть далекие сны.
     Это  была  все та же  яхта,  только  с  огромными  подземельями.  Эрика
спускалась по бесконечно длинному осклизлому трапу,  который сильно пружинил
под ее ногами. Внизу была чернота...
     Теперь оставалось главное  -  нельзя было дать Эрике проснуться.  Но на
это существовали свои приемы, и Гуго начал плести сеть  заклинаний. Это было
непростое  дело, сеть  то  и  дело рвалась, перекашивалась,  ее подхватывало
вихрями и сквозняками, но тем не менее  он закончил все вовремя - то есть до
того, как Эрика почувствовала его присутствие.
     Потом началась погоня.
     В сеть он не забыл вплести  еще несколько слов, превращающих  некоторые
двери в  особые  зеркала,  и поэтому  бегущая  Гютлер время  от  времени, не
замечая  того,  поворачивалась и  бежала в обратном направлении  -  то  есть
навстречу ему.  А он  лишь сидел  и  ждал, раскрыв пасть и сложив крылья.  И
наконец настал момент, когда она не побежала, а остановилась.
     - Ведь это ты, Гуго? - глухо спросила она.
     - Да, я.
     - Только... сразу. Хорошо?
     Гуго  молча  бросился ей  на  грудь, повалил, впился  в шею - и держал,
держал, держал, пока тело под ним не перестало содрогаться. Тогда он  разжал
челюсти, отошел, шатаясь, в сторону - и его вырвало черной дымящейся кровью.
Он  мучительно  задыхался  от  этого  железного  запаха, а  его все  рвало и
рвало...

