таким же образом стальные прутки в зубах. Брал в пасть тридцати милиметровый
пруток, это диаметр грифа штанги, и навалившись по сторонам на пруток ребята
гнули его, как в тисках. Конечно, тут был фокус для людей, не знающих теории
сопротивленя материалов, но команда у него была подобрана, и я предложил  им
заняться более  веселыми  и  эффективными  номерами,  не  требующими  такого
громоздкого реквизита. Кстати, никаких подпилов в рельсах и прутках не было.
Все  было  чисто,  но  мне  такие  номера  казались  дикими  и  хотелось  их
сплоченность и желание сделать что-то  новое  направить  в  более  легкое  и
эффектное русло. Тем более что силач (к сожалению, не помню его  фамилию)  в
одном из выступлений, когда не нашлось круглого прутка, выломал себе зубы  о
квадрат и теперь клал на оставшиеся зубы полотенце.
   Вскоре мы  подготовили  сценку  "Комический  бокс"  с  избиением,  судьи,
секунданта и зрителей-актеров на сцене. Ребята были физически развитые, и не
стоило большого труда обучить их акробатическим упражнениям. Номер прошел на
конкурс между лагерями и мы показывали его на смотре,  который  проходил  на
больнице в той же Чуне. Когда нас везли на открытом грузовике с  конвоем  на
смотр, посреди поселка вдруг все участники разом заорали:  У  р  р  а!  Стал
оглядываться,  чтобы  обнаружить  причину  такого  восторга.  Оказалось,  на
обочине дороги стоял милиционер в полной форме. Так  артисты  приветствовали
почти "родного" всем человека. В лагере же его не увидишь, там одни солдаты,
и многие соскучились по его виду. В самодеятльности было больше бытовиков, а
не политических.
   Тогда в лагере был странный период, когда политическим разрешалось носить
волосы и ходить в любой одежде.
   На больнице (л/п 02), где  жизнь  спокойная  -  две  тысячи  полубольных,
начальство и устроило этот смотр. Офицеры с женами и детьми в  первых  рядах
демонстрируют "их" достижения в деле культурного воспитания. Мне совсем было
наплевать на их амбиции и интересовался я только собственными заботами -  не
потерять форму и не впасть в уныние, что  опасно.  Блатняки-ребята  имели  и
другие заботы, когда на себе и в реквизите переправляли наркотики и другое.
   Здесь я встретил Леву Вепринского! Пьяницу,  которого  жена  посадила  на
десять лет за анекдоты. Киевлянин, он послал жалобу лично Хрущеву, и написал
о своем личном плохом к нему отношении, как к человеку, а  вовсе  не  как  к
политическому деятелю. Сняли ему пять лет, и он хорохорился,  что  снимет  и
остальные. Когда в зоне выдавали  белые  байковые  портянки,  все  обитатели
становились нарядными. Серые как мыши зеки надевали портянки вместо  шарфов,
и пока они не становились, как и вся одежда серыми,  и  не  перкочевывали  в
сапоги,  форсили.  Л.В.  отличался  предприимчивостью  и  тут  же  сообразил
организовать  на  больнице  производство  белых  кепок  из  этих   портянок.
Предприятие быстро набрало силу и иметь такую кепку стало престижным.
   Когда он под каким-либо предлогом приезжал в нашу зону и первым из гостей
старался войти в нее в своих темных  американских  очках,  то  сразу  громко
орал: - Как здесь жиды? Не обижают?
   К нему относились по-доброму, хотя антисемитов в  лагере  была  тьма.  Не
было человека,  которого  не  заподозрили  бы  в  скрытой  принадлежности  к
семитам. Для некоторых все без исключения были евреями, кроме  него  самого,
самого лучшего.
   ( Когда теперь через 42 года Лева приезжал в гости ко  мне  в  Канаду  из
Израиля, мы попили с ним "Смирновской" и повспоминали. Если человек имеет  в
себе стержень а не флюгер, он не истреплется).
   Но я отвлекся от культурной жизни лагеря. Здесь встречалось много людей с
обнаженной  судьбой,  людей  инересных,  своеобразных,  и  хочется   о   них
рассказать.
