не
помню, да и тогда не смог вникнуть во все тонкости этой спасатель-
ной операции, по общему признанию - гениальной.
     Годом раньше Высоцкому пришлось - недолго, правда - исполнять
обязанности коменданта.  Это на штрафном-то лагпункте! С ворьем он
ладил;  они уважали его за справедливость. Фраера видели в Евгении
Ивановиче своего надежного заступника.  А про начальство я уже го-
ворил.
     Кроме всего прочего Женя был блистательным рассказчиком, хра-
нителем алексеевских преданий. Не помню, по какому поводу он расс-
казал мне  про  Филю-людоеда - так прозвали доходягу из жуковатых.
Кто-то из офицеров зашел в зону со своим годовалым ребенком.  Филя
кинулся к нему, схватил ребенка и заорал, оскалившись как волк:
     - Не принесете хлеба - сейчас схаваю! Гад человек буду!
     Не схавал, конечно. Но и хлеба не получил - посадили в кандей.
     (Вообще-то дети в зону забредали.  Вольная кассирша приводила
каждый день шестилетнюю дочку.  Та играла в конторе со счетами,  с
трескучими арифмометрами "Феликс".
     Я удивился, спросил:
     - Не боитесь?
     - Ой,  что вы! Здесь хоть интеллигентные люди. А чего она там
за зоной наслушается - от офицеров,  от надзирателей! Это ж просто
ужас!)
     Тот же Филя-людоед мечтательно говорил Высоцкому:
     - Хуй ли фельдшеру не жить? У него дрожжей от пуза.
     Дрожжи давались нам в качестве антицинготного средства.  Про-
изводили их на 37-м пикете из опилок (или на опилках; не знаю тех-
нологию). Сине-серые,  консистенцией и вкусом они напоминали окон-
ную замазку.  Ничего,  ели. И пили горький хвойный отвар - тоже от
цинги.
     Воры не зря называют себя босяками: ни дома, ни семьи настоя-
щий вор иметь не должен. Посылок им ждать не от кого - а на штраф-
ном лагпункте,  где  фраеров  было не так уж много,  некого было и
"обжимать". Известное присловье:  "довольно мучиться,  пора и ссу-
читься" для многих становилось на Алексеевке руководством к  дейс-
твию:  блатные шли в услужение к начальству.  Один - Сашка Силютин
по прозвищу Чилита - пал так низко,  что стал дневальным оперупол-
номоченного.
     Положенную "по  нормам Гулага" крохотную порцию мясного здесь
выдавали тем же мясом морзверя. Однажды в бухгалтерию пришла теле-
фонограмма: "Вам отгружена по недосмотру партия морзверя с неотоб-
ранными  половыми частями.  По получении сего надлежит вернуть эти
части на центральную базу для замены на полноценный  продукт".  Но
было уже поздно:  все мясо успели пустить в дело. И на прием к на-
чальнику ОЛПа явился юморист из бригады грузчиков, предъявил "нео-
тобранную часть":
     - Начальник,  я на тебя два года ишачу,  а что заработал? Хуй
моржовый!
     Легендой Алексеевки  был польский еврей по фамилии Кац.  "От-
казчики" бывали на всех лагпунктах,  но этот принципиально отказы-
вался от любой работы - наотрез!
     Его таскали к начальнику, к оперу:
     - Почему не выходишь на работу?!
     - Я голодный.
     И тогда они проделали такой эксперимент:  дали Кацу целую бу-
ханку хлеба и полный котелок каши. Кашу он, по местному выражению,
"метанул как соловецкая чайка", а хлеб доесть сразу не смог.
     - Наелся?
     - Наелся.
     - Теперь будешь работать?
     - Нет.
     И начальство отказалось от дальнейших попыток. Каца списали в
бригаду инвалидов и теперь он мог не работать на законных  основа-
ниях. Инвалиды,  поголовно дистрофики, очень страдали от голода. Я
уже рассказывал:  часами варили траву,  надеясь обмануть  желудок,
копались в помойках.  А Кац действовал по-другому: подстерегал ка-
кого-нибудь работягу на выходе из столовой и вырывал у него из рук
пайку. Потом падал на живот и сразу вгрызался в нее. Каца били но-
гами по спине и по бокам,  а он продолжал - давясь, не пережевывая
- пожирать украденный хлеб.  Если же добычу пытались отнять силой,
он совал остаток пайки себе в ширинку.  Доставать хлеб оттуда мало
кто решался.  Каца продолжали бить нещадно, как мужики конокрада -
а он терпел.  Секрет его терпения скоро стал известен: свой бушлат
Кац изнутри подшил кусками старых автомобильных покрышек,  так что
спину его защищал панцирь - как у черепахи...
