а.  Барнаулу  нужны  были
рукописи и конспекты с коментариями, а их не нашли.  Маме  я  читал  кусками
написанное, и все ей казалось слишком "политическим" и упадническим. Тревога
за мою судьбу заставила ее сжечь все, ненайденное  при  обыске,  и  это  был
правильный шаг. Был предварительный допрос, но велся он вяло, без  интереса,
и протокол практически ничего не  содержал.  Ночью:  воронок,  вокзал,  купе
"столыпинского вагона" отдельное, как для особо опасного преступника.  Часов
через десять  и  ко  мне  натолкали  людей.  Помещать  их  было  некуда.  На
незапланированной остановке, возле какой-то деревни,  слышим  крик,  плач  и
сквозь решетки видим толпу людей возле насыпи. Солдаты  на  крутую  подножку
подняли древнюю старуху и поместили ее к женщинам. Опытные "путешественники"
говорят о направлении на Уфу. Когда врывались солдаты для очередного  шмона,
особенно жалко был смотреть на  пожилого  мужчину.  Снимая  штаны  дрожащими
руками, он зачем-то говорил: я же член партии. Осужденный быстрым  судом  за
попытку изнасилования, бывший начальник  крупного  цеха,  он  никак  не  мог
привыкнуть к новому своему положению. Девица-секретрша  порвала  бюстгльтер,
поцарапала себя и со спущенными трусами с криком вылетела из  его  кабинета.
Так она исполнила план своей мести. Суд не долго разбирался,  и  он  получил
пять лет. Мой путь в Баранаул, теперь уже в качестве заключенного, начался.
   В этот город меня распределили после техникума. День приезда  мне  хорошо
запомнился. С вокзала я позвонил директору Барнаульского завода механических
прессов и попросил машину. После выяснения вопроса об объеме  моего  багажа,
состоящего из одного чемодана, он объяснил, как после автобуса пересесть  на
трамвай и доехать. Я предъявил оправдательную справку за опоздание на работу
из-за участия в параде и коротко рассказал о себе.  Директор  предложил  мне
сходить пообедать в столовую завода, а он решит ,  куда  меня  направить  на
работу. Меню в столовой оказалось незамысловатым. Как в  дальнейшем  мы  его
называли "три с/с", т.е. : щи  с/с  (щи  пустые  со  сметаной),  оладьи  с/с
(оладьи со сметаной) и чай с/с (чай с сахаром).
   Пообедав и вернувшись в  заводоуправление,  я  увидел  там  руководителей
подразделений. Решение было уже готово: меня  направляют  в  конструкторский
отдел с окладом 800 рублей. Я ответил согласием с одним только  возражением,
что оклад явно завышен. Все в недоумении переглянулись и уставились на меня?
Я пояснил, что обеды очень дешевы и можно прожить  и  на  меньшую  зарплату.
Когда шутка дошла, они развеселились и сказали, что у них в столовой и  мясо
бывает. Направили меня к коменданту для оформление в  общежитие  и  в  отдел
кадров.
   После оформления и подписания на государственный заем в размере месячного
оклада, по дорге к общежитию, прикидывал, - сколько же я  буду  получать  на
руки  после  вычета:  подоходного  и  бездетного  налогов,  комсомольских  и
профсоюзных взносов, платы за общежитие? Получалось негусто.
   Напротив, теперь уже моего завода БЗМП, тоже проходная и ворота  крупного
завода "Трансмаш". У их проходной торговая палатка. Продавщица  вытащила  из
нее столик с весами на тротуар и торгует. Рядом с ней пирамида козьих голов,
напоминающая  известную  картину   Верещагина   "Апофеоз   войны".   Очередь
выстроилась человек в двадцать. Продавщица ловко хватает головы и бросает на
весы. Как я выяснил позже "война" в самом деле была.
   Первый секретарь крайкома КПСС Беляев  заявил  о  полном  самообеспечении
Алтайского края и даже вывоза продуктов в другие районы.  Выиграл  войну  он
сам и вскоре резко шагнул вверх, а вот козы - пострадали.
   Общежитие размещалось в двухэтажном деревянном бараке рядом с заводом.  В
комнате на втором этаже, куда меня поселили, уже проживало 27 человек. Койки
стояли вплотную одна к  другой  ,  и,  чтобы  залезть  на  свою,  надо  было
перебираться через заднюю спинку. Комендант все перетасовал, и мне досталось
место рядом с узеньким проходом, так что я мог ложиться  на  кровать  сбоку.
