на  удочку  Бахметьева.  Такова
диалектика.
   - Нет, - возразил  Олег  Петрович,  -  это  торгашеская  диалектика,  а
настоящая требует чего-то другого, о чем именно нам, инженерам, полагается
обязательно думать, чтобы вписывалось и  в  рабочие  и  в  государственные
интересы. Я предлагаю задуматься по этому поводу весьма серьезно. К  этому
мы еще вернемся.
   С какими-либо рекомендациями пришлось,  однако,  задержаться,  так  как
прибыл груз из Дубны, и Олег Петрович с головой окунулся в дела: установку
компьютера и его освоение. К его великой радости,  устройство  пришло  уже
исправленным: специалисты Дубны оказались на  должной  высоте,  справились
без  вмешательства  фирмы  да  еще  составили  подробное  описание   путей
нахождения неисправности, изложив весь ход ремонта с  таблицами  проверок.
Видно было, что над компьютером там поработали весьма  квалифицированно  и
добросовестно.
   Когда Олег Петрович с двумя электриками из отдела механика справился  с
установкой, и  машина  выдала  свое  первое  решение,  Олег  Петрович  был
счастлив, как после хорошо выдержанного экзамена, и ему даже  не  хотелось
уходить в конце рабочего дня. Ему казалось, что  теперь  она  и  без  него
будет продолжать жить  своей  электронной  жизнью,  что-то  соображать  за
пределами положенной ей системы исчисления, в принципе, самой элементарной
и бесхитростной.
   Теперь, когда машина полностью обрела присущий ей облик, она  напомнила
ему тот самый Комбинатор, за которым любила проводить время  Фада,  только
тот был, безусловно, более могущественным. В  память  о  Комбинаторе  Олег
Петрович вслух назвал как-то компьютер "Шехерезадой", так это  название  и
привилось.
   Однако приглядевшись, Олег Петрович быстро  убедился  в  ограниченности
машины и поостыл: "Да-а, - пожалел он,  -  машина  эта,  действительно,  с
низшим  образованием  и  куцыми  возможностями.   Дисплей   и   аналоговое
устройство еще заслуживают уважения, а остальное - примитив. Нет,  с  этой
бандурой еще работать да работать надо, пока ее до ума доведешь".
   О своем намерении  усовершенствовать  компьютер  Олег  Петрович  сказал
заместителю министра не в похвальбу,  ему  что-то  подсказывало,  что  его
вмешательство не окажется безрезультатным,  но  пока  служба  настоятельно
требовала других действий.
   Вновь собрав всех сотрудников, Олег Петрович высказал свою точку зрения
на рационализацию.
   - Ну какой ты к черту инженер, если  не  имеешь  ни  одного  авторского
свидетельства!  -  воскликнул  он,  и  конечно   же,   кто-то   немедленно
поинтересовался, не без подковырки:
   - А у вас их много?
   - Маловато. Мог бы сослаться на то, что не было у  меня  таких  богатых
возможностей, какие появились теперь. Но все же троечка у меня имеется.  И
они не окажутся последними, это я вам обещаю твердо!
   Выглядел Олег Петрович по-прежнему нереспектабельно: шикарный костюм он
повесил в шифоньер, не считаясь с протестами Афины Павловны, и  облачился,
как  только  приехал,  в  привычный  полотняный  пиджачок.  Артистическими
способностями он не обладал, в говорунах не  числился,  а  все  же  чем-то
подкупал слушателей.
   - На мой взгляд,  инженер  без  изобретений  или  ученый  без  открытия
выглядит  таким  же  противоестественным  и  жалким,  как  комолый   черт.
Недоукомплектовали, видите ли, беднягу, недоносок, одним словом. Ведь даже
само слово "инженер" означает "хитроумный изобретатель", а не  чиновник  с
"поплавком".
   - Простите, - перебил парторг. - А рогатого черта вы относите к разряду
естественных явлений, так я вас понял?
   - А как же! - не смутился Олег Петрович. - С позиций священного писания
иначе и быть не может. Там тоже - своя логика.
   И переждав одобрительный смешок, Олег Петрович переменил прицел:
   - Теперь - о рационализации. На мой  взгляд,  "рация"  рабочего  -  это
использование промаха  инженера,  исправление  его  недоделки  рабочим,  а
отсюда - вывод: если такую недоделку - свою  или  допущенную  товарищем  -
заметил сам инженер, он должен ее исправить  в  служебном  порядке,  а  не
подсовывать подставному лицу. Другое дело, что мы, дорожа своей инженерной
честью, должны выявлять рабочую инициативу. Не  подглядывать,  конечно,  а
побуждать рабочих, наталкивать и помогать в техническом оформлении...