     Трансильвания, 1 марта 1945. 16 часов

     Граф уже  не  производил впечатления  ожившего трупа;  теперь  это  был
просто  очень утомленный, как после долгой  болезни, старый  человек. Он все
еще  мерз, даже  в  этой  сильно  натопленной  и  увешанной коврами  комнате
маленькой гостиницы, и  большие, совсем не аристократические кисти  рук  его
были восковые, с голубоватыми ногтями. Но рукопожатие оказалось сильным.
     - В вас есть что-то от птицы, Эрвин, - сказал он. -  Помимо фамилии. Вы
никогда не пробовали летать?
     Штурмфогель  улыбнулся,  но  почувствовал,  что улыбка  выходит кривой.
Тогда он просто сказал:
     - Раньше я мог. Потом... перестал мочь.
     - Я так и понял, -  сказал граф. - Почувствовал родственное что-то... Я
тоже  в молодости мог летать. Но  есть  предметы... Чем  вас прикончили  как
птицу?
     Просто разорвали на куски, подумал Штурмфогель. Вслух не сказал, просто
махнул рукой.
     - А я с тех пор не переношу серебро...  -  Граф поморщился. -  Эрвин, я
ваш  должник.  Этот  долг сильнее  карточного...  он  должен  быть  оплачен.
Немедленно.
     Граф замолчал и стал смотреть куда-то в угол, мимо пылающего камина.
     - Я многое понял  о  вас, Эрвин. Фанг... он ведь  не  столько забирает,
сколько  дает. Новое зрение, новый слух... трудно  об®яснить  тому,  кто сам
не...  не попался. Конечно,  это обман,  ловушка...  и все же...  не  совсем
обман. Будет трудно жить без этого... правда, и с этим долго не протянуть...
     -  Фанги давно  в  ваших краях?  -  спросил Штурмфогель, чтобы прервать
затянувшуюся паузу.
     -  Что? А... да, весьма  давно.  Но - редко.  Поэтому так и получилось.
Опыта ни у кого нет... А вы, похоже, встречались с ними и раньше?
     - Было.  Несколько раз.  Нубия,  Мавритания...  там  их  много.  Черные
колдуны умеют с ними справляться, а вот белым приходится вручную...
     -  Да-да... Так  вот, Эрвин,  я успел  многое про  вас понять. Могу  не
говорить, что именно? Вам вряд  ли  захочется это услышать. Я не дипломат, я
всегда  называю кошку  кошкой...  Но. Не  касаясь  методов,  к вашей цели  я
отношусь... с пониманием.  Не знаю,  как  бы  сам поступил,  окажись в вашей
шкуре. Не знаю... Вам надо куда-то в германскую часть Салема? И срочно?
     - Желательно...
     -  Добираться  обычным  путем  - уйдет  дня четыре при  самом наилучшем
раскладе. Но я должен услышать от вас  - хотя кое-что уже знаю,  - насколько
вы свободны от предрассудков, свойственных необразованным пейзанам?
     - Абсолютно несвободен, - сказал Штурмфогель, пожимая плечами. - Я весь
из них состою.
     Граф коротко хохотнул.
     - Хорошо. Что вы знаете про крапиц?
     - Про кого?
     - Крапицы. Их еще называют нелядами.
     - Ничего не знаю. Впервые слышу.
     -  Я  так и подумал. В услужении у меня  есть тройка крапиц. Если вы им
понравитесь,  они  доставят вас  в  любую точку  мира.  Очень быстро. Я могу
велеть им оставаться при вас до... ну, скажем, лета. Скорее всего к лету все
кончится,  так ли,  эдак  ли...  Но,  повторяю,  вы  должны  им понравиться.
Некоторым это трудно.
     - Мне лучше ничего не знать заранее? - осторожно спросил Штурмфогель.
     -  Может быть, да...  -  И  вдруг в  глазах графа  Штурмфогель  впервые
заметил искру живого интереса. - Ха. Возможно,  так будет лучше. Значительно
лучше. Захарий!
     Вошел  тот одноглазый  бандит с кривым  кинжалом  на поясе, что  привел
Штурмфогеля сюда. Щека его под шрамом подергивалась.
     - Отведи  бея  Штурмфогеля к крапицам.  По  дороге  возьмешь  все,  что
нужно... ты знаешь. Но ничего не рассказывай.
     - Да, ваша светлость.
     Захарий странно, но притом  очень уважительно взглянул на Штурмфогеля и
громко втянул носом воздух.
     И  потом, когда  они  шли деревней - поскрипывая  дощатым тротуаром,  -
Захарий все поматывал головой, как бы говоря: ну и дела же!..
     В лавке  он приказал подать  три фунта мягких конфет, несколько баночек
разных варений и джемов, сахарных пирожков и кренделей с марципаном, а потом
в трактире  взял  большую оплетенную лозой  бутыль приторно-сладкой вишневой
наливки. От трактира он свернул в переулок, ведущий в сторону реки и леса за
рекой,   подвел  Штурмфогеля  к  темным  воротам  (створки   окаймлены  были
зеленоватой медью) и здесь передал ему сладости.
     Здесь чем-то отчетливо, но неузнаваемо пахло: сухими цветами?..
     -  Дальше я с  тобой не  пойду, -  сказал он. - Может,  его светлость и
прогневается, но нету моей мочи. А ты давай, ты не бойся. Смотри на  них как
на простых девок,  им это нравится. Сласти  любят и вино  сладкое  чтоб.  Да
только  сам много  не пей,  а то  сболтнешь  ненароком  чего. Вишневка - она
коварная... Прощай,  теперь уж не увижу тебя, наверное.  Спасибо за  Михася.
Ребята сказали, если б не ты...
     - Я понял, любят его здесь, - сказал Штурмфогель.
     - Ну... не девка красная,  чтоб любить,  а плохо без него  пришлось бы.
Бесстрашный он перед дрянью-то. Ну, сам видел...  И кто  рядом с ним -  тоже
страх теряют. Нет, плохо без него, плохо...
     Он повернулся и пошел, заметно покачиваясь  - будто  был  подшофе, хотя
когда  бы  успел? Да и не  пьяная  это была походка, другая... только  какая
вот?..
     Штурмфогель постоял,  глядя  ему  вслед, а потом решительно  постучал в
ворота.
     Минуты через две - открыли.

