днее техническое образование,  холостого,
несудимого, работавшего конструктором на заводе мехпрессов  в  г.  Барнауле,
всех троих в преступлениях, предусмотренных ст. 58-10, ч. 1 УК РСФСР.

   УСТАНОВИЛ:
   Тюрин, Семенов и Кузин, работая на Барнаульском заводе мехпрессов и  имея
общность антисоветских взглядов, среди окружающих их граждан  систематически
производили вредные высказывания, связанные с антисоветской агитацией.
   Так, в конце 1956 года и начале 1957 года на работе в присутствии Егорова
В.А., Михайлиде М.Е. и других Тюрин  и  Кузин  распростроняли  антисоветские
передачи радиостанции "Голос Америки".
   Тюрин, кроме того,  высказывал  клеветнические  измышления  на  советскую
печать и радиопередачи.
   В ноябре 1956 года Тюрин в беседе с Михайлиде и другими  лицами  извращал
сущность Венгерских событий, высказывал при этом клеветнические измышленияпо
поводу оказанной Советским Союзом Венгерскому народу военной помощи.
   В декабре 1956 года, в марте и апреле  1957  года,  используя  вредную  в
идеологическом отношении книгу Дуденцева "Не хлебом единым", Тюрин Семенов и
Кузин в присутствии Бадьина, ЕгороваВ.В., Егорова Г.И., Бабаханян, клеветали
на советскую действительность и на существующие в СССР свободы литеретурного
творчества и печати.
   В январе 1957 года Кузин в разговоре с Егоровым В.В. возводил клевету  по
поводу условий жизни молодых специалистов. В феврале 1957 Кузин в  беседе  с
Крикун,  в  присутствии  Егорова  Г.И.  и  Лузина,   возводил   клевету   на
существующие в СССР свободы литературного творчества,  печати  и  искусства.
Причем в этом разговоре Кузина поддерживал Семенов. Весной 1957 года Тюрин и
Семенов  в  присутствии  Егорова  В.В.,  отговаривая   гр.   Скакун   Я.Ф.от
поступления в университет марксизма-ленинизма, высказывали  антисоветские  и
антимарксистские клеветнические измышления.
   По выходе в свет Постановления Пленума ЦК КПСС от 29 июня  1957  года  об
антипартийной группе Молотова, Кагановича, Маленкова Тюрин,  Семенов,  Кузин
высказывали неверие, возводили клевету на  жизненные  условия  трудящихся  в
СССР, на советское павительство, а Тюрин клеветал на членов КПСС и депутатов
Верховного Совета СССР. Тюрин и Семенов неоднократно высказывали оскорбления
в адрес первого секретаря ЦК КПСС.
   Тюрин в 1957 году высказывал клеветнические измышления по поводу освоения
целинных и залежных земель. (Ни одного свидетеля, но хоть - год установили!)
   Имея вредные настроения, Тюрин, Семенов  и  Кузин  высказывали  мысль  об
организации забостовки  на  заводе  и  о  создании  молодежной  организации,
свободной от влияния коммунистической партии и комсомола.
   Кроме того, в декабре 1956 года, марте и июне 1957 года Тюрин  написал  и
отправил в адрес своей матери Хирвонен и знакомой Даниловой  пять  писем,  в
которых извращил советскую действительность, восхвалял  существующие  в  США
порядки,   клеветал   на   социалистические   принципы    политического    и
хозяйственного  строительства,  а  также  высказывал  другие   антисоветские
измышления.
   Семенов в написанном им 4 марта 1957 года письме своей сестре  Буханцевой
клеветал на жизненные условия советской интеллигенции и  политические  права
народов СССР. (Письмо Николай не отправлял).
   В  предъявленном  обвинении  подсудимые  Тюрин,  семенов  виновными  себя
признали полностью. Кузин же признал свою вину частично, указывая на то, что
он имел иногда высказывания антисоветского содержания, но затем изменял свои
неправильные настроения. (Как раз я об этом не говорил, но  они  пишут,  что
хотят).
   Суд, изучив материалы дела и дав оценку имеющимся в деле доказательствам,
находит вину Тюрина, Семенова и Кузина установленной.
   В  частности,  вина  подсудимых  Тюрина,  Семенова  и   Кузина   доказана
показаниями свидетелей Бадьина, Крикун, Колеватова, Егорова В.В., Кальченко,
Михайлиде, Бабахян, Скакун, допрошенных в стадии предварительного следствия,
а  также  обьяснения  самих  подсудимых  и   письменными   доказательствами,
приобщенными к делу письмами подсудимых Тюрина, Семенова.