     Но самой впечатляющей личностью на Алексеевке был зав.  буром
Петров. БУР - барак усиленного режима,  внутрилагерная тюрьма. Ре-
шетки на окнах, крепкие запоры на дверях камер. Легко можно предс-
тавить, кто попадал в бур на строгорежимной  Алексеевке:  отборные
из отборных,  "самый центр",  как говорили воры. Человеку обычному
справиться с ними было не под силу. Но Петров был человеком (чело-
веком ли?) не обычным.
     Необычным было и его появление на Алексеевке - года за три до
моего, вполне обычного.
     Тогда на штрафняк пригнали спецэтап - все сплошь законные во-
ры, рецидив.  Такие этапы начальник лагпункта Цепцура всегда лично
встречал на вахте. Отличный психолог, он по первому впечатлению "с
почерку" решал,  кого сразу отправить в бур, кого оставить в общей
зоне. И почти никогда не ошибался.
     Воров пропускали в зону,  сверяясь с формулярами. Нагруженные
шмотками, награбленными за  время  их  странствий  по  пересылкам,
блатные называли свои фамилии и под внимательным неласковым взгля-
дом Цепцуры следовали - все, как один - в бур.
     Дошла очередь до Петрова.  Он назвался.  Цепцура подался впе-
ред, вгляделся в грубо вытесанное жестокое лицо, переспросил:
     - Петров?
     - Ну,  Петров, - угрюмо пробурчал новичок - и вместе со всеми
отправился в барак усиленного режима.
     Но в тот же день Цепцура вызвал его к себе в кабинет; и после
часовой беседы  с глазу на глаз Петров вернулся к своим,  но уже в
другом качестве: зав. буром.
     Оказалось, что никакой он не вор: служил оперативником на се-
вере, в лагере,  где начальником был тогда  Цепцура,  за  какую-то
серьезную провинность получил срок, а попав на пересылку решил вы-
дать себя за вора в законе.  Ему это было  нетрудно:  феню  и  все
блатные повадки  он  изучил за годы работы в системе Гулага.  А по
своим моральным качествам он вписывался в их среду просто  идеаль-
но. Считаться  законным вором в лагере,  а особенно на пересылках,
было выгодно - и вот, надо же! Попал на старого знакомого...
     На привычной  должности тюремщика Петров чувствовал себя пре-
восходно. Он стал грозой всего лагеря,  настоящим пугалом. Алексе-
евка надолго  запомнила  историю Вальки-боксера.  Она случилась до
меня, поэтому не знаю, был ли этот Валька боксером и вообще кем он
был на воле. А в лагере он был дневальным бура - правой рукой Пет-
рова и его дружком. И был, видимо, такой же жестокой скотиной, как
Петров.
     Сидевшие в буре Вальку ненавидели.  Однажды во время  раздачи
обеда устроили - "с понтом" - драку;  Валька бросился наводить по-
рядок. Миски с баландой обычно он подавал своим  подопечным  через
кормушку, а тут пришлось открыть дверь. Не успел он войти, на него
кинулись сразу пятеро, скрутили и зарезали его же ножом: "лагерной
милиции" из  заключенных  разрешалось  -  правда,  не официально -
иметь ножи, на случай самообороны. Но в этом случае не сработало...
     Петров к  тому  времени уже стал расконвоированным;  убийство
произошло в его отсутствие.  Вернувшись в зону и  узнав  о  смерти
своего "помогайлы", он взялся собственноручно навести в буре поря-
док.  Надзор был только рад:  никому из них не хотелось  лезть  на
нож.
     Петров вооружился железнодорожным молотком на длинной ручке и
отправился в бур - один;  чувство страха у него было  атрофировано
(как и все другие человеческие чувства).  Ворвавшись в камеру,  он
стал лупить молотком всех без разбора;  двоим сломал руки,  пробил
чью-то голову.  Потом  выхватил  троих и повел их через всю зону к
вахте.
     На крыльце барака, где жила бригада грузчиков, стояло человек
семь-восемь. А надо сказать, что все грузчики были из блатных; они
и работали по уговору с начальством не так,  как прочие, а аккорд-
но. Выходили грузить кругляком поданый к лесобирже состав,  вкалы-
вали, если надо, полторы-две смены без передыху, а потом возвраща-
лись в зону,  и дня три их никто не тревожил - до следующего авра-
ла. Все  они  были законными ворами,  все - молодые крепкие парни,
здоровые лбы.
