Посидели  молча.  Видимо  он  уже  наорался  в
магнитофон и решил заняться делом. Поднялся с кресла, стал греметь  ключами,
как в камере, открыл верхний сейф и вытащил оттуда тома нашего дела. Я опять
начинаю о своей осведомленности и желании  помочь  не  пропустить  главного,
ибо,  впервые  знакомясь  с  делом,  можно  и  не  заметить  разногласия   в
показаниях. Сразу называю страницу и прошу  ознакомиться  с  показаниями  на
предварительном следствии. Читает. Называю страницу во втором томе  и  прошу
сличить эти показания с первыми. Читает. Задаю вопрос: "Как  же  могло  быть
проведено организационное собрание клуба  свободного  от  влияния  партии  и
комсомола в помещении МВД?" Достает красный карандаш и начинает  чиркать  по
делу. Это похоже  на  работу.  Называю  еще  ряд  противоречий,  и  карандаш
продолжает чиркать. Завелся мужик! Я тут  же  стал  прощаться,  лишь  бы  не
переборщить, а он напутствовал меня такими словами:  -  Что  касается  одной
личности, то это неважно. - Мы же знали, что отягчающим обстоятельством были
недобрые высказывания в  адрес  Генерального  секретаря.  Должно  быть,  для
сталиниста-прокурора, который каждый день, в подушку, клял  Хрущева,  такого
рода высказывания не котировались как нарушение законности.
   Выходя от прокурора,  я  с  благодарностью  подумал  -  молодец  цековец,
сделал, что обещал, но, к сожалению, не  запомнил  его  фамилию.  Дальнейшее
развитие событий надо было ожидать и терпеть.
   По справке об освобождении по нашей статье выдают паспорта с припиской  -
выдан на основании "Положеня о паспортах". Вскоре после возобновления работы
на БЗМП мне надо было лететь в Харьков на согласование сложного проекта. Это
был мой первый полет на  Ту-104,  который  совсем  недавно  стал  перевозить
пассажиров. Впечатление ошеломляющее.  Вылетили  в  десять  и  в  десять  же
прилетели. В троллейбусе с восторгом делюсь впечатлением о полете  с  дедом,
соседом по сидению. Он так разволновался от моих рассказов, что выскочил  на
остановке, оставив в салоне свою  корзинку,  накрытую  чистой  тряпочкой.  Я
передал корзину водителю и вышел возле гостиницы со своим чемоданом,  полным
чертежей.  Заполняю  бланк   проживающего   и   вместе   с   паспортом   сую
администратору.  Реакция  ее  была  неожиданной.  Она  испуганно   на   меня
посмотрела, быстренько сунула в  стол  бланк  и  протянула  мне  паспорт  со
словами:  -  "Вы  достаточно  знаете   свой   паспорт,   чтобы   на   что-то
претендовать". Подхожу к дежурному капитану возле  лестницы  в  вестибюле  и
прошу его разъяснить ситуацию. Он тоже смотрит в паспорт и  удивленно  -  на
меня. Мальчишка, а с таким страшным паспортом. Это унижение вызвало глубокую
досаду. Еще более мерзко почувствовал себя  в  главном  управлении  милиции,
куда меня послал дежурный к начальнику МВД  за  разрешением.  Здесь  офицер,
заглянув в паспорт, бросился  на  меня  и  стал  меня  обыскивать,  опытными
движениями похлопывая по местам, вероятным для нахождения в них оружия.  Так
я впервые узнал, что значат слова "положение о паспортах".
   Отыскал завод и  направился  прямо  к  директору.  Это  было  не  просто.
Ежедневно на завод приезжает больше сотни командированных,  в  основном  это
снабженцы  и  толкачи  (снабженцы  что-то  выпрашивают,  толкачи  упрашивают
выполнить заказ). Их не пускают, они лезут через заборы. Завод  огромный,  и
делают на нем электродвигатели и крупнейшие генераторы.  Секретарей  человек
двадцать. Треск  машинок.  Проскакиваю  мимо  в  кабинет  директора.  Метров
тридцать до его стола. Подхожу и не пойму  ,чем  это  он  занят.  Сидят  два
видных мужика, и один из них щелкает игрушечным пистолетиком,  что  стреляет
бумажными пистонами. Это директор. Рядом главный бухгалтер  --с  отвращением
смотрит на эту игру. Директор оторвался от забавы и спросил, с чем я пришел.
