олее   продуктивном
использовании моих возможностей. К инженеру я  не  попал,  а  переговорив  с
начальником КБ, действительно оказался нужным для доводки и пуска станка  по
фуговке дверей. Был в зоне толковый, судя по  станку,  конструктор,  но  его
дернули на другую трассу и станок некому было  довести.  Он  давал  брак,  а
нужда в изделиях была большая. Восемьдесят  столяров  с  фуганками  в  руках
работали в столярном цехе и вручную строгали двери, доводя их  до  кондиции.
Станок же стоял посреди цеха и не  работал.  Я  попросил  напарника:  одному
работать невозможно. Порекомендовал Николая Семенова. Так мы стали  работать
вместе. Это была удача. Многие старались  найти  работу  полегче  и  шли  на
всевозможные хитрости. Начальник КБ тоже меня поначалу подозревал. Доходяга,
каким  я  стал  после  всех  перепитий,  хочет  найти  работу  полегче.  Это
подозрение легко можно было прочесть в его  глазах  при  первом  знакомстве.
Передо мной он принял конструктором одного парня. Оказалось, что тот  раньше
работал сварщиком и решил попробовать себя в  конструкторах,  потому  работу
эту с чертежами и прочее не считал серьезной. Многие работяги  так  к  этому
относились и относятся. Пока разобрались какой он  специалист,  он  прилично
отдохнул от лесоповала.
   Мы осмотрели станок  и  поняли,  в  чем  ошибка  нашего  предшественника.
Исправить ее не составляло труда, но спешить нам было некуда,  и  мы  валяли
дурака, а зачеты шли день за три. Под  предлогом  поиска  нужных  деталей  и
заготовок можно было болтаться по всей рабочей зоне. Как-никак, а  исполняем
поручение самого главного инженера и имеем на это право.
   За год до нашего прибытия сюда на ДОКе случилось ЧП.  Загорелся  основной
цех завода, оснащенный пилорамами большой мощности. Очевидцы рассказывали об
этом крупном пажаре. Горело так сильно, что телграфные  столбы  на  довольно
большом расстоянии нагревались и начинали фосфоресцировать,  а  затем  после
одного двух сполохов, вспыхивали спичкой сразу от  основания  до  вершины  и
сгорали дотла. Ветра совершенно не было. Осень, все  сухое  и  горит  легко.
Прибывшие пожарные только водонапорную башню поливали. Она уже  почернела  и
готова была вспыхнуть, грозив лишить всю  Чуну  снабжения  водой.  Остальное
спасти было невозможно. Зеки, согнанные из рабочей зоны в жилую,  на  крышах
бараков с ведрами воды наблюдали эту картину уничтожения сердца ДОКа  огнем.
В тот день забрали много  пятьдесятвосмиков  на  следствие,  подозревая  или
желая свалить вину на  диверсию  с  их  стороны.  Оказалось,  что  вовсе  не
политические, а блатной парень проиграл этот цех в карты и  должен  был  его
сжечь. Дело чести, и нужно  признаться  в  вине.  Он  пришел  с  повинной  и
усердствующим искателям дивесантов пришлось "освободить" невиновных. Блатной
на следственном эксперименте показал, где хранил канистры  с  бензином,  где
затаился в пересменок, как разливал и поджигал бензин, где  бросил  канистры
(их там и нашли) и как потом ушел.
   Мы бродили на этом пожарище. Пилорамы, или пилодрамы, как их  называют  в
лагере, стояли башнями чугунных станин. Фундамент  -  на  земле,  а  станины
поднимались на третий, где и происходила разделка древесины, а затем она  по
технологической  цепочке  спускалась   вниз.   Подшипники   выплавились,   и
восстановить ничего было нельзя. Видимо, на одной из них распустили на доски
того негодяя, о котором пишет А. Жигулин  в  своих  воспоминаниях.  Пилорамы
были немецкой постройки.
   В столярном цехе самым уютным местом была клееварка, где варили столярный
клей. Тепло и чисто. Впервые попав туда, я увидел стену, обклеенную корбками
сигарет всех времен и стран.  Удивленный,  я  спросил,  сколько  же  лет  ее
обклеивали? Ребята рассмеялись, прикинули и ответили - сорок  лет!  Как  раз
было начало 1958 года.