     И вот они стояли на крыльце и смотрели, как Петров конвоирует
их товарищей на вахту.  А Петров нарочно остановился и стал  изби-
вать своих пленников все тем же молотком. Все, кто был на крыльце,
повернулись и без звука ушли в барак. Вдогонку им Петров крикнул:
     - Позор вам, воры!..
     Об этом происшествии я слышал от других; а своими глазами ви-
дел такое:  перед  отбоем  Петров зашел в наш барак.  И урки - вся
бригада грузчиков - накрылись с головой одеялами:  чтобы  Петрову,
не дай бог,  не показалось,  будто кто-то из них косо посмотрел на
него. Мне и самому захотелось укрыться с головой.
     Как-то раз в конторе я слышал,  как Петров похваляется своими
военными похождениями.  Особенно гордился он случаем, когда они со
старшиной похарили вдвоем пустившую их на ночлег украиночку, а ут-
ром нахезали на пол посреди хаты и ушли, прихватив недоеденное хо-
зяйское сало. Рассказал и победно оглядел слушателей, ожидая одоб-
рения... Я думаю, Петров был тяжелым психопатом; не может так вес-
ти себя нормальный человек.
     Немногим уступал ему новый комендант зоны,  ссученный вор Ва-
сек Чернобров-Рахманов. Рослый, с коричневатым румянцем на щеках и
красивыми дикими глазами,  Васек, как говорил мне еще в Кодине все
знающий Якир, в юности был "бачей" - мальчиком-проституткой где-то
в Средней Азии.  Может быть, за это и мстил человечеству? По ночам
он подстерегал работяг,  вышедших отлить на снег возле барака, и с
момент  мочеиспускания  бил  их  по нежному месту длинным железным
прутом.**)
     На что  только  ни шли жители Алексеевки,  чтобы вырваться из
под власти таких,  как Петров и Чернобров-Рахманов!  На стене ШИЗО
появилась надпись мазутом "ДА ЗДРАВСТВУЕТ ЧЕРЧИЛЛЬ!" Автор надеял-
ся,  что его увезут с Алексеевки в следственный изолятор  и  будут
судить по 58-й. Ну, дадут сколько-то лет за антисоветскую агитацию
- все лучше, чем мучиться на штрафняке!.. Не получилось.
     Другой - воришка-полуцвет - как только попадал в кандей, объ-
являл смертельную голодовку:  зашивал рот нитками. Искали иголку -
ни разу  не нашли.  Оказалось,  у него в губах привычные дырочки -
какие прокалывают в ушах под серьги.
     А один  жуковатый на глазах у главврача разломал на три части
и проглотил иголку.  Упал, стал корчиться в муках. Но врач все эти
номера знал  и  велел  санитару Степке выбросить симулянта в снег.
Степка - здоровенный верзила с ассиметричной плешью набекрень (го-
рел в  танке) - сграбастал пациента в охапку,  вынес его на улицу,
но в снег не бросил, а аккуратно уложил на скамью.
     Доктор вышел на крыльцо и громко, чтобы все слышали, объявил:
     - Запомни:  старший блатной тут я, а главный блатной - Кучин.
Других нету!
     Кучин был "кум",  оперуполномоченный.  А фамилию врача  я  не
помню; все звали его - за глаза - Антон,  а еще чаще - Чиче. (Глу-
боко посаженными глазами и головой, ушедшей в высокоподнятые плечи
он  очень  напоминал злодея профессора Чиче из немого фильма "Мисс
Менд").
     Проглотивший иголку  блатнячок покорчился еще немного,  потом
встал и пошел к себе в барак.
     Не надо думать, что наш Чиче был таким же бессердечным злоде-
ем, как Чиче из фильма.  Врач он был хороший и заботливый.  Но  на
Алексеевке надо  было  найти правильный тон для общения со здешним
специфическим "контингентом" - и Антон избрал вот такой...
     Блатных, сидевших в буре,  выводили на работу в лес.  Трое из
них, чтобы спастись от непосильных норм, от побоев и издевательств
Петрова, решили поломать себе руки. Так и сделали: парень клал ле-
вую руку на два отставленных друг от друга полена, а кто-то из то-
варищей бил по ней изо всей силы обухом топора.  С открытыми пере-
ломами предплечья всех троих привели в зону,  отправили в лазарет.