        ИГРА В КРЫСУ

     Женева, 1 марта 1945. 19 часов

     Лени Райхель наконец-то осталась одна...
     Не  первый  раз и даже  не  первый год принимала она участие  в  тайных
операциях подполья, но никогда не  испытывала  такой неуверенности  в  себе.
Проклятый эсэсовец...
     Мир, до  этого  момента  простой и ясный, вдруг повернулся в профиль, и
оказалось, что все не так.
     Лени,  ее  отец,  солдаты ее отца  были  правы.  Эсэсовцы  - нет.  Даже
эсэсовец, перешедший  на  сторону "Абадона" - такого  не случалось, но  ведь
могло случиться? - оставался бы под подозрением годы. И вдруг...
     Штурмфогель  не  перешел  на  сторону  "Абадона".  Но  он  вдруг  сумел
доказать, что у  них есть  общие враги и что  нужно об®единиться против этих
общих  врагов. И  что непонятнее всего - ему поверили. Поверил отец - и даже
поверила она сама. Хотя все еще по инерции сомневалась.
     А самое страшное - и в этом она не смела признаться себе самой, - когда
они  сидели в маленькой беседке  на берегу и он инструктировал ее, она вдруг
ощутила  слишком  ясную  и  понятную тягу к этому  человеку,  еще  вчера  (и
наверняка завтра) - заклятому  врагу. Вот ведь ничего такого  в нем не было:
ни роста, ни лица... но - голос? Повадка? Она не смогла бы ответить.
     В  группе  ее  приняли  хорошо,  и  даже "кузен" Эйб  старался проявить
участие,  видя  ее  искреннее  горе  по  погибшему Натану.  А  она  горевала
искренне, ибо  Натан  был  нашим  бойцом,  павшим на  посту  -  во-первых; а
во-вторых,  павшим от  руки...  Ромео, вдруг однажды  поняла она и  чуть  не
захохотала истерически, но сумела  сдержаться и не  смазать момент:  Эйб как
раз  говорил  о брате -  красиво,  но  слишком выспренно... дерьмо с перцем,
какие-то Монтекки и Капулетти... но получалось именно так.
     Почему я не рассказала ему всего, в очередной раз спрашивала она себя и
не находила об®яснения. Ведь он действительно ничего не знает...  но захочет
ли узнать? Это был вопрос...
     Группа  с®езжалась  в  специально  снятый  на  берегу  озера  пансионат
"Веселая  вдова" под видом  студентов  какого-то богословского университета,
успешно завершивших зимний триместр и теперь собравшихся провести каникулы с
толком,  шумом, дымом,  искрами и  возлияниями.  Все время  играла  радиола,
вокруг фонтана перед входом  устраивались танцы,  взятые напрокат велосипеды
громоздились  у  входа,  а швертботы,  каяки  и  байдарки  - у причала. Вино
привозилось   бочонками   и   ящиками   (и   далеко   не  все  спускалось  в
канализацию...),  а  два близрасположенных  кабачка были завалены  обильными
заказами.  Шляясь  по  двое-трое по городу, "студенты"  фотографировались на
фоне  достопримечательностей, задирались к добродушным женевским полицейским
и  легко тратили  деньги. И  никому, конечно, не могло прийти в голову,  что
среди доставляемых  к  "Веселой вдове" пакетов и свертков  немало слишком уж
тяжелых, не похожих весом на пляжные зонтики и подводные скутера...
     Лени была, конечно,  на  особом  положении. В  отряде  были  еще четыре
женщины, специально для  создания  атмосферы свального греха. Сама  же  Лени
считалась женщиной  командира, а  следовательно - была табу для рядовых.  Но
взгляды не спрячешь, и постоянно  стаи алых и белых  мотыльков вились вокруг
ее бедра.
     Четыре дня  на  глазах  у всех,  в  этой  атмосфере искреннего  (просто
потому, что мастерски сделанного) веселья...
     И вот сегодня она вдруг осталась одна. Соло. Ее послали на связь.
     Нужно было, соблюдая все каноны, положить  послание в тайник и спокойно
уйти.
     Возможно,  это была проверка.  Тогда за  нею  следят. Возможно, что все
делалось всерьез...
     Штурмфогель  сказал  так:  до  тех  пор,  пока  не  получаешь  от  меня
дополнительных  инструкций, ты  - Роза  на  сто  десять  процентов.  Никаких
отступлений от образа.
     Но дополнительные инструкции должны были поступить еще вчера...
     В  памяти ее хранился телефон, по которому следовало позвонить в случае
крайней  необходимости. Но  крайняя ли сейчас необходимость? Не похоже,  что
операция начнется завтра.
     Тем  не менее ей трудно было проходить мимо  массивных голубых будок  с
платными уличными телефонами в них.
     Ей нужно было вчера и нужно будет послезавтра в это же время быть возле
будки номер 437 на углу улиц  Кальвина и Цветочной. Вот на  этом углу, возле
той будки...
     Телефон зазвонил.
     Лени прошла мимо. Оглянувшись раза два и даже замедлив шаг...