   Мы с иранцами имели большой успех на смотре, и они  загорелись  поставить
другие комические  номера.  С  пьяницей,  от  которого  убегает  бутылка,  с
капризным клиентом, в том же ресторане,но  никак  не  могли  найти  клейкого
материала для изготовления макарон, которые прилипают к  пальцам  клиента  и
физиономии официанта. Сцены выглядели очень смешно и ребята показывали в них
чудеса выдумки,но завершить задуманное нам не  удалось,  потому  как  группа
распалась по независящим от нас причинам.
   Приезжали в лагерь лекторы, пропагандисты, но успеха, конечно, не  имели.
Зеки народ  битый  и  умный  и,  когда  лектор  упоминает  о  "международной
напряженности", и зала перебивают,  например  репликой  -  "Не  понимаю!  Вы
хотите сказать, что  советский  народ  напряжен  против  американского?  Или
наоборот?", и подбные вопросы с прсьбой уточнить бессмыслицы. Задавать такие
вопросы  опасно,  офицер  каждого  берет   на   заметку,   и   прикидываться
непонимающим дураком тоже опасно, но вопросы задают, и в  результате  лекция
комкается и проваливается. Ложь, которой нас питали, рождает ложь.
   Приезжал к нам  Иркутский  драматический  театр.  Своеобразное  положение
людей в лагере таково, что некоторые зрители предпочитали смотреть спектакли
тоже своеобразно: снизу. Во время спектакля мой сосед по скамейке  -  старый
лагерник, толкнул меня в бок и указал на вылезающих из-под сцены молодцов  с
раскрасневшимися физономиями, и пояснил: онанисты. Они под сценой, ползая на
коленях, через щели  в  настиле  смотрят  спектакль  по-своему.  Главное  же
развлечение было, конечно, кино. Будто побываешь  на  свободе.  Не  зря  его
назвали  иллюзионом.  Особое  впечатление  произвел  французский   фильм   о
фальшивоманетчике, который влюбился в очаровательную продавщицу из  магазина
готового платья и пригласил ее в  ресторан  с  варьете,  а  перед  тем,  как
смыться, размышлял о том, куда ему податься -  на  канарские  или  гавайские
острова.
   Лагерь наш походил на на многоязычную ООН. Когда приходил новый этап,  мы
порой не понимали языка вновь прибывших и тут же кликали толмачей.  Едва  ли
нашелся бы язык, с которого не смогли перевести обитатели лагеря. Разве  что
с сензарского наречия, о котором  наш  знакомый  Геннадий  Черепов  -  поэт,
говорил, что из русских этот язык знала только знаменитая Блавдская.
   В этапе с "архитектором" пришел солидный мужчина в халате и по-русски  не
желал говорить ни с кем. Найденные толмачи разъяснили, что это  председатель
колхоза,  Герой   Социалистического   Труда,   решивший   раздавать   урожай
колхозникам для их жизни в  зависимости  от  численности  семьи,  а  уж  что
останется сверх того, отдавать государству. За  самоволие  и  "экономический
подрыв государства" он получил десять лет сроку.
   Особенно тяжело, по моим наблюдениям, заключение  переносили  японцы.  Не
желая изучать язык и разговаривать по-русски, они все терпели. После работы,
брезгливо сбросив с себя ненавистную  серую  робу,  они  долго  и  тщательно
мылись над умывальником, облачались в свои кимоно  и  аккомпонируя  себе  на
гитаре, сидя на табуретках посреди барака, пели такие  щемящие  душу  песни,
что не проникнуться их тоской было нельзя.  В  основном  это  были  рыбацкие
песни о разлуке и надежде на  встречу.  Удивляло  их  мастерство  играть  на
гитаре. Почти все они владели ею в совершенстве. Это были простые рыбаки, за
нарушение границы получившие по три года  срока.  В  своих  одеждах,  манере
держаться, со своми татуировками, выполненными с изумительным  масерством  в
отличие от наших - "Что нас губит?  "-  с  иллюстрациями,  они  успокаивающе
действовали на окружающих, демонстрируя пример выдержки и достоинства.
   Прибалтийцы тоже держались обособленно. Жили  они  в  своих  бараках,  со
своей  культурой  общения,  не  смешивались  с   остальной   массой   зеков.
Музицирующих среди них было много, и инструментов разнообразных они  держали
достаточно. Свидетели Иеговы различных националностей  были  связаны  верой.
Они часто  собирались  у  летней  эстрады.  Выходил  на  сцену  новичек  или
закленный в диспутах боец, и они задавали им "крамольные" вопросы,  проверяя
их готовность участвовать  в  дискуссии.  Каждый  из  них  знал  примитивные
"каверзные" вопросы атеистов, и вместе они искали правильный ответ  на  них,
анализируя все за и против и укрепляя таким образом себя в вере.