Тут же назвал номера кабинетов.  В  одном  работа,  в  другом  -  оформление
общежития. В недоумении смотрю на пистолетик, так  не  подходящей  для  всей
обстановки. Тут директор пояснил, а главный подтвердил,  что  горком  партии
замучил ширпотребом. Делай, и никаких возражений и  доводов.  Вот  и  ломаем
голову, что нам выпускать из отходов электротехнической стали.

   Тогда я вспомнил наш спор с Отто  в  лагере  и  представил  себе,  что  в
Германии правят коммунисты. Это ведьполстраны бездельников-паразитов.  ЦК  в
столице,  ЦК  по  всем  земельствам,  обкомы,  горкомы,   райкомы,   и   все
дублированные своими резервными комсомольскими - комами с огромной сферой их
обслуживания, ничего не производящей. Созданная ими система  требует  многие
тысячи снабженцев и толкачей, агитаторов, инструкторов и  освобожденных  (от
работы)секретарей на заводах в вузах и учреждениях  с  бездельниками  первых
отделов КГБ. Огромная армия из солдат-рабов (деньги  им  выдают  только  для
приобретения пасты для зубов и сопог) - тоже ничего  не  производит.  Власть
глушит любую разумную инициативу  и  внедряет  свои  идиотские  исторические
решения. Загнулась бы Германия, как  и  другие  страны  при  коммунистах,  а
Россия и эту напасть должна перетерпеть.
   То была очередная компания в хрущевском варианте. Позже, при  брежневском
правлении, не горкомы, а уже ЦК КПСС  на  совместном  заседании  с  Совмином
выдает постановление об увеличении выпуска посуды и махровых полотенец.
   Из письма в редакцию "Комсомольской правды": "Сегодня  разбили  последнюю
тарелку.  Едим  из  кружек".  Приказным  порядком,  в  убыток  себе,   завод
стройкерамики, где я тогда работал, заставляют выпускать  кружки,  наряду  с
умывальными столами и унитазами различных  конструкций.  При  автоматическом
производстве тарелок и чашек  себестоимость  их  ничтожна,  но  надо  решать
катастрофическое положение с посудой, и заводы на  нее  не  ориентированные,
должны выпускать ее себе в  убыток  и  низкого  качества.  "Тришкин  кафтан"
устраивает мудрых правителей, но не тех, кто его латает.
   На обратном  пути  в  Барнаул  при  приземлении  в  Новосибирске,  летчик
неудачно посадил самолет, и его так тряхнуло,  что  ампулы  с  двухпоцентным
морфием, приготовленные мною для пересылки в лагерь, находящиеся в багажнике
самолета в чемодане, частичо полопались. Этого я не знал. Когда  же  приехал
на железнодорожный вокзал, то увидел чисто лагерную картину. Была  амнистия,
и бытовики заполнили его до предела. Привычная  обстановка  для  этой  части
населения страны  была  в  туалетах.  Сидели  по  всем  стенам  и  углам  на
корточках,  многие  под  хмельком  -  шум,  гам,  возбужденные  они   громко
разговаривали. Запах анаши и музыка - на расческах играют. Пустые флаконы от
лекарственных  препаратов,  одеколона,  грязные   бинты,   коробки.   Кто-то
перевязывал себе руку и оставил флакон с лекарством  тут  же  на  умывальном
столе. Подошел любитель, понюхал и выпил содержимое до дна. Мне стало не  по
себе. Как будто  скрытая  лагерная  грязь  оказалась  вывернутой  наизнанку.
Поднялся наверх в зал ожидания, попросил соседку присмотреть  за  чемоданом,
если засну в ожидании поезда, и стал дремать.
   Осторожное прикосновение меня разбудило. Вот-те раз,  передо  мной  стоял
Яша! Он закончил срок и ехал к брату в Ташкент. Брат работал в Совмине и его
чурался. Деться же ему было некуда, и он надеялся (инкогнито) на его помощь.
Большой поклонник поэтического таланта Г. Черепова и силы его натуры,  он  в
лагере был ему весьма предан. Покладистый и верный человек всегда мог что-то
сделать или найти. Среди высоких цветов незаметно растет мак. Нечем колоться
- сейчас же лезвием на стебле и корбочке мака сделает спиральные надрезы,  и
из них выступает белый сок. Подвялится, станет коричневатым, его  соскребают
аккуратно тем же лезвием и в пузырьки от пенециллина. Тут же на огне кипятят
с водой, а после охлаждения и фильтрации через вату из фуфайки -  шприцем  в
вену. Ощущение весьма необычное. Волны гуляют  внутри  тебя  от  затылка  от
затылка до кончиков всех пальцев и  постепенно  успокаиваются.  Все  внешние
ощущения вроде вкусной еды, питья,  поцелуев  не  могут  сравниться  с  этим
чувством небытия. Надо мной это чувство не возобладало, потому как  жажда  к
обычным, возникающим из-за общения с другими людьми чувствами, казалось  мне
более ценным. Наслаждаться без возможности передать радость другому для меня
не имело смысла.  Все  же  многие  подкупались  этой  обманной  ситуацией  и
становились наркоманами. Тут я и вспомнил об ампулах в чемодане и  рассказал
Яше, что приготовил их для пересылки, но как это сделать, не мог сообразить.