     Трансильвания, 1 марта 1945 года. 19 часов 05 минут

     Штурмфогель с досадой поставил обе глиняные чашки на стол. Из одной все
еще доносились длинные гудки.  Нигра, младшая  из  крапиц, развела руками  и
виновато улыбнулась: не получилось.
     -  Ничего, - сказал Штурмфогель. -  Это я, наверное, слишком хорошо  ей
все втолковал. Сам виноват...
     Старшая, Айна, жестами поманила его: вставай, пошли. Надо торопиться...
Он уже достаточно освоился с особым языком крапиц: жестами, прикосновениями,
негромким  и  чуть  артикулированным  стоном.  Уже  переодетый  в  небеленый
полотняный балахон до  щиколоток,  босой, он  вслед  за нею  вышел из  дома.
Плитка, которой был  выложен двор, местами скрывалась под инеем. Сквозь щели
в  высокой  дощатой  кровле  бани  пробивался  дым.  Третья  крапица,  Рута,
высунулась из дверей и тут же спряталась обратно.
     "Если ты им понравишься..."
     Пока что им понравилось и вино, и конфеты.
     В бане было жарко и  пока  еще сухо.  Пахло  множеством  трав, цветами,
дымком,  миндалем.  Штурмфогель  сбросил  в предбаннике  балахон  и  вошел в
мыльню. Рута с распущенными волосами - действительно рыжими  -  взяла его за
руку и повела  к следующей  двери. Низкой  и  зловещей. Штурмфогель слышал о
таких банях. В далекой Суоми...
     В лицо ему ударил столь  плотный жар, что глаза сами собой закрылись, а
ресницы свернулись. С гортанным смехом - это был самый громкий звук, который
издавали крапицы,  -  его  втолкнули в  камеру пыток  и  посадили  на лавку,
застеленную полотенцем. И скоро, как это ни удивительно, он смог  приоткрыть
глаза.  В масленом,  но  довольно  ярком свете  шаровой  лампы-молнии (пламя
прихотливо  изгибалось   за  толстым   выпуклым  стеклом)   он   увидел  три
расплывшихся в улыбках лица, обрамленных белыми, черными, рыжими волосами, и
три гибких  тела, усеянных  узорами из  темных  точек,  пятнышек и  пятен  -
подобно узорам на  коже змеи. Крапицы  и были отчасти змеями,  он давно  уже
понял это, заметив  мелькавшие изредка тонкие раздвоенные язычки.  Возможно,
эти рты скрывали в себе и ядовитые зубы...
     Но  у Штурмфогеля не было природного страха перед змеями. Перед пауками
- да, был. А змеями он часто любовался, застывая перед стеклом террариума...
они жили тогда возле зоопарка, и мать  частенько отправляла его туда - детей
пропускали без билета, а в павильонах можно было погреться.
     Тогда он и решил, что вырастет и станет птицей...
     Крапицы жестами велели ему надеть на голову вязаную  шапочку и  лечь на
лавку. Жар временами казался обжигающим холодом. Потом  его полили  каким-то
душистым маслом, две девушки встали по обе стороны от лавки и  принялись это
масло  в  него  втирать,  а  третья,  рыжая,  намылила  и  надула  небольшой
полотняный мешок с горстью чего-то сыпучего внутри и стала легонько бить его
этим мешком  по спине,  заднице и ногам. Волны раскаленного воздуха опаляли,
прикосновение  же мокрого  полотна  казалось  ледяным. Но  тут  же следовало
скользящее прикосновение рук...
     Он услышал чей-то стон и не сразу понял, что стонет сам.
     Расслабление наступало полнейшее. Он чувствовал, что его переворачивают
на спину, но это уже был как  бы и не совсем он. Его опять колотили пузырем,
разглаживали, похлопывали ладонями; потом вдруг откуда-то появились огромные
полынные  веники,   и   девушки  стали   махать  над   ним  этими  вениками,
дотрагиваться, а потом и хлестать сплеча - листья летели в разные стороны, а
залах был...
     Но самое страшное  еще не пришло. Он увидел, как приоткрылась  какая-то
заслонка; за нею вишнево светились камни. Туда, в раскаленный ад, ухнул ковш
воды - и заслонка тут же встала на место. Секунду было тихо,  потом раздался
рев  и  свист. Столб пара ударил  в низкий  потолок,  закружился, отразился,
рухнул вниз... Штурмфогель закричал, но вряд ли кто слышал его.
     А  крапицы... крапицы,  как оказалось,  уже оставили  его  и  сидели на
высокой скамье под  самым  потолком, одинаково  склонив  головы - отдыхая. И
Штурмфогель вдруг понял, что они прекрасны.
     Красноватый жар медленно  тек сверху, доставляя аромат неведомых  сухих
цветов...
     Потом его  под  руки  выволокли в  мыльню  и там,  открыв  люк  в полу,
заставили прыгнуть в  яму, полную воды  со льдом. Это оказалось легко  и  не
страшно -  особенно когда  девушки  попрыгали  к нему,  и завязалась веселая
свалка в слишком тесном для четверых водоеме. Потом они опять отогревались в
горячем парном отделении, и Штурмфогель даже попробовал  посидеть на высокой
лавке, но скатился с нее, когда вверх ринулась новая волна пара.
     Потом  его  укутали  в  толстую  махровую  простыню  и  напоили  чем-то
травяно-медовым...
     Он проснулся.  Внутренние часы показывали  двадцать два  ровно.  Крапиц
рядом не было, а на спинке стула висела его чистая сухая одежда. Штурмфогель
привел себя в порядок - насколько это было возможно при абсолютно негнущейся
спине - и  выглянул в соседнюю комнату. Рута сидела в плетеном  кресле и при
свете яркой лампы читала  книгу.  Она была одета в облегающий серо-стального
цвета кожаный костюм и подпоясана широким черным ремнем. Возле кресла  стоял
довольно об®емистый рюкзак.
     Увидев Штурмфогеля, она встала и  издала  тихий  горловой звук. Тут  же
появились  сестры, тоже  в походном,  с необычно длинными  сумками  в руках.
Нигра поманила его к столу. Там  была разложена старая, девятьсот четвертого
года издания, карта Европы. Вопрос был без слов понятен: куда?
     Вот и пришел момент выбора, подумал Штурмфогель. Что, прямо в Берлин?
     Нет, сказал он сам себе. Решился. И показал пальцем - Вена.
     - Вена, - добавил он зачем-то вслух.
     -  Э-э... нна... -  попыталась  выговорить Нигра и рассмеялась. Смех ее
был упоительный.
     Ему вручили одну  из  сумок - тяжелую,  килограммов на двенадцать  -  и
поманили к  двери. Вышли,  не гася ламп и не  запирая  замков. Направились в
глубь двора, навстречу луне (опять навстречу луне...), за баню, к громадному
сараю, вдруг осветившемуся изнутри. Сарай был почти пуст, только возле одной
стены  штабелем лежали длинные доски.  Посередине  сарая вздымался небольшой
холмик,  от него отходила  длинная узкая щель  - примерно метра три в длину.
Над ней  неподвижно висел огненный шар - точно такой же, какие  во множестве
населяли захваченный фангами замок графа. Как будто почувствовав приближение
крапиц и человека, шар вздрогнул и приветливо запульсировал.
     Из щели  пахло  влажной разрытой землей. Айна спрыгнула туда  первой  и
поманила Штурмфогеля. Улыбка у нее  была необыкновенная.  Он подал ей сумку,
прыгнул  следом  и  еле  устоял:  дно  было  скользкое  и  пружинящее.  Айна
повернулась  к  Штурмфогелю  спиной,  взяла его  руки,  обхватила ими  себя,
показала: держи так!.. Шагнула вперед. Земля слабо подалась под ногами,  еще
шаг - и Штурмфогель почувствовал, что проваливается в узкий скользкий лаз...
и  в следующий миг  он уже  летел вперед и вниз,  пятками, задницей, спиной,
затылком  ощущая плавные неровности  этого  желоба или трубы, он вцепился  в
Айну, а она беззвучно  хохотала, раскинув руки,  волосы ее  летели, скорость
была сумасшедшая.
     Шар догнал их, обогнал и устремился вперед, освещал путь...