   На этом собрании Олег Петрович совсем не хотел  давить  на  сотрудников
силой  своих  психических  возможностей,  но  она,   возможно,   сказалась
бессознательно: не мог же он, призывая других, сам остаться  безразличным.
Как бы то ни было, он почувствовал отчетливо, что  слушатели  отнеслись  к
проблеме заинтересованно, ему удалось победить их безразличие, скептицизм,
и, хотя никаких обязательств  принято  не  было,  -  Олег  Петрович  и  не
наталкивал  на  них  -  было  понятно,  что  ему   удалось   затронуть   в
конструкторах их профессиональную гордость.
   За всеми этими делами Олег Петрович чуть не  пропустил  вычисленный  им
день начала действий таинственного ангела, но  вспомнил  вовремя,  ушел  с
работы по звонку, сделал все необходимое по  хозяйству,  пообедал,  часика
два поспал, освежился под душем и отдохнувший, полный сил  приготовился  к
встрече с неведомым.
   Он еще раз придирчиво  проверил  положение  ангела  на  столе  и,  хотя
непричастность телевизора к явлениям была теперь несомненной, все же сел в
кресло перед ним и стал ждать.



        20

   Здравствуйте, многоуважаемый Кузьма Кузьмич!
   Спешу Вас успокоить, дорогой доктор, у Вас нет теперь никаких оснований
упрекать себя в нарушении  врачебного  долга:  я  не  сумасшедший,  а  все
происходящее со мной об®ясняется вполне реальными, хотя и  необыкновенными
причинами, чему я имею теперь вполне достаточные доказательства.
   Так вот, могу поздравить с правильной  догадкой.  Вы  оказались  правы,
предположив, что предметом, вызывающим мои видения, был  не  телевизор,  а
некая вещь, которая сначала была в квартире, а потом очутилась  в  машине.
Это оказалась статуэтка, имеющая, как увидите  дальше,  весьма  запутанную
историю.
   Короче говоря, статуэтка и является  одним  из  "маяков",  направляющих
импульсы лунного генератора, потому статуэтку я перенес из машины  обратно
домой. Размеры этого "маяка", вопреки нашему  представлению,  куда  меньше
водонапорной башни, он может уместиться в хозяйственной сумке.
   Потом я выбрал нужное время (рассчитал, представьте), уселся в кресло и
стал ждать. Все было, как и в предыдущих случаях, с той лишь разницей, что
телевизор я не включал, а в комнате оставил гореть ночник,  так  что  ясно
видел все окружающее, а через неприкрытую дверь  спальни  мне  была  видна
статуэтка.
   Слева от меня был старенький диван - Вы его знаете -  справа  стол,  за
ним тумбочка с приемником, передо мной окно и в левом  простенке,  в  трех
метрах от  меня  -  телевизор.  И  вот,  примерно  через  полчасика,  этот
привычный мне вид сделался зыбким, его стал заполнять другой свет,  не  от
ночника, а дневной, в котором знакомые очертания стали тускнеть и таять, а
сквозь  них  все  явственнее  проступало  нечто  другое  и  делалось   все
отчетливее и устойчивее.
   Надо мной оказался высокий лепной потолок с богатой люстрой, искрящейся
красивыми подвесками, но свет шел не от  нее,  а  сзади,  освещая  впереди
стену с оранжевой обивкой, отделанную внизу деревянными панелями, с дверью
посередине, сквозь которую виднелась другая комната, с голубой отделкой.
   Я осмотрелся, начиная догадываться, что нахожусь в знакомом  помещении.
Тяжелый обеденный стол, столь же массивный буфет у правой стены, стулья  с
мелким плетением из соломки, в углах - большие, в  половину  человеческого
роста, вазы с извивающимися драконами - все это я видел в детстве не  раз.
Слева блестела изразцами высокая печь, и висела картина моря, взглянув  на
которую, я окончательно понял, что нахожусь в квартире своего  детства,  в
доме Башкирова. И я не могу Вам передать, как защемило  у  меня  сердце  -
грустно и сладко.
   Отвлекаясь, замечу, что перед этим я много и упорно старался припомнить
все, что  было  связано  с  ангелом,  доставшимся  мне  как  раз  из  дома
Башкирова. В этот дом переехал мой отец вскоре после революции.