   Им неоднократно предлагали отречься от Иеговы публично,  обещая  свободу.
Но понятие свободы для атеиста-надзирателя и верующего  человека  -  разные.
Мне ни разу не пришлось столкнуться со случаем отречения,  несмотря  на  то,
что у многих были семьи с детьми и родителями, а разлука предстояла  долгая.
Официальную церковь ои отрицают, за ее послушание власти. Это для меня  было
в диковинку. С детства вбивали в голову  представление  о  верующих,  как  о
неполноценных, выживших из ума старухах, к  которым,  в  силу  их  убогости,
нужно относиться снисходительно.  Здесь  же  я  увидел  крепких,  молодых  и
твердых в вере людей. Любое выражение незвисимости противно власти и  опасно
для нее. Поэтому она притесняет, сажает и лжет  по  отношению  к  свидетелям
Иеговы и всем верующим вообще.
   Мне, атеисту и бывшему комсомольцу, вера в Бога с детства казалась чем-то
темным и непонятным. Здесь же я убедился в  противоположном.  Люди  в  самых
невероятных обстоятельствах верят в счастье и светло поют об этом.  Поистине
Свидетелем  Иегивы  может  стать  только  внутренне  свободный  человек.   С
огромными трудностями доставаемая ими брошюра "Сторожевая башня", издаваемая
во многих странах, была для них опорой и светом. Я верил в победу их духа, и
сам обретал твердость. Иранцы, за  исключением  контробандистов,  переходили
границу по глупости. Собирается группа молдых здоровых ребят, и  подогревают
друг друга разговорами о привольной  жизни  в  СССР.	 Работы,  мол,  сколько
хочешь, калым платить не надо, невесты на выбор, куры ходят по улицам и яйца
ими снесенные никто даже не подбирает.
   Идет эта группа и тут же попадает в лапы КГБ. Три года каждому за переход
границы. Поищут зачинщика, главаря и, не найдя следов ЦРУ, посылают их к нам
в длинных до пят рубахах с карманами,  в  которых  они  перешли  границу,  и
больше ни с чем. Здесь им выдают одежду, место в бараке и дело, которым надо
заниматься,  за  которое,  после  вычетов  за  одежду,  питание,  содержания
начальства, солдат и собак, еще что-то можно получить. Многие выписывали  по
посылторгу клюшки, хоккейные коники и всю амуницию для игры. Тогда  еще  все
можно было заказать и получить на адрес лагеря. После работы  они  сражались
на ледяных пяточках до полного изнеможения, а утром опять шли на работу. Эти
ребята  мне  были  симпатичны  своей  неутомимостью,   прямым   и   открытым
восприятием жизни такой, как она есть, без оглядки.
   Для меня была  очевидной  невозможность  изменить  существующие  порядки.
Ребята, играющие в  политику  из  группы  "Гражданский  Союз",  впоследствии
осужденные на дополнительные сроки, не внушали  мне  доверия.  Все  мы  были
знакомы, их действия всем в  нашем  кругу  были  известны.  Было  похоже  на
ловушку. Так, однажды было объявлено о собрании в помещении курсов повышения
квалификации механизаторов. Один из членов этого Союза должен был рассказать
о политической оппозиции в  различных  регионах  страны.  Его  сообщение  не
внушало доверия, а весь класс  в  какой-то  момент  был  заполнен  солдатами
охраны.  Начали   переписывть   фамилии   всех   присутствующих.   Наверняка
осведомители донесли о предстоящем  собрании,  и  вся  конспирация  являлась
блефом. Мне было неприятно оказаться в такой глупой ситуации не из-за боязни
последствий (хотя кому нужно увеличивать  срок!),  а  из-за  бессмысленности
всех их действий. Они  никак  не  могли  выпрыгнуть  из  клетки,  в  которой
выросли! То же "политбюро", тот же ЦК, те же должности и деление  портфелей,
мне это казалось примитивом, тем более  в  условиях  лагерного  стукачества.
Конечно, главным в моем отмежевании от этого  "Союза"  была  осторожность  и
"здравый смысл" крестьянина. Родители мои и их предки из  крестьян,  и  я  с
гордостью себя причисляю к их сословию.