Тумбочек никаких, и все продукты,  вещи,  обувь  засовывались  под  кровать.
Койки стояли вдоль двух стен, а посередине - длинный дощатый стол и  с  двух
сторон скамейки. В торце комнаты -  низкая  широкая  печь  с  конфорками  из
набора чугунных колец. Как я увидел позже, эти кольца успешно применялись  в
драках в качестве кастетов.
   Вскоре меня вызвали в военкомат. Мне искренне хотелось служить, и я хотел
быть хорошим солдатом. Однако произошла осечка.  В  раннем  детстве  у  меня
болело  ухо,  и  фельдшер,  делая  промывание  и  продувание  повредил   мне
барабанную перепонку. Ухо перестало слышать.На комиссии меня забраковали,  и
я разобиделся и расстроился: вон де какие доходяги годны, а я, спортсмен, не
годен. Выйдя из клуба, где проходила комиссия, я направился прямо в столовую
на Ленинском проспекте. Попросил у буфедчицы стакан водки и конфетку. Залпом
выпил  водку,  закусил  конфеткой  и,  помявшись,  попросил  повторить.  Она
удивленно посмотрела на меня, но заказ выполнила. Я повторил и,  выбежав  из
столовой,  прыгнул  в  автобус,  идущий  в  сторону  военкомата.  Подходя  к
военкомату по деревянному настилу, почувствовал покачивание. Когда зашел, то
твердо спросил, как пройти к военкому. Мне  показали.  Зайдя  в  кабинет,  я
плюхнулся на стул и высказал свои обиды. Полковник-военком  "проникся"  моим
состоянием, тут же позвонил в комиссию этой противной  красотке  брюнетке  в
красном - отоларингологу - передал мои огорчения,  попросил  посмотреть  еще
раз, после чего прибавил, смеясь: "Направим  его  в  артиллерию,  зачем  там
тонкий слух!". Когда я стал неуклюже записывать телефон, по которому  завтра
должен был позвонить, он быстро достал карточку, записал на  ней  телефон  и
пожелал мне удачи.
   Очнулся я в общежитии на своей кровати. Рядом сидела соседка  из  женской
комнаты с кружкой воды и зачет-то говорила мне, что  я  винигрет  ел  и  еще
что-то. Оказывается деревянный настил в обратном направлении от военкомата я
сам пройти уже не мог. На счастье она оказалась поблизости.
   Тут я дернулся за записной книжкой. Нашел  карточку  и  спокойно  заснул.
Утром позвонил брату в Москву и рассказал о своей беде. К моему удивлению он
обрадовался и, поздравив меня, сказал, что я могу быть спокоен, поскольку он
и за меня тоже отслужил. После пятого класса он поддался на агитацию и уехал
учиться  в  школу  юнг  на  два  года,  после  которой  пять  лет   отслужил
рулевым-сигнальщиком и теперь с  запозданием  продолжал  учебу.  Подумав,  я
больше не возвращался к мысли об армии.
   Первый мой начальник, главный конструктор Д.  Г.  Кравченко  произвел  на
меня хорошее впечатление сдержанностью, доброжелательностью и  тактичностью.
Завод, кроме литейки,  состоял  из  деревянных  цехов  и  только  строящийся
сборочный был  кирпичный  и  высокий.  Не  успел  я  толком  ознакомиться  с
производством, как направили на уборку урожая в Кулундинскую степь.
   Только  законченная  строительством  железнодорожная  ветка  была  спешно
сдана. Мы ехали в товарных вагонах. Сидя в дверных проемах и от  возбуждения
болтая ногами (они болтались вдоль всего состава) мы рисковали вывалиться от
постоянных толчков неровного пути. Песни, анекдоты, выпивки, осановки, драки
- разное было в дороге. Добрались до пункта назначения и наша группа от БЗМП
была направлена в колхоз Михайловского района. Привезли нас на  "бригаду"  в
десяти километрах от центральной усадьбы, где мы и проработали  до  холодов.
По выходным дням полагалась баня в деревне и ночевка в  избах.  "Бригада"  -
это деревянное строение со сплошными нарами внутри и столовая в виде  навеса
возле стерни. Иногда к нам приезжала кинопередвижка. Помню, одна из  поварих
не запоминала лиц актеров и поэтому не понимала смысла отдельных эпизодов  и
фильма в целом. Восторг у  нее  вызывали  только  любовные  сцены.  Тут  она
хлопала себя по ляжкам и кричала: "Ятит твою мать - цалуются!".