   Столяры подозрительно смотрели на нашу работу,  предпологая  подвох.  Мне
было непонятно их враждебное отношение к  нам.  Запусти  мы  станок,  и  три
четверти их можно перевести на другие, более тяжелые работы.  Дальше  тянуть
время было нельзя, но и запускать было опасно. В лагере отношения выражаются
куда более откровенно, чем на свободе. Места получше занимают большесрочники
и уже посидевшие, и это справедливо. Нам,  новичкам,  можно  и  поупираться.
История с нашим знакомым парнем, специалистом по строительству, была свежей.
По  наивности  он  согласился  быть  прорабом  и  стал  налаживать   порядок
по-инженерному. Однажды, когда он смотрел в теодолит, один из зеков долбанул
его лопатой по спине, плашмя. И все расхохотались: мол,  шутка.  Но  он  все
понял и после этой "шутки" тут же отказался от должности.
   Приближалось первое мая. А одной из отстающих  позиций  в  выпуске  домов
оставались двери. Начальники стали спрашивать о готовности  станка.  Столяры
нервничали.
   Утром я запустил станок и стал укладывать дверь на цепной транспортер. По
неосторожности близко подошел к цепям,  захваты  подцепили  меня  за  ватные
брюки и потащили меня под ножи вслед за дверью.  Вывернуться  мне  никак  не
удавалось и я лихорадочно думал, что делать. Я не кричал, а все смотрели  на
меня и молчали, стоя с фуганками в руках.  Заметил,  как  одноглазый  мастер
столяров, с другого конца цеха  подбежал  к  столбу  с  кнопками  и  вылючил
двигатели станки. Ножи были уже рядом. Это было странно,  ведь  именно  этот
мастер больше всех кричал на нас с Николаем и препятствовал запуску  станка.
Я пошел к начальнику цеха и объяснил ему, в чем  причина  задержки  запуска.
Начальник понимал обстановку и попросил меня объяснить столярам, что  станок
самодельный, никто о нем не знает и  плана  с  него  не  спросят.  Он  будет
резервом на случай недовыполнения  плана,  ни  одного  столяра  из  цеха  не
выведут и расценки не снизят. Я собрал мастеров и передал эти  слова.  Целый
день гонять  фуганок  -  работа  тоже  нелегкая,  но  в  тепле  и  заработок
приличный. Объяснил даже,  зная  конструкцию,  как  станок  угробить.  Стоит
только "забыть" топор не транспортере и его не восстановишь, если начальство
не сдержит слова. С другой стороны, работать на нем легче,  и  дверей  можно
гнать сколько надо для плана и заработка.
   На следующий день самые дальновидные стали  вникать  в  то,  как  мы  его
налаживаем, как на  нем  работать,  ремонтировать  и  обслуживать.  Ближе  к
празднику  пришла  большая  комиссия  во  главе  с  главным  инженером.   Мы
продемонстрировали работу станка с помощью столяров, и все остались довольны
замерами толщины по  всем  углам  дверей  и  качеством  поверхности.  Станок
довели, людей обучили, зачем мы теперь нужны? И нас  направили  станочниками
делать заготовки для дверей. Работали мы по ночам, и зачастую вдвоем в целом
цехе. Нормы были высокие.  Приготовленные  днем  заготовки  мы  должны  были
обработать на шипорезных станках.  Берешь  поперечину  от  двери,  зажимаешь
эксцентриком и рычагом ведешь под фрезы. Они вращаются вроде пропеллера  без
всяких ограждений. Николай много раз оттаскивал меня засыпающего от  станка,
опасаясь травм. Потрясет, и опять работаю. Бог берег.
   Как-то мы раньше раньше срока закончили работу и  вышли  за  ворота  цеха
посидеть и подождать развода. Сидим перед запреткой и вышкой,  расположенной
прямо  перед  нами  в  пятнадцати  метрах.  Зона  окружена  тремя  заборами:
проволочным, дощатым и из тонких бревен с  заостренными  верхушками,  как  в
остроге.
   За последним острожным забором стоят на определенном расстоянии  друг  от
друга вышки с  охранниками,  а  по  углам  -  высокие  пулеметные.  Курим  и
беседуем. Солнце уже поднялось и светит на нас. Солдат все маячил перед нами
на вышке, а затем исчез. Услышали хлопок и опять тишина. На соседних  вышках
явное беспокойство. Вскоре увидели сквзь щели заборов бегущих людей.  Первым
по крутой лестнице взлетел офицер с фотоаппаратом. За ним еще  трое.  Офицер
залез на перила и стал фотографировать. Спрыгнул, взял винтовку. Две  других
стали снимать вниз самоубийцу-охранника,  а  его  место  занял  другой.  Все
происходило молча, никаких эмоций не было заметно.
