чти в  центре  Берлина. И
возможно, обнаружение такого следа  не  приведет к немедленной ссоре и драке
наверху.
     Опять все свалят на евреев... ну и пусть. Не привыкать.
     После того, что наци сделали внизу, все прочее в счет не  идет. А за то
- вы нам заплатите. За каждого. Дорого. Очень дорого.
     Бесконечно дорого. Я не берусь назвать цену.
     И платить вы будете не золотом и не кровью...
     Стоп.  Все  это  -  когда-нибудь  после. Что  нам  дает  знание  -  ну,
предположение,  - что ответственность  за  бойню  предполагается взвалить на
гарнизон Абадона?
     Хотя бы то, что путь на Абадон заведомо  перекрыт не будет. Может быть,
"чистильщики" даже  попытаются направить  нас туда  - чтобы расстреливать по
дороге  и  нашими  продырявленными  трупиками обозначать  направление  пути.
Этакий мальчик-с-пальчик.
     Будут  перекрыты  все пути  отхода, кроме  пути на  Абадон. Это  точно.
Значит, надо будет нестись именно туда - со всей возможной скоростью.
     Самолет  - только гидро. "Лили  Марлен".  Взлететь есть  откуда,  возле
дворца обширный пруд, а вот садиться... Но что-нибудь придумаем.
     - Абадон,  - пробормотал  он почти  вслух и  сам не заметил этого. И не
заметил, как Роза вздрогнула и быстро посмотрела на него.

     Берлин, 5 марта 1945. 03 часа 15 минут

     Доктор  Ленард  тихо сидел в своем кабинете, выключив  почти все лампы;
светился  только  экран  негатоскопа,  демонстрируя  чей-то белый  улыбчивый
череп. Он наконец закончил подведение итогов массовой проверки на лояльность
сотрудников  "Факела". Двести  двенадцать тестов. Из них успешных  -  двести
двенадцать... В кабинете  царил идеальный порядок,  и  даже  мусор в корзине
лежал  как-то  упорядоченно.  Ленард  держал  в  руке  авторучку,  дорогущий
"паркер" с золотым пером, подарок коллег по случаю от®езда в Вену,  на учебу
к великому Фрейду...
     Будете писать им свою книгу, говорили коллеги.
     Да, было и такое. В двадцать шестом году...
     Он  почти не писал этим  "паркером". Чтобы не  истиралось  превосходное
перо  о шершавые казенные бланки. Ленард питал слабость к хорошей  бумаге, а
писать приходилось черт знает на чем...
     Сейчас перед ним лежал чистый мелованный лист. Ленард уже час неотрывно
смотрел  на него.  В верхнем  левом углу  были  две параллельные черточки  -
испуганно-короткие.
     Наконец  он даже  с некоторым облегчением  закрыл ручку, положил ее  на
бумагу, достал маленький  карманный "вальтер" и неторопливо выстрелил себе в
рот.

     Париж, 5 марта 1945. 07 часов

     Эту квартиру Штурмфогель снимал на подставное лицо  якобы для возможных
встреч  с агентами. На самом же  деле  ему просто нужна была  своя берлога в
этом излишне общительном районе Великого Города, свой маленький мирок... Как
и положено в  таких  ситуациях, "Факел" оплачивал  эту квартиру - тоже через
подставных лиц,  разумеется, - не  имея  ни  малейшего  представления  о  ее
местонахождении.
     Сейчас  Штурмфогель испытывал  смешное  и  нелепое чувство  вины  перед
своей, теперь уже бывшей, конторой: он обманывал ее за ее же деньги.
     Квартира располагалась на Монмартре, над  самым обрывом, и состояла  из
двух комнат внизу, обширной мансарды над ними и маленького висячего садика с
маленьким тихо журчащим фонтаном.
     ...По  пути сюда Штурмфогелю  думалось, что он  уже  чертовски устал от
крапиц, что он не хочет, не может... ну не способен человек!.. но когда Айна
и  Рута  увели Хельгу  наверх, в  мансарду, а  Нигра  стремительно  и  гибко
выскользнула из одежды и шагнула ему навстречу, чуть шелестя черной  гривой,
источая тонкий аромат сухих цветов, - шагнула открыто и прямо, глядя в глаза
с такой невыносимой нежностью...
     Какая может быть усталость?..
     Потом  он  уснул  у нее  на  груди, и  Нигра гладила  его по  голове  и
беззвучно шептала что-то.