   Местные жители и колхоз были для меня, привыкшего  к  мсштабам  Рязанской
области, в диковинку. Меньше сотни колхозников, а земли три тысячи гектаров.
Табун лошадей в триста голов, огромные бахчи, леса из прекрасных сосен. Жили
все равно бедно. Этот год  был  исключением.  Урожай  большой  и  с  больших
площадей (это было начало целины), платит колхоз и МТС : зерном и  деньгами.
На зерно - любые дефицитные тавары. Местные жители,  не  привыкшие  к  таким
заработкам, в первую очередь накупили  мотоциклов  и  трещали  ими  по  всем
дорогам, хотя других насущных забот было немало.  Люди  здесь  широтой  были
подстать просторам своей земли.
   Позже стали прибывать помощники с других мест.  Со  своими  комбайнами  и
тракторами.  Прибыл  и  украинец,  как  с  картины  о   запорожцах,   полный
достоинства с длинными висячими усами. Говорил, что уже заработал 120 тысяч.
Закончил косовицу на Украине,  погрузился  на  эшелон,  по  дороге  сняли  в
Курской области, там закончили уборку и теперь уже здесь, вновь  на  работе.
Работал он неистово, косил сцепом - сразу двумя комбайнами. Если  опаздывала
машина за зерном, а бункеры полны, он останавливал сцеп, давал сигнал сирены
в воздух, де предупреждал, ссыпал оба бункера не землю и  продолжал  косить.
Платили с гектара. Было видно, что весь урожай не вывести и не сохранить.
   Кормили нас хорошо, но денег не давали. Поэтому перед моим днем  рожденья
я договорился с бригадиром, и вечером с солдатами, загрузил на току машину с
прицепом повыше,  и  отправился  на  элеватор.  По  пути  подъехали  к  дому
обходчика и пошли на переговоры. Быстро  заполняли  мешки  и  таскали  их  в
сарай. Пшеницы в кузовах заметно поубавилось. Обходчик отряхнул руки, достал
из кармана пачку денег и передал ее мне. Я сунул ее  в  карман  гимнастерки,
где она и пролежала до дня рожденья. В тот день , после  бани  и  ночевки  в
деревне, мы всей группой направились к корчмарю-киргизу на краю деревни.  Он
с радостью принял толпу человек в двадцать и стал суетиться вокруг боченков.
Пачку денег он оценил на глазок,и, не считая ее, сунул под прилавок. Выкатил
новый боченок, притащил разную  тару  и  закуски.  Пока  мы  бражничали,  он
заполнял  тару  нам  в  дорогу,  видимо  по  опыту  зная,  когда  мы  начнем
разбредаться. День был теплый и ясный. После тостов и  общего  возлияния  мы
разделились на отдельные компании и, прихватив с  собой  вина,  через  бахчи
неспешно побрели в сторону бригады. Арбузы были спелые и сладкие, а дыни еще
вкуснее. По дороге закусывали дынями, а арбузами только  мыли  руки.  Многие
позасыпали на бахче и только к вечеру собрались на "бригаде".
   Работал я вначале на копнителе в паре с инструкором райисплкома.  Он  был
пожилым человеком и я удивлялся его  упорству.  Копнитель  -  это  прицеп  к
комбайну в виде арбы на двух колесах, между которыми  поворотная  платформа.
Когда мы стоим у комбайна спиной к поручням, она в горизонтальном положении,
и солому, вылетающую из комбайна  ,  мы  подхватываем  вилами  и  равномерно
распределяем по  всей  площадке  платформы.  Когда  же  копна  готова  и  мы
приближаемся к ряду копен,  надо  бежать  на  ее  противоположную  часть  и,
держась за поручни, весом своих тел опрокидывать ее, тогда копна сползает на
землю. После этого мы бежим опять к комбайну и ставим  ее  в  горизонтальное
положение. Так весь день. Казалось бы все  просто.  Однако  самая  трудность
была в постоянных ветрах. Когда ветер дует в мою сторону,  а  стоим  мы  под
самым хоботом, то извергаемая из него салома с половой и пылью лезет в  рот,
в нос, через очки в глаза, в уши, и дышать  нечем.  Повязанный  платок  тоже
мало помогает. Тут уж ничего не видишь и механически машешь вилами. Когда же
комбайн разворачивается  и  ветер  в  сторону  напарника,  тут  отдыхаешь  и
смотришь на его мучения, только временами, превышая голосом грохот  узлов  и
лязг цепей, орешь: "Пошел!" - и мы бежим  в  конец  платформы  и  сбрасываем
копну. После очередного поворота комбайна я еще  могу  видеть  как  напарник
сморкается, глотает воздух ярко- красными губами на черной от  пота  и  пыли
роже, прочищает уши и протирает глаза с белыми кругами вокруг них от очков.