Но Чиче отказался принять их:
     - Саморубов мне надо!  - А сам, узнав о происшествии, уже ус-
пел вызвать  по  телефону дрезину,  чтобы отвезти их в центральную
больницу: там условия были лучше.
     Антон был  не  "контрик".  Срок он получил за хищения в особо
крупных масштабах, совершенные в бытность его начальником военного
госпиталя. В  армии он был,  как и мой отец,  подполковником меди-
цинской службы, а по врачебной специальности венерологом. Отец мой
тоже работал  когда-то  в  ГВИ  - Государственном Венерологическом
Институте им. Броннера.***) А в гражданскую войну д-р Фрид написал
две "народные лекции в стихах". Обе выдержали несколько изданий, и
одну - о сыпном тифе - похвалил Л.Д.Троцкий: наркомвоенмору понра-
вилась  сентенция  "Сколько  горя и обиды терпим мы от всякой гни-
ды!". Об этой похвале отец предпочитал не вспоминать.
     Вторая лекция в стихах, "Бич деревни", была о бытовом сифили-
се. Так что у нас с Чиче нашлось много тем для разговоров.  Я даже
рассказал ему,  как мы с моим другом детства и будущим однодельцем
Мишей Левиным поспорили с отцом, что за три часа напишем "народную
лекцию" не хуже "Бича деревни". Было нам тогда по четырнадцать лет.
     Мы накатали целую поэму под названием "Любовь моряка". Ее ге-
рой Сема  (тезка  Семена  Марковича Фрида) подцепил в сингапурском
борделе гонорею.

           Дней примерно через пять
           Начал Сема замечать,
           Что неладное творится:
           Он не может помочиться,
           Неприятное колотье
           У него под крайней плотью
           И обильный желтый гной.
           Сема стал совсем больной...

     Корабельный кок пытается лечить Сему,  но неудачно.  Пришлось
обратиться к врачу. Тот возмущается Семиной самодеятельностью:

           Понимает ли ваш кок,
           Что такое гонококк?!
           Почитай, что говорит
           О таких болезнях Фрид,
           Знаменитый венеролог,
           Так же микро он биолог...

     Антон одобрил  наши познания в венерологии.  Но сам он больше
занимался не гонореей, а сифилисом: сифилитиков свозили на Алексе-
евку со всех концов Каргопольлага.
     Сифилис в больших количествах привезли в Советский Союз  вер-
нувшиеся из  Европы победители - и те,  что попали в лагеря,  и те
кто остался на свободе.  Привозили вместе с другими трофеями - ак-
кордеонами и мейссенскими сервизами.
     В Кодине, недалеко от "комендантского", работала артель лесо-
рубов - вольных.  Их было девятнадцать мужиков, и с ними повариха,
побывавшая в Германии и Польше.  Она кормила их и спала  со  всеми
девятнадцатью. Шестнадцать из них она заразила сифилисом,  а троим
повезло - не заболели.
     Как бы ни ругали советское здавоохранение, а тоталитарное го-
сударство в борьбе с эпидемиями даст фору демократиям.  С  помощью
"органов" перед войной в два счета выловили всех вероятных носите-
ле инфекции - когда в Москве врач-экспериментатор заразился  чумой
от своих подопытных крыс. Всех, кто был с ним в контакте, изолиро-
вали. Вылечить всех не удалось,  но вспышку ликвидировали в  самом
начале.
     С такой же энергией после войны взялись за сифилитиков. В ре-
зультате, как  рассказывал мне мой дядька-дерматолог,  уже в сорок
девятом году в Москве нельзя было найти свежий случай люэса, чтобы
продемонстрировать студентам мед.института.
     А в лагере условий для систематического принудительного лече-
ния было  еще больше,  чем на воле.  Не придешь на укол - приведут
под конвоем.
     Лечили и вылечивали. Антон агитировал:
     - Если не хотите рисковать,  живите с моими лечеными сифилит-
ичками!
     (Под его надзором проводились курсы лечения на  женском  ОЛПе
Круглице).
     Веря в скорое избавление - ну,  положим,  не слишком  скорое,
года через полтора;  но спешить-то было некуда!  - наши сифилитики
относились к своему несчастью довольно легкомысленно. Еще в Кодине
у нас  была бригада Васьки Ларшина,  куда собрали всех сифилитиков
лагпункта. Они весело называли себя "Крестоносцами" (+,  ++, +++ -
один, два,  три  креста  - так оценивались результаты РВ,  реакции
Вассермана).