   Доводы Кузина о том, что  он  не  проводил  антисоветскую  агитацию  и  в
отношении его дали неправдивые показания, являются необоснованными.
   Свидетель  Егоров  В.В.,  Крикун,  Бадьин   и   др.   подтвердили   факты
антисоветских высказываний Кузина. Не  доверять  показаниям  свидетелей  нет
оснований.
   Вина Кузина подтверждается показаниями сообвиняемых Тюрина и Семенова.
   Считая вину Тюрина, Семенова и Кузина доказанной и  квалификацию  состава
преступлений правильной, суд рукрводствуясь ст. 319320 УПК РСФСР -

   П Р И Г О В О Р И Л
   (Вот так. До -  высказывались,  извращались,  восхвалялись,  возводились,
измышлялись, распространялись, клеветались,и - получай сроки.  Орфография  и
пунктуация приговора - судебные).
   Тюрина Арнольда Владимировича по ст. 58 - 10 ч. 1 УК  РСФСР  к  7  (семи)
годам лишения свободы, без проражения в правах.
   Семенова Николая Ивановича по ст. 58 - 10 ч. 1 УК РСФСР к 5 (пяти)  годам
лишения свободы, без поражения в правах.
   Кузина Анатолия Николаевича по ст. 58 - 10 ч. 1 УК РСФСР к 2 (двум) годам
лишения свободы, без поражения в правах.
   Меру присечения Тюрину, Семенову и Кузину оставить прежнюю  -  содержание
под стражей. Срок отбытия меры наказания исчислять -  Тюрину  с  28  августа
1957 года Семенову с 4 сентября 1957 года и Кузину с 12 сентября 1957  года.
Вещественные доказательства - письма подсудимых Тюрина и  Семенова  оставить
при деле. Приговор может быть обжалован в Верховный суд РСФСР в  течение  72
часов с момента вручения копии  приговора  осужденным.  Председательствующий
Лисицин. Народные заседатели Маликова, Сабуров.

   Солдаты провели нас в камеру, и тут  же  появились  И.П  и  Р.К.  Солдаты
выставили дозорного, следящего за офицером, их пустили  в  коридор,  а  меня
вызвали из камеры. И. П. спросила, получал ли я мыло. Она его целовала и  на
нем должен быть отпечаток. Р.К. с тревогой смотрит на меня,  приговоренного,
и молчит. Оказалось, узнав об аресте, она  приехала  в  Барнаул  из  Питера,
чтобы помочь, чем возможно, и  они  с  И.  П.  познакомились  в  очереди  на
передачу в тюрьму. Так  и  пробыли  вместе  все  следствие  и  суд,  живя  у
родителей И. П. Да и весь срок моего пребывания в лагере постоянно оказывали
помощь, поддержку, добротой своей и теплом. Не только мне,  но  и  родителям
моим. Это неоценимо!
   После суда запустили нас в воронок вместе. Настроение  было  приподнятое,
возбужденное. Мы обняли друг друга за  плечи,  и  хотя  грузовик  мотало  на
снежных ухабах, стали плясать, исполняя что-то вроде "сертаки" скандировать:
"После разных заседаний, нам ни радость,  ни  печаль,  нам  в  грядущем  нет
желаний, нам пршедшего не жаль!".
   Один из солдат толкнул другого и сказал: "Гляди-ка, смеются!". Тюрьма уже
стала невыносимой, и от подачи  коссацинной  жалобы  мы  дружно  отказались,
понимая к тому же полную ее бесполезность.
   В Новосибирске, в пересыльной тюрьме мы познакомились с "возвратниками" -
освобожденными  украинцами,   которых   вернули   досиживать   сроки   после
освобождения. Они мало верили в справедливость.  Посвящали  нас  в  лагерные
порядки и рассказывали о своих похождениях. По молодости  все  было  ново  и
интересно.  Новосибирская  тюрьма,  как  дворец,  с  фонтанами  у  фасада  и
решетками не в клеточку, а узорными, художественно выполненными. Покинули мы
ее и прибыли в Тайшет.