   Мы докурили и пошли на вахту. Мне было не по себе. К воротам  вахты,  где
спускают отработавшую смену и запускают новую, народ стягивался  сам  собой.
Шофер посольства Ирана, получивший десять лет  за  шпионаж,  практически  не
работал и раньше всех приходил к разводу. Его любимым занятием  убить  время
были беседы с охранниками. Подойдет к солдату и через проволоку спрашивает о
колхозе. "Вот видишь, отстоишь здесь с дубиной и опять в свой нищий  колхоз.
А я миллионер. У отца лучшие универмаги и кинотеатры в Тегеране!". На работу
он ходил в светлокоричневом вельветовом костюме и  с  золотыми  кольцами  на
пальцах. Ему постоянно шли посылки и по его инициативе  в  жилой  зоне  была
построена чайхана для отдыха мусульман. Полы  в  ней  и  балюстраду  покрыли
коврами из разрписанных байковых одеял. Там иногда пел и играл Жак.
   Когда вспоминаешь, да еще и это записываешь, всегда в сомнении - стоит ли
об этом? Вот написал про ковры и  опять  то  же.  Борис  Локтев,  о  котором
вспомнил  в  начале,  жил   в   барачном   райончике   напротив   Алтайского
драматического  театра.  Большой  двор,  окруженный  одноэтажными  бараками.
Родители его - актеры погибли в пожаре театра  и  они  с  мальчишкой  братом
остались  одни.  В  бараках  жили  актеры  и   работники   театра.   Женщины
подкармливали их, стирали одежду, а Бориса не взяли в  армию,  как  опекуна.
Друг его отца уехал на летние гастроли и оставил ему прекрасные трафареты из
прессшпана для разрисовки ковров. Ковры в два цвета с простеньким орнаментом
покупали для украшения убогого жилья, а тут в пять  цветов!  Смотрелись  они
как персидские. Нужен первоначальный капитал. Мне отец прислал серый  костюм
на два роста больше для очень худого человека - что достал. Мне он никак  не
подходил. Пошел с ним в комиссионный магазин.  Обрезал  этикетки  и  передал
тавароведу. Тот, перекатывая пальцами ткань верха, а затем и подкладки,  все
заглядывал в тостую книгу с артикулами и определял  цену.  Даже  за  вычетом
комиссионных, мне выдали сумму больше его цены. Сразу  выдали.  Люди  ждали,
кто чего принесет и не имело смысла передавать тавар на  прилавок.  Накупили
краски, байковой ткани, сопожных щеток и растворителя. Валики тогда  еще  не
придумали. Сразу открыли производство. Цены такие - на нашей ткани 150 р.  ,
на вашем одеяле или ткани 100 р. Я на своей работе, а во  дворе  и  в  сарае
пошло ковровое производство. До шести ковров в день сохло на крышах  сараев!
Это криминал - частное производство. Барачные жители понимали это, но  никто
не донес. Братья приоделись. Такие заработки даже не снились. По выходным  я
тоже выходил на рынок. Оденусь понеприметней, картуз на глаза, козью ножку в
зубы и пристраиваюсь среди сидящей публики, чтобы кто с работы не признал. В
руке сумка, а из  нее  торчит  уголок  ковра.  Покупатели  тоже  осторожные.
Переглянимся, и в сторонку. Через небольшое время и на рынок  не  надо  было
ходить. Покупатель организовался сам. Ведь ковры с прекрасными  цветами  шли
вне конкуренции. Излишки денег можно было и прокутить. Среди  спортсменов  у
Саши отец - военный и на лето выезжал в лагеря  .  В  его  большой  квартире
можно было собраться, потанцевать.
   Судьба Жака сложилась нескладно. Окончив музыкальное училище в Лионе,  он
юношей стал известным певцом и выступал в крупных залах Парижа.  При  немцах
пел, а после войны его мать, армянку, потянуло на родину, где и родни-то  не
было. После смерти матери он остался совсем один и  прибился  к  гастрольной
цирковой труппе. Тогда как раз  вышел  фильм  "Бродяга",  и  он  после  двух
просмотров пел ставшую популярной песню. Циркачи  сразу  взяли  его  в  свой
состав, тем более, что после легкого  грима  он  вполне  сходил  за  индуса.