   Не знаю как инструкторам исполкомов, а конструкторам полезно работать  на
таких дурацких работах. Занимаясь  позже  различного  рода  механизацией,  я
старался всегда ставить себя на место  того,  кто  будет  пользоваться  моей
техникой..
   Или следующая моя работа - прицепщика. Сидишь как пешка на сиденьи плуга,
глотаешь пыль и только в конце  борозды,  через  полчаса,  а  то  и  больше,
нажмешь на крючек, чтобы поднять плуг, а затем опустить.
   Такого рода работы возникают там, где есть  наплевательское  отношение  к
производительности  труда,  к  труженику,   к   делу   вообще.   Работа   на
ДТ-54-тракторе - тоже была нелегкой. За день так надергаешся  этих  рычагов,
что к вечеру руки не сгибаются. Всегда  удивлялся  тем,  кто  выдумал  такие
машины и механизмы. Или сами не испытали  их  как  следует  или  у  них  нет
совести.
   Еще на преддипломной практике в Чимкенте мне впервые пришлось увидеть как
ребята в общежитии завода делали  себе  "мастырки".  На  блатном  языке  это
значит увильнуть от работы путем нанесения  самому  себе  травм.  Прямо  над
электрической плиткой обжигались участки кожи  на  руках  и  ногах  -  чтобы
получить больничные листы. Конечно такие крайние меры вызывали неприязнь.  С
детства приученный работать и находить в работе настоящий, истинный интерес,
я не мог такие действия одобрять. Помню как меня покоробил афоризм  -  лучше
быть стройным лодырем, чем горбатым ударником.  Впервые  я  его  услышал  от
колхозника и воспринял как предательство общего  дела.  Всех  нас  старались
вырастить стандартными недоумками, обманутыми и обреченными!
   По возврашении в Барнаул мы застали недостроенный сборчный цех,  по  всей
площади засыпанный пшеницей слоем метра в три. Она была влажной, и надо было
ее постоянно лопатить от возгорания. Эта работа  продолжалась  до  тех  пор,
пока всю пшеницу не вывезли.
   Незадолго до моего приезда в  Барнаул  ,в  городе  произошли  трагические
события. Люди долго не могли успокоиться и все  жили  под  впечатлением  тех
дней.  Отряды  стройбата,  где  по  большей  части   служил   народ   южный,
основательно заполнили город. Было и хулиганство с их стороны. Каждый случай
связанный с  "черными",  раздувался  в  воображении  обывателей  до  крайних
пределов. Многие на рабочем месте, перебирая в голове слухи, думали: "Я  тут
пашу, а  там  мою  дочь  насилуют".  В  один  день  остановились  станки  на
Трансмаше, на других  заводах,  и  озверевшие  люди  с  прутьями  и  цепями,
распахув ворота, высыпали на улицу.  Останавливали  транспорт,  из  трамваев
вытаскивали солдат и били. С нашего завода никто не выходил.  Кладовщица  из
инструменталки  рассказывала,  как  на  ее  лежащего  прямо  на   трамвайной
остановке сержанта-кавказца били железками по голове до тех пор, пока он  не
перестал шевелиться. "Молоденький такой паренек, -  говорила  она  плача.  И
значки у него - отличник, разрядник". Один перемахнул через забор и  забежал
в цех. Его спрятали в кладовке, дрожащего от ужаса.  Наехали  машины  КГБ  и
МВД, скорая, пожарные, но непоправимое уже произошло  и  звериные  инстинкты
были удовлетворены.
   В отделе я стал девятым по счету сотрудником. Завод пока выпускал  старые
конструкции прессов, а предстояло осваивать и  разрабатывать  новые  сварные
конструкции и линии. Работа меня захватила.
   Темп жизни, во время учебы в Москве стал для меня привычным и здесь я  не
хотел его изменять. Там - занятия в техникуме, лекции в  институте  (успевал
слушать) тренировки, чтение, общественная работа, кино, цирк, театр, общение
- дни были заполнены. Возвращался с тренировок (в 12 часов лифт отключали) и
с трудом поднимался на высокий шестой этаж. Здесь в спортивную среду я вошел
сразу. Работа заменила учебу. С самостоятельными занятиями было  сложнее.  В
общественную работу тоже пока не включился.