        ВЫХОД ИЗ НОР

     Берлин, 7 марта 1945. 14 часов

     Только откровенным безумием последних дней мог  об®яснить Кляйнштиммель
то, что уже дважды переносил встречу со  своим агентом в аппарате  Гиммлера.
Агентом  была   не   слишком  молодая   секретарша  третьестепенного   зама,
работающего с выбывающими кадрами: пенсии живым, пособия вдовам и так далее.
Кляйнштиммель получил ее в агенты первым древнейшим способом: через постель.
Надо  сказать,  что,  несмотря на мышкообразность и невзрачность,  она  была
очень даже ничего себе... И вот уже дважды он отменял свидания - идиот!..
     Новости были убийственные.
     Итак, Зигги собрался на покой. Об этом  заявлено вслух. И на свое место
он предлагает Эделя. Без  запасных вариантов. Не  Кляйнштиммеля, на котором,
собственно, и держится весь "Факел", а чистоплюя Эделя...
     Это было настолько несправедливо!..
     Хотелось кричать. Или бить морды.
     Однако бушевать было бессмысленно, бесполезно, опасно - а потому глупо.
Глупых поступков Кляйнштиммель позволить себе не мог.
     Нужно было  сделать  что-то короткое, простое - но такое,  что могло бы
враз низвергнуть  Эделя в грязь, а его самого  - возвысить...  Вообще-то это
давно пора было сделать, и только излишняя щепетильность не позволяла ничего
предпринимать, заставляла  терпеть выходки  этого  высокомерного  негодяя  и
выскочки. Вот Эдель - он ни на минуту бы не усомнился...
     Но  зато  сейчас  подходящий острый  момент,  время импровизаций,  а  в
импровизациях Кляйнштиммель  силен традиционно... Эдель уверен, что  владеет
всей необходимой доступной информацией,  - в  этом его  сила,  но в этом его
слабость.  Считать,  что информацией владеешь, и не  владеть при этом, - это
форсированный марш-бросок к полному поражению.
     Подставить ему ножку. В самый решительный момент. А самому выскочить из
засады и завершить начатую и уже, казалось бы, проваленную Эделем операцию.
     Для этого нужно необходимой информацией владеть самому. Подсунуть Эделю
хорошую дезу. И... все.
     Он  поднял  трубку и,  ухмыляясь,  набрал хорошо известный  ему верхний
швейцарский номер. Дал два звонка, положил трубку. Потом набрал еще раз.
     - Алло! Я хочу поговорить с доктором Птималь.
     - Она на обходе. Оставьте ваш телефон, доктор позвонит вам.
     - Семь-семь-ноль, семь-семь-девять.
     Разумеется,  это  был  не  телефонный  номер. Это  была  фраза: "Срочно
встречаемся".
     - Ждите звонка.
     "Доктор Птималь"  позвонила  (вернее -  позвонил,  потому что голос был
явно мужской) через полтора часа.
     После  короткого разговора  Кляйнштиммель удовлетворенно  потер руки  и
вызвал Штропа, своего личного пилота.
     - Готовь машину. До Аквитании и обратно...
     "Доктор  Птималь"  был тем  самым офицером швейцарской полиции, который
снабжал Кляйнштиммеля важнейшей информацией - из весьма своеобразных идейных
соображений. Иногда Кляйнштиммель делился с ним своими данными.
     Сейчас  подразделения  швейцарской  полиции  стягивались   к  восточным
границам  леса  Броселианда,  и  "Птималь"  тоже  отправлялся туда.  Встречу
Кляйнштиммелю он назначил в маленьком пригорном курортном поселочке с гордым
названием Голденвассер - как раз на стыке Арденнского леса, леса Броселианда
и Альп.