Черные прямые волосы, ровные белые зубы, взгляд артиста, присталный, лукавый
и будто обращенный только к тебе, был подкупающим. Средняя Азия, куда судьба
забросила цирк, привлекла его, и он остался там., быстро освоив новые  ритмы
и экзотические инструменты. Популярность у него была  большая  -  начальство
нарасхват звало его на банкеты и вечеринки.  В  лагерях  повторялось  то  же
самое. И тут он пел начальникам. С той только разницей, что за окном  всегда
видел дежурных автоматчиков. Они забирали его с вахты  и  возвращали  назад.
Он, как и Сергей, так звали иранца, были на  привилегированном  положении  в
зоне. Числились в каких-то бригадах, а в рабочей зоне только отбывали время.
Когда я стал работать конструктором у  механика  цеха  П.  Мулик  и  у  меня
появилась отдельная комната с чертежной доской  для  работы,  он  заходил  в
гости.  Раз  приходит   с   журналом   "Огонек"   и   просит   прочитать   и
прокомментировать статью "Как понимать музыку"(?!).  Русския  язык  он  знал
тогда неважно, а ехидства с юмором у него было полно. Он и свой  срок  в  10
лет получил за анекдоты. Спрашивал со  своей  удивительной  улыбкой:  знаешь
самый короткий анекдот? Пожимаешь плечами. Поясняет: коммунизм! Был у него и
анекдот - о глупости великих лозунгов. Пьяный напротив здания  парламента  в
Париже мочится на проезжей части. Подходит  полицейский  и  предупреждает  о
нарушении. Тогда  пьяный,  показывая  на  парламент,  говорит:  видишь,  что
написано? -"Свобода!". Где  хочу  там  и  ссу...  А  дальше?  "  Равенство".
Становись рядом. Еще "Братство". Слушай, застегни мне ширинку.
   Знал Жак анекдотов множество, отчего и срок  такой  намотали.  Арнольд  и
Лева писали ему жалобы в высшие судебные инстанции, он вверху делал  корявую
подпись: "по русски не умею". Сняли ему семь лет и, он свободился по зачетам
раньше меня, как  раз  в  момент  эпидемии  дезинтерии  в  зоне.  Проводили,
выпустили а в поезде он и заболел. Послали его прибалтийцы к себе на родину.
Сами музыканты и ценители культуры, они снабдили  его  адресами,  где  можно
отдохнуть, оглядеться и не торопясь принять решение насчет дальнейшей жизни.
   До сих пор сидит во мне обида, что начальство узурпировало его и так мало
мы могли его слушать...

   Все же мир тесен. В Москве, при подгортовке  к  поступлению  в  институт,
влючаю телевизор и крупным планом на экране вижу Жака! С  нахальцой,  с  его
армянским носом, он поет фашистскую песню, как нас учили, "Розу  мунду"!  На
всю страну! Камера отъезжает и оказывается это трио иностранных студентов из
самодеятельности МГУ исполняет популярные песни. Даюсь диву. Он популярен  в
университете весьма, но никто не может сказать, на каком же  он  факультете.
Все же мы встретились. По  призеде  в  Москву  он  нашел  Минха,  начальника
Москонцерта и настоящего музыканта. Ему многое  подчинялось.  Жак  всю  ночь
играл у него дома и произвел  хорошее  впечатление.  Оказались  оба  нужными
обоюдно. Минху для улучения самодеятелости иностранных студентов в  МГУ,  за
которую он тоже овечал, а  Жаку  для  получения  постоянного  зароботка.  По
звонкам он едет в классный оркестр в ресторане "Метрополь" и другие, где ему
выправляют трудовую  книжку.  Если  ты  играл  в  таких  оркестрах,  то  это
равноценно   хорошему   музыкальному    образованию.    Книжка    есть,    а
профессионализма  нет,  и   Минх   направляет   его   в   училище   Гнесиных
совершенствовать класс контробаса.  Когда  мы  с  ним  встретились,  кончики
пальцев правой руки были сплошными мазолями.

   Вскоре освободился и Сергей. Перед освобождением  он  раздарил  все,  что
имел, а чайхану вскоре разломали и уничтожили. Некому стало подкармливать  и
веселить начальство.
   В нашей зоне для политических заключенных и  иностранных  подданных  было
много людей, отбывавших сроки наказания по всему миру. Бывает такая судьба у
человека, где бы он ни  был,  все  в  тюрьму  попадает.  Их  воспоминания  и
рассказы  всегда  любопытны.  Чаще  всего  доводилось  слушать  рассказы   о
румынской  сигуранце  и  немецко  гестапо.  Например  о  гирях  на  ногах  в
сигуранце. Бывало, споры между знающими людьми доходили чуть не до драки.