   Моими  соседями  по  общежитию  стали  недавние  выпускники  ремесленного
училища. Все они работали  в  литейном  цехе  и  грязные  были  постоянно  -
формовщики стерженьщеки, обрубщики.  Живые  и  любознательные  детдомовцы  -
татары, чуваши, мордва - они, казалось, знали все тюркские  языки  и,  когда
приходили с базара, рассказывали, что там говорят  казахи,  горно-алтайцы  и
другие. Физически недостаточно развитые, ребята на тяжелых работах уставали.
Правда зарабатывали больше инженеров. Больше их зарабатывали только  возчики
на лошадях. Возили они заготовки и детали из цеха в цех, но на каждую  ездку
составляли  наряд  -  погрузка,  разгрузка,  транспортировка  и   за   месяц
набиралось хорошо. Ребята грязными были потому, что  в  цехе  не  было  даже
душа.  Я  написал  в  многотиражку  заметку  о  душе.   Художник   нарисовал
карикатуру, как  из  его  сетки  сыплются  резолюции.  Тем  и  кончилось.  В
общежитии умывальники  были  в  неотопляемых  коридорах  и  все  промерзали.
Умывались утром снегом.
   Каждый вечер соседи по общежитю засыпали меня массой вопросов и  прсьбами
что-нибудь разъяснить. Много было языковых проблем. Когда говорить "зачем" и
когда "почему"? Или как понимать "изобилие"? Отвечаю, что  это  когда  всего
избыток, всего хватает, все есть, чего хочешь. Думают, затем Вакиль говорит:
"Тогда старик нам неправильно сказал". Что неправильно? "Он сказал, что  все
у нас есть, только изобилия не хватает". Так и не разобравшись они стали все
называть  полюбившимся  им  словом  -  "изобилие".  Через   несколько   дней
переделали его в "избили" Пришли и говорят: "Толич, избили, избивают.  Вчера
эта форма 25 рублей  стоила,  а  сегодня  15  рублей.  Как  так?  Изобилие?"
Избили... Как тут объяснить? С  хитрецой  спрашивают  -  почему  узбек  днем
звезды видит, а мы не видим? И смеются  над  моей  растерянностью.  К  осени
следующего года их всех забрали в армию.
   Жизнь входила в  новое  русло  и  складывался  новый  ее  режим.  Работа,
тренировки в спортзале "Динамо" в секции  гимнастики,  занятия  в  городской
библиотеке, литературное объединение в редакции  краевой  молодежной  газеты
"Сталинская смена" ( как зловеще звучит  это  теперь)  стали  заполнять  мое
время. Одну ночь в неделю я не  спал,  а  до  утра  занимался  за  столом  в
общежитии и шел на работу без  всякого  утомления.  Часто  такими  ночами  я
выполнял роль пожарного.  Ребята  действительно  уставали  в  чаду  литейки,
копаясь в ямах с формовочной землей. Часто засыпали даже  во  время  работы,
пригрешись на этой теплой уютной земле в яме. Любимой шуткой у  них  было  -
зацепить сонного краном и поднять. Возвращаясь домой и перекусив кто как  (я
так и не видел,  чтобы  кто-то  готовил  себе  еду,  хотя  плита  все  время
топилась), они за разговорами и засыпали. Курили почти все.  Подушки  у  нас
были ватные, и часто,  заснув  с  папироской  в  зубах,  парни  эти  подушки
поджигали. Смотришь - дым идет, а куряка отвернулся и спит. Подхожу, заливаю
кружкой воды и опять за свои занятия. Однажды все спали и  пажар  зашел  уже
далеко. Проснулись сразу многие от дыма. Все легли  на  пол  под  кроватями,
шумим: "у кого горит?". Не можем  найти  источник  дыма.  Распахнули  дверь.
Лампочки сквозь дым не светят. Потом оказалсь - загорелись валенки на  плите
и ватная одежда.
   Но однажды  привычная  жизнь  изменилась.  В  нашу  комнату  вселили  еще
двадцать человек  уголовников.Комендант  сказал  о  трудностях  с  жильем  и
попросил временно потерпеть.  Все  были  специалисты.  Как  они  говорили  -
сварщики республиканской категории. Большесрочники и зазонники,  т.е.  имели
большие сроки наказания, но  работали  без  конвоя.  Кочевали  по  объектам.
Первый день их пребывания еще был сносен. Правда, напились  они  все,  ребят
повыкидывали на пол, а сами улеглись на их