   С поезда нас воронками доставили к воротам пересыльного  лагеря.  Воронки
набивали людьми до предела, даже в боксах было по три человека. У  ворот,  в
лучах  прожектора,  нас  выстроили,  и  вышел  "дядя  Вася".   Блатные   его
приветствовали, как старого знакомого, а он, как ветеринар, опытным взглядом
отбраковывал  потенциальных  нарушителей.  Тыкал  пальцем  в  кого-нибудь  и
говорил: "пять суток", и тот отходил в сторону, - "трое суток" - и следующий
пристраивался рядом. Выкрикивал фамилии, и  после  ответа  -  статья,  срок,
указывал группу, куда надо было идти. После сортировки конвой  повел  нас  в
зону. Нашу группу (ст. 58. 10) встречали. Шустрый человек стал знакомиться с
нами. Украинцы предупредили его, чтобы устроил  нас  в  лучшем  виде,  иначе
утопят в уборной. Он тут  же  повел  нас  в  теплый  барак  с  политическими
заключенными и указал места на нарах.
   После тюрьмы лагерь кажется почти свободой. Можно идти в  любую  сторону,
останавливаться и разговаривать.
   Позвали в столовую на ужин, хотя было поздно. Ложки у  меня  не  было,  а
взять ее негде, и суп пришлось есть через край, а кашу  слизывать  с  хлеба.
Долго  так  пришлось  питаться,  пока  одна  добрая  душа  не  подарила  мне
алюминевую ложку без ручки, один совок. Носил его всегда в  кармане  до  тех
пор, пока не списался с домом и  не  получил  в  посылке  целую  ложку.  Зал
столовой-клуба был частично украшен - завтра должен был наступить новый 1958
год. В бараке нас ждала неожиданность. Наверное половину его занимали греки.
Они ждали отправки в Одессу, куда должен был  прибыть  за  ними  корабль.  С
гордостью они говорили, что за них хлопотал сам Король,  и  вот  теперь  все
согласовано и их ждут дома. Разговор в сушилке. В каждом стандартном  бараке
есть сушилка, где жарко топят, и жители этого барака, после работы в  снегу,
развешивают и раскладывают в ней свою мокрую одежду и  обувь  для  просушки.
Одновременно она является местом общения. Барачным клубом.  Она  изолирована
дверьми, и отдыхающих на нарах шум и разговоры в ней не беспокоят. В сушилке
мы и устроились. Нас позвал Жак Салуян и обещал что-нибудь спеть. Греки, уже
знакомые с ним, набились туда, сколько могли вместиться. Дым  табака,  запах
пота, вонь от просушиваемой одежды, жара, все небольшое  помещение  завешано
ватными брюками, и мы все в тесноте на лавках.
   Пришел Жак со своим банджо и, поприветствовав всех, стал  наигрывать.  Он
пел на многих языках и это было удивительно. Наигрывая, он вспоминал  что-то
из греческих песен, слушатели  оживились.  Он  перебирал  тему  за  темой  и
оживление возрастало. Теперь же, когда он запел - взрыв восторга! Француз, в
сушилке барака, пересыльного лагеря в Сибири, поет  любимую,  почти  забытую
греками, греческую песню...
   Возбуждение слушателей было велико. Конечно, все думали о возвращении,  а
песня, будто вернула их в свой дом. Она  подстегивала  настроение,  накаляла
его до слез и,  вызывала  бурные  разговоры.  Для  меня  это  было  странное
возвращение в атмосферу Всемирного фестиваля в Москве. Сидящему рядом  греку
я рассказывал об их  фильмах,  что  видел  на  фестивале,  и  хвалил  их  за
сдержанность и скромность.  Он  узнавал  в  моих  рассказах  свою  страну  и
подтверждал эти ее, дорогие ему качества. Так и должно быть,  так  у  нас  и
есть! Мне было неловко за нас, советских,  содержащих  их  в  заключении  со
времен Отечественной войны. Я просил его там, в Греции, не чернить нас  всех
подряд - у нас ведь и хорошие люди есть. Он прищурился и ответил: да,  есть,
но они вот здесь, и показал на всех нас. Это нас рассмешило. Через  два  дня
всех греков увезли.
   Жак делал иногда тематические концерты в сушилке. Особенно мне запомнился
цикл старинных английских песен - баллад. Иногда он кротко переводил, о  чем
он поет. - Дорога длинная длинная, она идет и грустная. О, Гонолулу... Тогда
только только появился рок-н ролл, и Жак всех спрашивал, как это звучит,  но
мы затруднялись объяснить. Приемников в лагере не было, а  по  радио  ничего
подобного не передавали.
   На следующий день мы уже освоились. Я осмотрел всю зону, зашел в "индию",
так называли бараки бытовиков, где  вся  "шерсть"  или  "сшерстенные",  т.е.
уголовные преступники по всему спектру  статей.  Порядок  у  политзеков  был
намного лучше, чем в тех бараках.