   У Мулика был рабочий, замечательный дока в слесарном деле.  Саша,  бывший
учитель языка, репатриант из Англии, где по вербовке из лагеря военнопленных
работал на шахте. Одиннадцать чемоданов с вещами, - говорил он с  гордостью,
- блестящая шляпа - так я сходил с теплохода  в  Ленинграде.  Дальше  дурдом
(зачем приехал?), обследования врачей и вывод - не псих, значит приехал  как
шпион. Прощай чемоданы и шляпа и получай срок 25 лет за измену родине.
   От входных ворот в зону начинался  "проспект".  Начинался  он  деревянной
аркой с лозунгом: "Труд в СССР - дело чести, дело  славы,  дело  доблести  и
геройства!". У правой колонны была нарисована корова с  призывом  о  высоких
надоях. Какое она к нам имела отношение, я так и не понял. Слева  у  колонны
был нарисован щитовой домик с призывом давать  высокое  качество.  Это  было
прямо обращено к нам. Лозунг о труде через всю арку  был  прикрыт  вправо  и
влево дубовыми листьями (хотя дуб в Сибири не растет),  а  в  середине  было
изображено нечто вроде пъедестала, на фоне которого снуют белые  голуби.  На
венчающем арку пьедестале стояли: пионер,  трубящий  в  горн  и  пионерка  с
голубем, на манер скульптуры Мухиной "Рабочий и колхозница", но в отличие от
колхозницы, ляжка у пионерки была обнажена до  предела  приличия,  тщательно
выполненная художником и являлась как бы центром всей композиции.  Поскольку
в зоне было много свидетелей Иеговы, а так же питерцев, то по аналогии с его
"линиями", переулки, отходящие от проспекта назывались: 1-ый  антисоветский,
2-ой антисоветский и т. д., а сам проспект - проспектом Иеговистов. И всегда
можно было по такому "адресу" представить себе, где проживает  твой  товарищ
по несчастью.
   Летом к  нам  пришел  парень,  представившийся  архитектором.  Он  обещал
напротив  КВЧ  -  культурно-воспитательной  части  и  3-ей  антисоветской  -
соорудить фонтан.  Начальство  согласилось.  И  он  приступил  к  воплощению
замысла. Выкопали котлован и стали делать  разводку  труб  по  его  эскизам.
Поскольку красочного облицовочного материала не было,  решено  было  утыкать
трех лягушек из  бетона  по  свежему  раствору  пробками  из-под  одеколона.
Лягушки ведь бородавчатые, а по цвету пробки можно подобрать. Зеленые, синие
и желтые пробки собирались по всем зонам, и фонтан был построен. Три толстые
жабы, утыканные пробками, изрыгали из пасти струи воды в центральную  струю,
взлетающую вверх. Воды в Чуне мало и  после  демонстрации  действия  фонтана
жабы сидели с сухими ртами. Может, начальство  лагеря  подготовило  это  для
случая посещений высоких чинов, не знаю.
   Такого  рода  "культурная  жизнь"  в   лагере   не   затихала.   Была   и
самодеятельность, где мне тоже захотелось  участвовать.  Я  вошел  в  группу
иранцев, поскольку они в лагере были самые спортивные ребята. Один  из  них,
"руководитель"  был  особенно  силен.  Для  его   номера   в   клуб-столовую
затаскивали узкоколеечные рельсы и стальные прутки. Рельс клали на его бычью
шею, и он, расставив ноги, замирал, обхватив его  руками  сверху.  Изображал
желание согнуть его на шее, морщился и орал от  изнеможения,  но  ничего  не
получалось. Затем появлялись помошники и повисали на длинном  во  всю  сцену
рельсе. Опять не  то.  Тут  после  аплодисментов  появлялось  еще  несколько
человек, и двое, обхватив с боков силача, демонстрировали  желание  не  дать
лопнуть его животу от натуги. В этот момент из-за кулис выскакивали еще люди
и повисали на рельсе с двух сторон пока  он  не  сгибался  и  концы  его  не
касались пола. Многие из зрительного зала  работали  с  такими  рельсами,  и
представить себе, что его можно  согнуть  на  твоей  собственной  шее,  было
верхом фантазии. Видимо, поэтому номер имел успех и вселял в  людей  веру  в
человеческие возможности. Это был его центровой номер. А перед этим он  гнул