   Сам по себе "здравый смысл" настолько неопределенен  и  субьективен,  что
позже мне было радостно вникать в здравый смысл других  людей.  Статьи  А.Д.
Сахарова, сочинения А.И Солженицына, П.  Григоренко,  материалы  Хельсинской
группы правозащитников, Воспоминания Р. Пименова, Б. Вайля и других активных
людей, верящих в действенность борьбы и поступков вопреки "здравому смыслу",
были мне наукой. Движение нравственного сопротивления в лице А.  Марченко  и
Л. Богораз, явилось для меня высшей  мерой  человеческого  духа  и  верности
достоинству.
   Это было позже, а  в  тот  момент  мысль  была  направлена  на  скорейшее
освобождение и бессмысленность нашего здесь  содержания.  Не  понимая  общей
ситуации в стране и мире, я не переставал верить в свой труд, который должен
"вливаться в труд моей республики".
   Мне дали на работе маленькую комнату со столом,  оборудованным  чертежной
доской перед окном с решеткой. За спиной была дверь, и мой начальник П.Мулик
часто заходил и  разглядывал  мою  работу.  Не  потому,  что  видел  во  мне
бездельника и  пытался  контролировать,  а  из  любопытства  к  делу.  Более
молчаливого человека мне в жизни встречать не удалось. По отдельным словам и
междометиям мне стала понятна его скрытая мечта - изобретательство.
   В нем был заложен дар инженерных решений. Он в общих чертах объяснял  мне
свой замысел, а я воплощал это на ватмане. Вот этот процесс воплощения и  не
давал ему покоя. "Если бы я  так  умел,  -  говорил  он,  -  много  бы  чего
напридумал.!". За несколько месяцев работы с ним мы разработали ряд - восемь
или  девять  -  деревообрабатывающих  станков:   многопильных,   распускных,
навесную пилу к шпалорезке, ограждение по  конкурсу,  к  той  же  шпалорезре
объявленному Иркутском, и  другие.  Станки  изготавливали  тут  же  по  моим
чертежам-эскизам. Справочника ни одного. Мне в  каморку  тащили  подшипники,
цепи, ремни, цилиндры, пилы, редукторы,  электродвигатели,  обрезки  уголка,
швеллера т.е. все что естьи, имея их в наличии, я мог проектировать  станки.
Чертежи брали прямо  из-под  рук,  а  некоторые  станки  запускали  сразу  в
нескольких экземплярах. Однажды у нас с Петром вышел спор. Я доказывал,  что
приводную звездочку и на шести тянущих роликах одной цепью не  соединить,  а
он уверял, что здесь недодумано. Наутро он изобразил мне решение, и оно было
верным. Впоследствии, когда я учился в Мосстанкине, послал эту  загвоздку  в
"Задачник  конструктора"  журнала  "Наука  и  жизнь",  она   тут   же   была
опубликована, и мне многие тоже писали, что ее не решить. Ответы же печатали
в следующем номере. Но это было решение технического вопроса, о себе  же  он
ничего не говорил. Отбыв десять лет заключения, он остался жить здесь  же  в
Чуне. Обзавелся семьей и продолжал работать на Доке уже "вольняшкой".
   Тайга летом горит почти постоянно, и он часто из-за этого не  выходил  на
работу. Вольных посылали тушить пожары. Однажды мы шли с ним  по  деревянным
настилам бревнотаски, а вверху стрекотал самолет. Плетясь за ним, я спросил:
"пожарный"? Он посмотрел и ответил: "Санитарный". Через  длинную  паузу,  и,
видимо, вспоминая, вдруг оживленным  голосом  сказал:  "А  я  ведь  тоже  на
самолете летал, дважды. Первый раз из-под Сталинграда нас вывозили  раненых.
Стонали все кругом и болтало сильно. Второй раз в салоне. "Огонек" лежит  по
полкам, а на руках наручники". Меня удивил такой длинный рассказ.
   От пожаров часто было трудно дышать. Выйдешь  на  улицу  -  все  в  дыму.
Зайдешь в барак - то же самое, и опять тянет на улицу, будто там легче.  Это
было летом, а весной, с наступлением  тепла,  начиналась  война  с  клопами.
Заваренный герметично кузов самосвала ставили на опоры, и под ним  разводили
костер.  Заполнявшая  его  вода  кипела.  В   секциях   бараков   начиналась
генеральная уборка. Нары-"тачанки" - двухярусные, на четыре  человека,  были
совершенной,  классической  конструкцией,   отработанной   многими   годами.