     Лес Броселианда, 7 марта 1945. 14 часов 45 минут

     Теперь еще зубы... Барон  с трудом заставил себя не  держаться за щеку.
Болело  страшно, тошнотно,  сверлило  и дергало, и язык казался - а может, и
был воспаленным и припухшим.
     Что самое обидное - замечательные  с виду зубы. Ни дырочки, ни скола, и
даже зубной камень не мучает  - как рейхсфюрера Гиммлера, скажем. Постарался
черный  мсье  Ману...  да  только,  наверное,  не  довложил  старания,   или
перевложил, или нарочито дословно исполнил повеление - сделал зубы красивыми
и  твердыми, твердыми  настолько,  что инструменты  дантистов  ломаются... В
общем, все началось на Гаити - на Гаити, надо полагать, и закончится.
     Зеботтендорф растянул онемевшие  жесткие губы в  улыбке:  навстречу шел
Штраух,  из ведомства Риббентропа, идиот  идеалист,  всерьез  считающий, что
если людям  об®яснить, почему  убивать себе подобных плохо,  то  они тут  же
перестанут  это  делать.  Рука об  руку с ним  воздушно  топала мадам  Лябу,
сегодня в образе этакой летающей девочки,  длинные крылья касаются пола; она
утверждала, что  не управляет своими превращениями, но барон этому не верил.
Мадам Лябу была одним из помощников (именно так, в мужском роде) де Голля  и
внизу жила в образе грубой зазубренной стальной стервы...
     А вечером  прибудут русские. Интересно,  окажется  ли среди них  Сокол?
Зеботтендорф и  хотел, и не хотел, чтобы  он появлялся здесь. Сейчас,  когда
возникла  тайна,  незримо  связывающая  их,  следовало  бы  избежать  всяких
опасностей разглашения. А среди  делегатов,  он знал,  было  немало тех, кто
читал по взглядам и дыханиям.
     Можно  сказать,  что переговоры  уже  начались,  подумал  он,  провожая
взглядом Штрауха  и Лябу. Хорошо бы, чтобы и кончились они  так же приятно и
по согласию...
     -  Барон, можно вас на пару слов? - Из затемненного бара к  нему шагнул
генерал Эдвард Грин, английский военный юрист. Повадками он напоминал скорее
боцмана королевского флота,  чем генерала или прокурора. - Во-первых, я хочу
вас  угостить.  Зубы  болят?  Лучше  джина  для  этого  дела  нет  ничего. А
во-вторых...
     - Спасибо, генерал. Но  джин от моей боли помогает только в смертельных
дозах. Лучше перетерплю.
     -  Тогда сразу во-вторых. Познакомьте  меня с человеком, который  здесь
реально представляет Гиммлера. Я догадываюсь, что это не вы.
     - Тогда лучше немного джина.
     - Даже так? А почему?
     -  Потому что я не знаю его. Вернее, не знаю, кто  он. Или они. Скорее,
они. Рейхсфюрер любит дробить полномочия подчиненных. Чтобы  никто ни за что
не отвечал целиком.
     - Но вы же будете это знать? Как руководитель делегации?
     - Рано или поздно  - да.  И вот еще одна ошибка - я уже не руководитель
делегации.  Я  и  был-то  лишь исполняющим  обязанности.  Сегодня  прибывает
советник Вейнраух, он и назначен номинальным руководителем.
     - А кто фактический руководитель - выяснится в свое время?
     - Вы догадливы, генерал... Так где мой джин? Я его честно заработал...