   Я знал, что если встану и посмотрю в находящиеся сзади окна,  то  увижу
парк, а за ним реку. Наверное, управляющие мною силы не зря перенесли меня
в мир моего детства и юности - где-то здесь ключ к разгадке ангела.
   Тут я должен пояснить, Кузьма Кузьмич,  что  в  свое  кресло  я  вделал
страховочное устройство, ударявшее меня током при попытке подняться, чтобы
разбудить себя. Это понадобилось, чтобы  не  натворить  чего-нибудь,  пока
нахожусь в "сомнамбулическом" состоянии. Выходит, что я сам себя  принудил
оставаться пассивным наблюдателем.
   Минут десять я просидел, не тяготясь этим, даже  наслаждаясь  ощущением
далекого и ставшего дорогим прошлого и надеясь, что кто-нибудь войдет  или
произойдет что-то, а потом стало нарастать  недовольство.  Идиотское  ведь
создалось положение, не правда ли: очутиться в далеком  прошлом  и  сидеть
дурак-дураком, не в состоянии что-либо предпринять!
   Это  положение  раздражало  еще  и  тем,  что  в  голубой  комнате,   я
чувствовал, определенно кто-то был. Время от времени слышался шелест,  как
от переворачиваемых страниц, доносились шорохи. Окликнуть? Неизвестно,  на
что нарвешься. Вот уж поистине, выпало человеку счастье попасть на  машину
времени, так он сам себя связал!
   Когда  я  делал  страхующее  устройство,  я  предусмотрел   на   правом
подлокотнике выключатель, отсоединяющий его но  выключателя  на  месте  не
оказалось, а пошевелившись, я обнаружил, что сижу не в  своем  дешевеньком
креслице, а в роскошной лакированной качалке.  Я  отлично  ее  помню,  она
осталась в квартире тоже от Башкирова, и  пока  мебель  не  вывезли,  отец
любил в ней просматривать после обеда газеты, а я  вдосталь  покачался  на
ней в свое время.
   Я слегка откинулся назад, и качалка, как и встарь,  мягко  и  беззвучно
стала совершать медленные размахи. "Итак, я - в качалке, - размышлял я,  -
выключателя под рукой нет, но не значит ли  это,  что  нет  и  страхующего
устройства? Ведь на самом-то деле я - в другой половине столетия, сижу  на
сидении с электросторожем, и если я сейчас подымусь здесь,  то  произойдет
ли то же самое и там?" Прерывать видение не хотелось. И тут мне  пришло  в
голову вот что: если мои движения в первой  половине  века  копируются  во
второй, то значит, там, во второй половине я также раскачиваю кресло,  как
здесь качалку, эдак ведь непременно затылком о пол треснешься,  качнувшись
посильней. Испугавшись, я остановил  качалку  и  опять  задумался,  а  тут
справа зазвенели бронзовые часы, стоявшие на буфете. Они пробили полдень.
   Отсчитав удары, я отметил, что время "там" и "тут" сильно расходится, и
тут же сообразил, что разница даже не в часах, а  в  месяцах,  потому  что
"там" я сел в кресло летом, а "тут", несомненно, чувствовал  тепло  хорошо
протопленной кафельной печи, то есть "здесь" была зима.
   Я умышленно записываю все очень пространно не только  для  того,  чтобы
Вы, Кузьма Кузьмич, лишний раз убедились в моей  нормальности,  по  и  для
будущего, в котором любая подробность может оказаться важной.
   Установив  большое  несовпадение  в  ходе  времени  "там"  и  "тут",  я
припомнил,  что  и  пространство  в   моих   видениях   не   совпадало   с
протяженностью  моих   передвижений   в   действительности.   Помните,   я
рассказывал, что, воплотившись в Новикова, я разгуливал по парку, танцевал
и вообще передвигался на сотни метров, в действительности же был ограничен
размерами только своей квартиры. Мне даже странно стало, что я  не  придал
этому значения раньше. Вместе с тем, я пришел к  предположению,  что  если
некоторые мои движения "там" и "тут" совпадают, например, при больших  или
резких усилиях, как  было  при  драке,  то  я  могу  попробовать  щелкнуть
выключателем "там", хотя я его и не вижу "тут". А если  он  не  выключится
при моем резком движении, то и попытка  подняться  тихонько  почти  ничего
плохого не вызовет.
   Я вновь поглядел на правый подлокотник качалки, прикинул, где должен бы
находиться выключатель, где его рычажок, и резко  сделал  нужное  движение
рукой. Ничего я не ощутил, никакого щелчка не услышал, но решился и встал.