     - Жопа как радиатор!  - говорил наш тракторист про свои иско-
лотые инъекциями биохинола ягодицы.
     Правда, веселились не все. Очень славный грузин, летчик Воло-
дя Ч.  заразился от приехавшей на свидание жены.  Какое уж тут ве-
селье!..  А один мерзавец,  бесконвойный экспедитор, мстил за свою
болезнь всем женщинам,  норовя заразить как можно больше девчонок.
Говорят,  такое и в наши дни случается - с подхватившими СПИД... А
того экспедитора законвоировали:  Чиче потребовал. Сам Антон стра-
дал от другой болезни - он был наркоманом, сидел на понтопоне, ко-
торого в санчасти хватало.  Но начальство закрывало на это глаза -
и правильно делало.
     Кстати - упоминавшийся выше Васек Чернобров  был,  ко  всему,
сифилитиком. Это он заразил малолетку-дневального. Я спросил у па-
цана: зачем пошел на такое дело?  Он грустно  усмехнулся  -  разве
жалко? Сказал:
     - Люди хлебом делятся.
     Чернобров запугивал его,  требуя молчания: он не хотел, чтобы
кум узнал, кто "наградил" парнишку: боялся лишиться своей завидной
должности - и только;  а стесняться гомосексуальных связей у блат-
ных было не принято.  Еще когда нас уводили с Чужги,  вдогонку ко-
му-то из  босяков  его товарищ,  на этот этап не попавший,  но уже
побывавший на Алексеевке, весело крикнул:
     - Передавай привет! У меня там две жены - Машка и Чарли!
     Этот "Машка" пользовался у любителей особым  успехом.  О  нем
отзывались с восхищением:
     - Подмахивает, как баба!
     Кто его знает,  может, действительно получал удовольствие. Но
в большинстве случаев гомосексуалистами молодых  ребят  делали  не
природные склонности, а голод и желание найти покровителя.
     Главным совратителем был  завкаптеркой  по  кличке  Горбатый.
Горбат он не был;  высокий, но как-то странно переломленный в поя-
се: длинные ноги и длинное туловище под углом 45 градусов к ногам.
Мрачный, крайне неприятный субъект.
     Считалось, что он не пропускает ни одного мало-мальски  смаз-
ливого "молодяка", попадавшего  на  Алексеевку.  Прикармливал  их,
подманивал - как зверьков...  Мерзость,  да.  Но честное слово, не
самое страшное из того, что творилось на штрафняке.
     И все-таки,  когда пришел "наряд" - меня и еще человек  двад-
цать отправляли  на  этап - я не хотел уезжать.  Знал утешительную
лагерную поговрку:  "Дальше солнца не угонят, меньше триста не да-
дут", и все-таки... Тут, на Алексеевке, хоть все понятно; а угонят
неизвестно куда - что там ждет? Попробовал отвертеться - не вышло.
     Но скоро утешился:  нарядчик сказал по секрету, что этап идет
на Инту.  А я уже знал из маминых писем, что на Инте Юлик Дунский;
он теперь в каком-то особом лагере,  откуда можно посылать  только
два письма в год, так что я не должен обижаться на его молчание.
     Женя Высоцкий пронес в зону поллитра, и мы всей компанией вы-
пили за то, чтобы мне в Инте встретиться с Юликом.****)


     Примечания  автора:

     *) Грамотных на штрафняке было не густо, и меня сразу взяли в
бухгалтерию. Начальником лагпункта был офицер со странной фамилией
Цепцура. (Или  Сцепура?..  Нет,  Сцепура  это  старший  агроном на
15-м).  Цепцура откровенно пренебрегал рекомендациями  оперчекист-
ского  отдела  и  на все хозяйственные должности ставил контриков.
Эти, говорил он, воровать не будут.
     **) На Инте,  в Минлаге, такого быть не могло. Во-первых, там
стояли  возле каждого барака так называемые "писсуары ночного вре-
мени" - сооружения из снежных кирпичей,  нечто вроде  эскимосского
иглу,  но без крыши. А во-вторых, к тому времени Черноброва уже не
было в живых: зарубили топором блатные.
     ***) Директором  ГВИ  им.Броннера был сам профессор Броннер -
пока его не посадили в 37-м году. Такое тогда практиковалось. Имею
в виду не аресты, а то, что учреждениям присваивались имена их ру-
ководи