     Берлин, 2 марта 1945. 01 час 45 минут

     -  Женевская полиция расследует  дело о  похищении некоей Гелены Малле,
частнопрактикующей прорицательницы, - сказал Кляйнштиммель. -  Я  буду иметь
всю  информацию  о  расследовании с  запозданием  на час-два  максимум. Имея
группу под рукой...
     - Группу сформируешь свою, -  сказал Нойман. - Семь человек, не больше.
Из оперативного резерва. Я вывожу "Гейер" из дела.
     - Хорошо, -  легко согласился Кляйнштиммель. - "Гейер"  все  равно  там
слишком засветился...
     Да   уж,  подумал  Нойман.  Это  разгром.  Это  позор.   Это   надо  бы
застрелиться...
     Он понимал, что не застрелится.
     Однако  такого  потрясающего  провала  "Факел"  еще  не  знал...  одних
начальников  отделов  погибло двое,  и опергруппа  полегла  почти  в  полном
составе, и спецотряду нанесен самый неприятный урон: боец взят в плен...
     Проклятая крыса!!!
     Штурмфогель. Все-таки  он. Как ни  горько признаваться себе самому, что
доверял такой мрази... Да, это Штурмфогель руководил "Гейером" - и сдал его.
Руководил операцией в Константинополе -  и провалил ее, погубил Захтлебена и
Гютлер, и ребят, и собственного  агента, который стал  представлять для него
опасность...
     А может быть, он и летчика убил, просто выстрелил ему  в затылок, а сам
выбросился с парашютом? Нойман вдруг понял, что так оно