Качалка за мной откинулась тихо, покачалась на ковре  и  замерла,  а  меня
ничто не ударило, и я пошел к двери. В голубой комнате поперек  громадного
турецкого дивана лежал на животе мальчишка и, подперев руками  подбородок,
читал толстую растрепанную книгу.
   - Эй, приятель, - окликнул я, - чем зачитался?
   Мальчишка перевернулся и сел.
   - Это Фенимор Купер, - ответил он, ничуть  не  удивившись,  а  я  сразу
узнал его. И как же можно было не узнать, если это был я сам, только много
моложе. Я вспомнил даже его рыжую бархатную курточку, переделанную матерью
из отцовской толстовки, и шлепанцы, которые так не любил, но по требованию
матери послушно надевал, чтобы не вытаптывать ковры.  Мальчишке  было  лет
тринадцать, на нем уже были очки,  придававшие  ему  несколько  огорченный
вид. Густые черные волосы он уже расчесывал на пробор, но вихор еще торчал
непобедимо.  В  общем,  он  мне  показался  довольно  симпатичным  с   его
аккуратненьким носиком и по-детски припухлыми губами.
   - Ты почему не в школе, Олег, сачкуешь? - спросил я.
   - Каникулы же! А вы кто?
   - Я твой тезка, - ответил я, садясь рядом. - Меня тоже зовут Олегом.  И
даже - Петровичем, как и тебя.
   - Да ну! А вы, Олег Петрович, к папе да?
   Мальчик произнес это с явным удовольствием, как бы пробуя на вкус  свое
имя в сочетании с отчеством. Я взял книгу и прочитал заглавие. Ну конечно,
это был "Кожаный чулок". И мне показалось, что я даже вспомнил то  далекое
зимнее утро, когда читал эту книгу.
   - Нет, не к папе, - ответил я, проверяя свое воспоминание. - Он ведь  в
командировке, кажется?
   - Факт! Уехал на три дня, но вот уже неделя прошла, а его все нет.
   - А мама к больной сестре отлучилась, не правда ли?
   - Точно! Это она вас послала?
   - Нет, Олег, я сам по  себе.  У  меня  тут  появилось  одно  дело,  ты,
пожалуй, мог бы мне помочь.
   - А кто вы?
   Что я мог ему  ответить.  Вынув  из  грудного  кармана  свой  заводской
пропуск, я развернул его и, прикрыв пальцем фамилию, показал мальчику.
   - Ух ты! - воскликнул он. - Главный конструктор завода, это здорово!
   Ну конечно, в те времена даже взрослые были  доверчивее,  чего  же  мог
подозревать этот парнишка, он даже на год выдачи внимания, не обратил!
   В общем,  мы  разговорились  и  проболтали  довольно  долго,  испытывая
взаимное расположение друг к  другу.  Это  и  не  удивительно,  попробуйте
поставить себя в мое положение. Мне было приятно слушать его рассуждения о
буржуях и молодцах-рабочих, его рассказы  о  товарищах,  которых  я  знал,
отзывы об отце,  о  матери,  слышать  полузабытый  жаргон  тех  времен  со
словечками "лощ",  "лоск"  (в  смысле  "парень",  "превосходно"),  "гусар"
(отчаянный), "а раньше-то" (как бы не так) и прочее в этом роде.
   - Папа стал теперь какой-то не тот, - пожаловался  Олег,  проникнувшись
ко мне доверием. - Раньше играл со мной, ходили гулять вместе, на  рыбалку
меня брал... А теперь он уж  больно  важный,  факт.  Всегда-то  он  занят,
приходит поздно, а придет, так читает, пишет. Даже о школе редко спросит.
   Да, так оно и было, и не скоро  еще  этот  мальчик  поймет  и  величину
ответственности,  и  тяжесть  груза,  возложенного   на   его   отца,   не
подготовленного к тому вчерашнего  рабочего.  Все  это  было  мне  близко,
составляло прошлое, переживаемое второй раз в том же виде,  но  с  другого
уровня сознания, охватившего  одновременно  две  эпохи.  И  я  воспринимал
окружающее отчетливо и ясно, как в любой день моей настоящей жизни.
   Комната, где я  находился,  сохранилась  в  моей  памяти  такой,  какой
предстала сейчас. Из имущества родителей здесь только и было, что  кровать
да швейная машинка  компании  Зингер,  остальное  принадлежало  Башкирову.