     Париж, 7 марта 1945. 19 часов

     Сегодня они уже два раза  "проваливались" в лес Броселианда, выскакивая
там  где-то  среди тонких лип  и  идя  потом  по щиколотку в  густой  траве,
настолько свежей, что казалось -  еще  и краска не  просохла на ней. Шагах в
ста  от прикрытой этой  травой щели  можно было  остановиться  и  в  бинокль
рассматривать  дворец,  высокий и легкий, кружевной,  с  огромными  светлыми
окнами... Штурмфогель  задерживался  на этом месте пять - семь минут,  потом
спешил обратно,  к  ожидающей его Нигре, и они вместе ныряли в черную щель и
выскакивали вскоре в  темном  даже  среди  дня,  6езлюдном,  тихом  переулке
Парижа,  бежали, взявшись за руки, как юные влюбленные,  - и,  взлетев почти
под самую крышу,  распахивали дверь  и бросались  в постель, даже толком  не
раздевшись...
     Это   ненормально,  думал  Штурмфогель   каким-то  внутренним,  вторым,
настоящим сознанием. Это не я. Они меня опоили чем-то.
     Но в  зеркале  был  он,  и притом  ничуть  не  осунувшийся. Все  та  же
скучноватая круглая рожа. Разве что глазки поглупели. И мерцают странно...
     И  все  же  он мог размышлять  - и, может быть, мысли  бежали  быстрее,
прежде  он  знал  в  себе  возникающую  изредка  заторможенность  и излишнюю
обстоятельность, особенно  перед принятием непростых  решений... да, он либо
бросался  вперед,  полагаясь  на  свои  способности  к  импровизации   и  на
обостренную интуицию, либо  вот так:  медлил и по  пятнадцать раз продумывал
то,  что  следовало продумать  по  семь.  Сейчас  мозг  работал  неузнаваемо
экономно и четко.
     Опоили...
     Третий  подземный полет они совершили  к замку Клиф, загородному жилищу
одного  из подпольных торговцев свободными телами.  Замок стоял на  острове,
соединенном   с   берегом  узкой  дамбой.  Штурмфогель   посмотрел   на  это
оборонительное сооружение  и одобрительно  покивал  головой:  он  и  сам  не
придумал бы  лучшего  места, чтобы подготовиться  к нападению.  Правда, надо
пройти через лес...  но коммандос уверены, что против единорогов  у них есть
средство...
     Сам  он  не   чувствовал,  разумеется,  запаха  духов  Лени,  но  Нигра
чувствовала очень сильно и как-то передавала это ему.
     Штурмфогель  уже намеревался  было  вернуться  назад, как внимание  его
привлек  низкий звук моторов. Через полминуты над  головой,  едва  не  задев
поплавками  верхушки  деревьев,  прошел  мощный  четырехмоторный  гидроплан,
плюхнулся в  озеро,  подняв тучу брызг,  и по  крутой  дуге, теряя скорость,
подрулил  к  острову.  Маневры совершались  удивительно  быстро  и точно.  В
сброшенную  из  самолета лодку  прыгнули двое, мотор тонко  заголосил, лодка
помчалась и скрылась  за островом.  Что-то произошло,  подумал  Штурмфогель,
интересно... что ж, подождем...
     Ждать пришлось недолго: буквально  через  пять  минут  лодка  появилась
вновь, теперь в ней были четверо. В самолет трое из них впихивали связанного
четвертого. Дверь кабины некоторое время оставалась открытой,  потом  кто-то
долго - минуту или две - стоял в ней, то ли вглядываясь в окрестности, то ли
вслушиваясь сквозь неровный еще рев моторов, то ли внюхиваясь...
     Наконец дверь  захлопнулась, моторы заревели  по-настоящему,  гидроплан
пошел  на  взлет  и  круто, как  истребитель, взмыл  в  небо. И  вдруг Нигра
вскочила. Показала рукой вслед. Но и без жеста, через вновь обретенную связь
Штурмфогель понял,  что запах  духов удаляется, а значит  - что  связанным и
грубо засунутым в самолет человеком была именно она, Лени...

     Аквитания, курорт Голденвассер, 7 марта 1945. 23 часа

     Кляйнштиммель выпал из времени. Он был гол, на  голове  его был плотный
мешок, руки и ноги  удерживались  мягкими ремнями, а  в сиденье кресла  была
дыра,  в  которую проваливались  нечистоты.  Кроме того, ему  дважды  делали
какие-то  уколы,  от которых сознание окутывал  розовый туман.  Что-то очень
теплое охватило  его  шею  и  тихо попискивало  и  потрескивало, как далекий
радиоприемник, настроенный на пустоту  неба. И это теплое и попискивающее не
позволяло ему уйти вниз и хотя бы поднять тревогу...
     То, что он испытывал, было хуже смерти. Кляйнштиммелю наконец-то внятно
об®яснили,  кто был  тем  самым  предателем, информатором,  крысой.  И каким
простым, примитивным, детским способом это было сделано.
     ...Весной сорок  первого  года  Кляйнштиммель,  тогда  еще  лишь  вновь
назначенный командир одной из опергрупп, на  первой же своей самостоятельной
операции в верхнем Берне засыпался совершенно позорно, непрофессионально, по
халатности  и ротозейству. Швейцарская полиция  накрыла его, и Кляйнштиммель
оказался  лицом  к  лицу со  швейцарским  капитаном Тарди. Через шесть часов
очень  трудного  разговора  они  нашли какие-то точки  соприкосновения, а на
следующий день  капитан сам вызвался поставлять Кляйнштиммелю  всю доступную
ему, капитану Тарди,  информацию,  которая  может представлять  интерес  для
"Факела". Опираясь на  эту информацию, Кляйнштиммель провел в сорок  первом,
сорок  втором, сорок  третьем годах несколько  десятков  успешных  операций,
среди которых были даже блестящие.  И все это время капитан Тарди постепенно
монтировал в нем матрицу - применяя некую новую,  новейшую, тонкую методику.
С сорок четвертого года "Факел" работал, как под увеличительным стеклом...
     На  каждой  встрече  теперь,  вручая  Кляйнштиммелю  тоненькую папку  с
документами, Тарди получал  всю возможную информацию об  операциях "Факела",
уже проводимых  и еще планируемых. Только изоляты, наподобие отряда "Гейер",
еще  как-то  могли  рассчитывать  на  непроникновение  в их  тайны.  Похоже,
параноидальная интуиция  Ноймана, с большим трудом пробившего в  свое  время
создание такого необычно самостоятельного подразделения, сработала как надо.
     Чего Кляйнштиммель не понял, так это того, почему Тарди на  этот раз не
отпустил его, как  обычно, за новым  - наверняка нужным ему в этот кризисный
момент -  "слепком  реальности",  а  велел  схватить,  привязать и  пока  не
трогать. Что такого принесла, сама о том не подозревая, серая глупая пчелка?
Что-то принесла, значит...
     Он застонал бы, но что-то в  глубине, какой-то твердый душевный кляп не
позволял  ему стонать. С первым  же стоном он кончался  как боец. Пока же...
пока же он еще был на что-то способен. Или хотя бы пригоден.
     Скажем, принять пулю, предназначенную другому.