Несколько ударов обухом топора по деревянным клиньям, и они  превращаются  в
груду полностью разобранных деталей. В собранном виде нары обладали  высокой
жесткостью и никогда не скрипели и не шатались. Детали нар тащили  к  кузову
самосвала и бросали  в  кипяток.  Слой  отварных  клопов  и  пятна  жира  от
циркуляции  воды  собирались  по  углам  кузова,  а   посередине   клокотали
восходящие потоки воды и пропаривались детали нар. После доставки их в барак
и сборки было приятно смотреть на них, хотелось поздравить - с легким паром!
А на душу приходило успокоение, тоже как после бани, но уже  не  только  для
себя, а и для них (для нар), в общем-то и не кусанных.
   В выходные дни мы общались между собой, знакомились и  занимались  самыми
разными делами. Когда людей сгоняют помимо их воли в такие скопища,  то  они
сами по себе разбиваются в группы по  интересам.  Как  теперь  говорят  -  в
неформальные группы.  Диапозон  групп  был  большой:  наркоманы,  педерасты,
верующие многих направлений, любители  поэзии,  чифиристы,  знатоки  языков,
анашисты, любители поболтать и послушать невероятные истории  с  побегами  и
приключениями, политики, шахматисты, картежники и многие другие.
   Был у нас в зоне дед, совсем старый. Солдаты  дали  ему  отдельный  домик
вроде баньки, но он, пожив там, вернулся в барак. "Скучно одному, а я привык
жить и общаться с людьми", - говорил он.
   На работу его  не  выводили.  К  нему  приезжала  на  свидание  такая  же
старушка-жена, и ее пускали в зону. Усядутся  они  на  бревне  и,  покуривая
махорку, беседуют. Нам было интересно его  послушать.  Журналист  и  историк
Урала, он  мог  многое  порассказать.  Данный  ему  десятилетний  срок  меня
удивлял. Спрашивал его на этот счет.  Мы,  мол,  молодые  и  можем  являться
какой-то потенциальной угрозой власти, а он почему здесь? За что?
   Усмехнулся и ответил, - да сказал, что коммунисты хуже царских жандармов,
они меня и посадили. Когда мы смотрели  на  него  в  недоумении,  он  сам  и
уточнял ответ,- были бы они лучше, ведь не посадили бы? Главное,- с усмешкой
говорил он, - в жизни - не задумываться.
   И утверждал: задумаешся - пропадешь.
   В КВЧ книги выдавал тоже журналист. Я частенько бывал в библиотеке  и  он
меня знал. Сегодня увидел его в бурном возбуждении.  В  руках  у  него  была
газета. Он подошел к моему столику и попросил прочитать заметку.  Вот,  вот,
тыкал он пальцем в полосу - читай. Я же за это сижу! Что  теперь  будет?  Он
написал статью или письмо властям об отслуживших свою службу МТС и предлагал
передать  технику  непосредственно  колхозам,  которые  бы  ее   берегли   и
использовали по своему усмотрению. Срок за это пять лет.  Теперь  же,  после
опубликования постановлении об упразднении МТС, он гадал, как же поступят  с
его приговором?
   В  этот  период  наметилась  тенденция  пересмотра   дел,   связанных   с
политической статьей, в основном 58-10, и переквалификации  на  хулиганство.
Особенно  она  усилилась  после  заявления  Хрущева  об  отсутствии  у   нас
политических заключенных. Его придворные, наконец, додумались запрятать их в
"антигосударственных  преступников":  остричь,  лишить  гражданской  одежды,
одеть  в  полосатую   (признак   развития   текстильной   промышленности   и
производства красителей в отличии от сталинской - сплошь серой) и превратить
в "тигров".
   Теперь, читая воспоминания Бурлацкого о том, как они в шикарном санатории
серьезно работали  под  руководством  крупного  теоретика  Куусинена,  решая
вопрос - отменять  или  не  отменять  диктатуру  пролетариата  и  с  опаской
предлагали превратить  государство  диктатуры  пролетариата  в  общенародное
социалистическое  государство,  а  после  найденной  и  утвержденной   новой
исторической формулировки таскались с бутылками водки из номера в номер, я и
подумал,  что   после   превращения   политических   и   контрреволюцинонных