Правда, была еще отцова двустволка над кроватью. Не сберег  я  двустволку,
продал, когда нужда на горло наступила. Прямо против меня  врос  в  паркет
тяжелый сейф с наборными планками. На нем стоял ангел.
   Я слушал Олега: в паузах до меня доносилось тикание часов  из  соседней
комнаты, пальцы ощущали  ворс  дивана,  я  узнавал  давно  забытые  запахи
квартиры, оставленной давным-давно.
   Знаете, Кузьма Кузьмич, как только выдастся свободное время,  я  с®езжу
туда, попрошусь у новых жильцов побыть хоть десять минут в  квартире  дома
Башкирова. Если его не снесли, конечно. Господи, почему я не сделал  этого
до сих пор!..
   Ну так вот, я сказал Олегу, что для меня  важно  узнать  историю  этого
ангела.
   - Нашел, чем заняться! - воскликнул он (мы уже перешли с ним на  "ты").
- Буржуйская штучка, факт. Ты дождись папу, может, он  тебе  статуэтку  за
так отдаст. А что, свободно. Или ты не гусар у взрослого попросить?
   Я об®яснил мальчику, что сам  ангел  мне  не  требуется,  нужна  только
какая-то запись о нем, которая, мне помнится, была в этом сейфе.
   - Так ведь в сейф без папы не попадешь, тут надо знать петушиное слово,
а его папа мне не говорит.
   - Придет время, он сообщит тебе это слово, а я его знаю.  Ты  разрешишь
мне открыть, сейф? Я ничего не возьму, посмотрю только.
   - Валяй, - согласился Олег.
   Это слово отец сказал мне на всякий случай незадолго до трагедии, будто
предчувствуя ее.
   Я подошел к сейфу, потрогал наборные планки, составил слово  "купил"  и
потянул за ручку. Туго и бесшумно отворилась толстая тяжелая дверь.
   - Вот и все, - сказал я Олегу. - Иди сюда и помоги мне найти бумагу  об
ангеле. Только складывай все в том же порядке, как лежит сейчас.
   Вдвоем мы справились с делом за какие-нибудь десять минут -  не  так-то
много их было, отцовских партийных бумаг, - но письма об ангеле  не  было.
Зато попался составленный рукой отца  перечень  еще  каких-то  документов,
принадлежавших, по-видимому, Башкирову, и в этом списке упоминалось письмо
о статуэтке. Это наверняка  было  письмо  об  ангеле,  я  же  помнил,  что
когда-то читал о нем. Но не было его теперь да и только!
   - Не нашел? - спросил Олег, когда я начал складывать все обратно.
   - Как видишь, - ответил я и закрыл дверь. Внутри прозвенели пружины,  и
с глухим ударом встал на место  засов  замка.  Мы  снова  сели  на  диван,
мальчик глядел на меня сочувственно.
   - Олег Петрович, - неуверенно сказал он, - а  как  тебе  папа  говорил,
может, не в сейфе письмо-то? В другом месте?
   - Не говорил мне этого твой папа... Постой! А  ведь  ты  должен  знать,
куда папа девал башкировскую переписку, не  выбросил  же  он  ее,  раз  уж
список составил!
   - А вот как раз и выбросил! Ты сказал бы  мне  сразу,  что  тебе  нужны
буржуйские бумандяры. Сложил все в корзинку и выбросил на чердак.  Пойдем,
покажу...
   Стукнувшись не раз о балки, под которыми я когда-то свободно  проходил,
я  пробрался  с  мальчиком  в  башенку,  венчавшую  крышу,  отодрал  доску
разбитого слухового окна, увидел корзинку и нашел наконец нужное письмо. В
свете зимнего дня я выучил его наизусть и точно записал в дневник,  а  Вам
сообщаю лишь суть.
   Это было письмо  приказчика,  отправленного  Башкировым  с  экспедицией
профессора Кулика на поиски метеорита Подкаменной Тунгуски. Можно  понять,
что Башкиров в какой-то мере субсидировал эту экспедицию.  Метеорита,  как
известно, не нашли, но еще на пути к месту его падения в одном из  стойбищ
профессор увидел застеклованную статуэтку неумело  сделанного  ангела.  По
рассказу обитателей стойбища, этого  чужого  тотема  принес  из  тайги  их
охотник, вернувшийся больным. Он не смог ничего толком рассказать. Охотник
вскоре "мало-мало помирал", а божка выбросить побоялись - "чужой  бог,  не
наш