     Париж, 8 марта 1945 года. 02 часа

     Штурмфогель оглядел свой готовый  к маршу и  бою отряд.  Покусал  губу.
Бывало и хуже...
     Он надеялся, что  эмоции  не  отразятся  на  его лице. И  что  крапицы,
которые понимают его без слов, не проболтаются.
     Полковник  Франц  Райхель  был,  конечно, военной  косточкой  и  бывшим
летчиком, но - штабист с головы до пят. То, как он  держит автомат, выдавало
его с головой. Ближний бой был для полковника экзотикой.
     Наполи, вероятно, хороший боец, если с кем-нибудь один на один. Но один
на один там не будет, там будут все на всех. Как у нас с этим? Неизвестно...
     Глок, еще один из бойцов полковника. Скорее разведчик, чем штурмовик. И
взгляд... не так  должен смотреть человек, беззаветно  преданный.  Не  таким
размышляющим  взглядом. Размышлять будем после войны. А  пока надо бы просто
подчиняться.
     Крапицы. Вид у них  по-хорошему опасный. Но каковы они  в деле, он пока
не может себе представить. Не может совместить изображения...
     И  - Хельга. Все  бы  замечательно,  прирожденный  боец и  внутренне, и
телесно, но сумеет ли она переступить через устав? Вроде бы все поняла. Но -
сумеет ли?
     Наконец - он сам. Себя он знает хорошо. Твердая четверка.
     Вперед.
     Уже известно,  что Лени  привезли  на маленький курорт Голденвассер, на
границе леса Броселианда...

     Берлин, 8 марта 1945. 04 часа

     Нойман  вздохнул  и  нажал рычажок,  включающий лебедку. "Малыш" пополз
вниз, вниз...  Половина луны, огромная, как красный  горб, еще торчала из-за
горизонта. Сейчас она уйдет.
     Останется зарево...
     Проклятие. Проклятие!
     Теперь уже никогда  не разобраться, кто  враг и кто друг и за  кого так
изобретательно  и  храбро воюешь ты,  Зигфрид.  Остается только  не потерять
лицо, не уронить его в грязь, не пробежать по нему сапогами...
     Хотя, наверное, и это уже произошло. Штурмфогель...
     Да. Парадоксально: отличный офицер, категорически не виновный ни в чем,
попавший под обвинения только  из-за собственных  отменных  профессиональных
качеств, должен подвергаться смертельному риску -  а может быть, и умереть -
во имя успеха операции, которую он сам задумал  и начал. Самой,  может быть,
значительной операции  в истории спецслужб вообще - поскольку никогда прежде
на карте не стояла подлинная судьба мира; и не в смысле, где будет проходить
граница между  Мухосранью и  Козодранью  и  кто  возьмет  в  жены  принцессу
Свиноподобскую, - а именно: жить миру или же погибнуть полностью.
     И  не только,  оказывается,  люди,  Властители и  Маги  определяют  эту
судьбу. Темное медленное  невидимое вторжение иных, нечеловеческих существ -
вот что теперь выходит на первый план...
     И вся эта война  внизу  кажется уже затеянной  только ради того,  чтобы
отвлечь  внимание Властителей от этого вторжения. А то, что  в четырнадцатом
году войну спровоцировали они, иные, - просто несомненно.
     И Дрезден,  общество "Вевельсбург", просуществовавшее с  четвертого  по
сорок первый годы. Можно сказать,  кузница кадров для  пятой колонны. Немало
известных людей  посетили  его...  как же  -  особо  ценные  фонды  всемирно
знаменитой галереи...
     Кто из  тех, побывавших за эти годы в роскошных подвалах, выш