   Новогодний вечер проходил  в  клубе  после  ужина.  Столы  убрали  и  вся
столовая стала залом. Из женской зоны были представительницы - трое девчат в
юбках до самого пола и строгих кофтах до подбородка. На сцене играл  духовой
оркестр.
   Когда в самодеятельности на заводе я пел куплеты о недостатках  в  работе
разных служб завода на мотив "Раскинулось море широко...", то предварительно
все тексты прочитывались начальниками, это считалось в порядке вещей.  Здесь
же была воля: спрашивали только, что собирается  выступающий  делать:  петь,
плясать или читать, и как его объявить. Такая демократия тоже была внове.
   Вдоль стен столы и скамьи забиты зрителями. Девчата пели со  сцены  песни
под аккордеон, а потом просто стояли - такие стройные и  красивые.  Один  из
заключенных (семь убийств, по 25 лет - 175  срока,  но  с  погашениями,  сам
поэт, он, после освобождения, тоже приезжал к нам  в  Лобню)  В.  Рекушин  с
надрывом читал поэму  Верхарна.  Оркестр  исполнял  попури,  ну,  а  гвоздем
программы был, конечно, Жак. Он запел  песню  из  популярного  тогда  фильма
Р.Капура "Бродяга я... Никто нигде не ждет меня...". Зал был в восторге.
   Начались танцы. Трое девчат были в прямом смысле нарасхват. Два оборота в
вальсе,   и   будь   любезен   передай    девушку    следующему    партнеру.
Затейник-массовик объявил конкурс с призами.  Запомнился  грузин-танцор.  Он
попросил оркестр  сыграть  лезгинку.  Оркестр  грянул.  Танцор  выскочил  на
середину зала, тонкий, стройный, в серых ватных штанах, широких  в  заду,  в
белой майке и белых  баскетбольных  тапочках.  От  ярости  танца  шнурки  на
тапоках развязались, танцевал как в бочке, самзабвенно, как  дорвавшийся  до
дела специалист, и  получил  заслуженный  приз  -  яблоко  и  пачку  папирос
"Беломорканал". Он поднял руки с призами и торжественно,  под  аплодисменты,
прошел по залу в свою компанию, где натянул на разгоряченное тело фуфайку.
   После "бала" мы пошли к своему бараку, обсуждая  впечатления.  Трансляция
радио была включена., и когда ударили куранты, кто-то выбежал  из  барака  и
раздал нам по леденцу.  Сосали  леденцы  и  отливали  в  снег  -  в  сторону
запретки, на ночь. Я сказал, хорошо бы  пятьдесят  восьмой  год  стал  годом
освобождения всей пятьдесят восьмой стати, но шутку никто  не  поддержал.  У
каждого были свои  думы  в  этот  момент,  а  впечатление  от  бала  и  всей
обстановки вокруг не предвещали ничего отрадного. Да и поступление по этапам
возвращенцев и новые пополнения ничего хорошего не сулили.
   Через несколько дней подготовили этап  в  Чуну.  Там  тот  же  ритуал.  У
состава всех разделили на группы и  пешом  повели  по  лагерям.  Здоровых  -
работать на ДОК (деревообделочный комбинат), а больных в больницу. Это  зона
в две тысячи человек, нетрудоспособных и частично нетрудоспособных,  занятых
легкой работой в трудовых бараках (расщепляют  слюду  из  камней  вручную  и
т.п.)
   Для тех, кто не мог идти или нести свои вещи, были предоставлены подводы.
Неходячих выносили из  вагонов  и  сажали  в  сани.  Некоторые  со  скрытыми
недугами (радикулит) пытались к этой  группе  присоединиться,  но  их  гнали
охранники. Мол, и так дойдешь.
   Этап тронулся и по пути разошелся в двух  направлениях.  Мы  остановились
перед воротами лагеря пятерками в каждой шеренге, держа друг друга под руки,
с охраной и собаками слева  и  справа.  Ворота  распахнулись,  и  мы  начали
вливаться внутрь зоны. По обе стороны входящей колонны стояли  зеки.  Крики,
приветствия, узнавание знакомых, удивление и радость встречь.  Как  новичок,
не зная распорядка, жду своей участи. Приводят в барак и указывают место  на
нарах. Это двухэтажные нары на четыре человека. Двое внизу, двое вверху. Мне
досталось верхнее слева место. Дневальный дает пустой матрац, и нас ведут  в
рабочую зону с этими матрацами и пустыми наволочками  в  столярный  цех.  Их
надо было наполнить стружкой и принести в барак. Набираю, что попало из кучи
и становлюсь в толпу готовых к возвращению. Надо было набрать сухую стружку,
а я этого не знал и набрал, что под руку попало, - волглую. Пришли по  своим
местам и начали стелить.  Время  было  позднее.  Все  успокоились,  осталось
только предаться сну и забыться. Свет погасили и, несмотря  на  возбуждение,
вызванное новым местом, разговорами, я от усталости уснул.