Теперь же я прямо мог их отдать нуждающемуся человеку. Когда открыл чемодан,
тут и заметил битые. Пошли в ресторан и на  все  оставшиеся  у  меня  деньги
купили пива. Расспрашивал о ребятах, а он рассказывал и все держал ампулы  в
руках и не спускал с них глаз. Поезд наш был уже у перрона, и нам надо  было
идти на посадку. Шприц достать было негде. Он на каждой остановке выскакивал
в медпункт, но безуспешно. По пути он мне рассказал, как уже ездил  к  брату
перед этим сроком,  тоже  после  освобождения.  Из  общего  вагона  пошел  в
ресторан. Облезлый зек идет через спальный вагон.  Толстый,  говорит,  стоит
хмырь в пижаме  и  рожу  скорчил,  что  тут  всякая  шваль  проползает.  Еле
протиснулся за его задницей. На обратном пути, Яков уже  забалдевший,  опять
столкнулся с ним. Тот деревянным животом прижал его к стене. Тут уже Яков не
выдержал: тощий лагерный доходяга врезал  толстому  в  рожу  и  обозвал  его
коммунистской харей. Выскочили,говорит,еще трое из  купе,  оттащили  меня  в
тамбур и так били, не знаю почему они меня не скинули.  Разбитые  ампулы  он
держал в руках и в отчаянии мечтал о соломинке. Бывало, и  через  соломинку,
вскрыв вену, вводили себе наркотик. И этой не было. Так мы  и  расстались  с
ним. Он с ампулами в руках, а я с чемоданом. Однако Яков не был  наркоманом.
Просто при его темпераменте, уме, желании общения, привязанности  к  делу  и
жажде этого  дела,  всего  этого  ему  не  хватало,  поэтому  и  тоска  была
безысходной. По этой же причине масса нашего населения пьет  и  прибегает  к
другого рода  "глушителям",  искуственно  заменяя  естественные  потребности
неестественными.

   Получаю телеграмму от  Майи  с  текстом  о  реабилитации!  Закупаю  много
горячительного  и  бутылки  уже  занимают  половину  пространства  под  моей
кроватью. Через четыре дня получаю письмо из Прокуратуры СССР с  официальной
справкой. Тут же мчусь в милицию и меняю свой рабский паспорт на другой, где
написано, что паспорт выдан на основании паспорта. Прикидываю ,когда  ребята
получат справки и приедут. Через несколько дней  в  общежитии,  в  разговоре
один хмырь произнес, что-то скабрезное насчет Ады Киселевой, я  бросился  на
него, но он оказался шустрее. В бане я не мог мочалкой прикоснуться к  губе,
закрывшей ноздрю и закупоренному отеком глазу.  Утром  как-то  автоматически
просыпаюсь. Бах! В  дверях  Колька!  Смотрит  с  удивление  на  мои  синяки.
Плевать, дело житейское. Берем с собой бутылку и опять в баню, ему с  дороги
а мне поотмокать. Разговоры, рассуждения, планы. Все- таки все впереди. Пока
мы холостые и пустые.
   Арнольд прибыл через три дня. Задержка  вышла  из-за  отсутствия  в  зоне
одежды, в которой можно человека выпустить за проволоку. На  нем  была  одна
рвань. Наконец, подыскали и выпустили. Казалось, празднику не  будет  конца,
но и будням - место.
   У умного человека я почерпнул, что государство  для  того  и  создавалось
естественным  путем,  чтобы  дать  человеку   безопасность   и   возможность
соревноваться. Нет еще  такого  государства,  где  в  полной  мере  были  бы
выполнены эти основы. Нигде человек не находится в безопасности и  нигде  не
может соревноваться: честно, открыто, во  всем  объеме  своих  возможностей,
данных ему от Бога. Воплощение  этих  возможностей  в  безопасности  и  есть
основная, как я думаю, цель разума.