   Разбудил меня удар по зубам. Вначале спросоня не мог понять, где я и  что
происходит. Быстро очухался,  отбросил  руку,  что  так  и  лежала  на  моих
челюстях и понял ситуацию. От такого необычного  пробуждения  не  мог  снова
уснуть, стал оглядываться и изучать ситуацию. Барак пятистенный, и в  каждой
секции по пятьдесят человек. Нары узкие и стружечный матрац, один от другого
отделяет вертикальная доска саниметрв двенадцати высотой. Если учесть высоту
матраца,  то  перегородка  получается  совсем  невысокая.  Практически   это
двухспальная кровать гораздо уже тех, что теперь стоят  в  наших  квартирах.
Сосед мой по нарам оказался дородным мужиком с дурной  привычкой  храпа.  Он
храпел, как пушка стреляет, по возрастающей, и в момент  пика  своего  храпа
разбрасывал свои богатырские руки в стороны и затихал. Вот это разбрасывание
рук и разбудило меня. За ночь приходилось получать не одну зуботычину.  Спас
меня только переезд  в  другое  место.  Гляжу  вокруг:  сполхи  возникают  и
пропадают над нарами - огни. Это, доведенные до отчаяния укусами клопов зеки
вскакивают на колени и, запалив  спичку,  поджигали  их  на  стенах  барака.
Казнив таким образом десяток другой особей, человек успокаивался и продолжал
сон. Клопиные зарницы возникали там и сям в течение всей ночи,  а  внизу,  в
темноте,  кто-то  кашлял.  Начинался  кашель  с  легких  толчков  воздуха  и
постепенно рос в ритме и стиле звучания болеро Равеля,  пока  не  завершался
задыханием, почти рвотой. Через передышку все повторялось - кажется это  был
туберкулезник. Между рядов нар ходил в темноте человек с белой  повязкой  на
лбу и стонал. Говорили потом, что  он  симулирует  сумашествие,  но  ему  не
удается это делать убедительно. Справа рядом был какой-т азиат, он всю  ночь
скрипел зубами так страшно и пронзительно, что звук этот рвал  душу,  как  и
кашель снизу. По утрам этот азиат обычно в коленном поклоне утыкался головой
в тюбетейке в подушку и молился. У него не было  привычки  мыться  и  запах,
который распространялся со стороны его нар, переносить было нелегко...
   Первая ночь в бараке,  с  новыми  соседями  по  нарам,  конечно  же  была
своеобразной, но вспомнив  христианина,  с  которым  я  сидел  в  тюрьме,  я
подумал: приживусь...
   Работать направили в цех стенбруса. ДОК выпускал  стандартные  казармы  и
щитовые дома. В этом цехе из сырых бревен делали  прямоугольные  брусья  для
стен определенной длины  и  сверлили  в  них  отверстия  для  соединительных
деревянных штырей.  Ребят  направили  на  другие  работы.  Моя  задача  была
загружать вагонетки сходящими с конвейера брусьям и перекатыват вагонетки по
узкокалейке к вагонам на железнодорожных путях. Вагоны днем и ночью  грузили
другие зеки под постоянной  охраной:  вдруг  возмет  и  заляжет  кто-нибудь,
готовый к побегу, в нишу между брусьями, да и уедет с вагоном.  Морозы  были
пятидесятиградусные,  а  вагоны  открытые.  Работали  в  ночную  смену.  Цех
длинный, деревянный, с двумя конвеерами вдоль стен и постоянно  открываемыми
воротами с двух торцов. Натопить его было трудно, но все  же  температура  в
нем была градусов на на 30-40 выше чем на  улице.  Вагонетки  выкатывали  за
ворота, при полном безветрии, в свете прожекторов, над человеком стоял столб
пара от вымерзающей на нем ватной  одежды.  Кристаллики  влаги  устремлялись
вверх и создавлось впечатление какого-то вознесения духа.  Каждый  со  своим
столбом сновал по погрузочной площадке, пока вагонетку опять не  загоняли  в
цех.
   Работа была тяжелая. Немного освоившись с обстановкой, через пару недель,
я стал просить нарядчиков пропустить меня днем, когда мы отдыхали, в рабочую
зону,  чтобы  поговорить  с   главным   инженером   о   б