Он сдержал свое слово и  возвратился  по  весне.  Хатавульф  снарядил
Алавина в дальний путь, дал ему коней, сопровождающих, золото и  меха  для
продажи. Скиталец показал драгоценные дары, которые взял с собой,  сказав,
что они помогут завязать знакомства в чужих  краях.  Прощаясь,  он  крепко
обнял обоих братьев и привлек к себе Сванхильд.
     Они долго смотрели вслед  уходящему  каравану.  Рядом  с  седоголовым
стариком в синем плаще Алавин выглядел совсем юным. И всех троих  посетила
одна и та же мысль: по вере предков, Водан был богом, который забирает  на
тот свет души умерших.
     Но миновал год, и Алавин вернулся домой в целости и  сохранности.  Он
вытянулся, стал шире в плечах, голос его погрубел; он то и дело принимался
рассказывать о том, что видел, слышал и испытал на чужбине.
     Новости Хатавульфа и Солберна были не  слишком  радостными.  Война  с
гуннами пошла вовсе не  так,  как  ожидалось.  Ловкие  наездники,  издавна
пользовавшиеся  шпорами,  гунны  научились  сражаться  в  едином  строю  и
подчиняться  приказам.  Им  не  удалось  одолеть  готов  ни  в  одном   из
многочисленных  сражений,  но  они  нанесли  противнику  немалый  урон,  и
говорить о том, что они потерпели поражение, было бы преждевременно.
     Измученные   непрекращавшимися   набегами    кочевников,    голодные,
оставшиеся без добычи воины Эрманариха вынуждены были уйти восвояси. Иными
словами, война закончилась ничем.
     А потому люди вечер за  вечером  с  восторгом  внимали  Алавину.  Его
рассказы о Риме казались грезами наяву. Порой, однако, Хатавульф и Солберн
хмурились, Рандвар и  Сванхильд  обменивались  недоуменными  взглядами,  а
Ульрика сердито фыркала. В самом деле, почему Скиталец избрал именно такой
путь?
     Когда  они  путешествовали  с  Тарасмундом,  то  поплыли  прямиком  в
Константинополь. А сейчас он начал с того, что привел караван к визиготам,
где тойринги задержались на  несколько  месяцев.  Они  засвидетельствовали
свое почтение язычнику Атанарику, но чаще их видели при дворе  христианина
Фритигерна. Последний был, как уже говорилось,  не  только  моложе  своего
соперника, но и превосходил его по числу подданных; Атанарик же, как  и  в
былые года, ревностно искоренял христианство в своих землях.
     Получив наконец разрешение пересечь границы Империи и  переправившись
через Дунай, Скиталец направился в Моэзию, где  свел  Алавина  с  готскими
приверженцами Ульфилы. Потом  они  все-таки,  но  ненадолго,  заглянули  в
Константинополь. Попутно Скиталец растолковал юноше обычаи и нравы римлян.
Поздней осенью они возвратились ко двору Фритигерна, там  и  перезимовали.
Визигот хотел окрестить их, и Алавин чуть было не поддался на его уговоры,
находясь под впечатлением величественных соборов и прочих чудес, какие ему
довелось узреть на берегах Золотого Рога, но в  конечном  счете  отказался
под тем предлогом, что не желает ссоры с братьями. Фритигерн  не  обиделся
на  его  отказ  и  сказал  лишь:  "Наступит  день,  когда  для  тебя   все
переменится".
     По весне, дождавшись, пока высохнет грязь на дорогах, Скиталец привел
караван обратно в Хеорот - и исчез.
     Тем летом  Хатавульф  женился  на  Анслауг,  дочери  вождя  тайфалов.
Эрманарих тщетно старался расстроить их брак.
     А  вскоре  Рандвар  попросил  Хатавульфа  о  разговоре  наедине.  Они
оседлали коней и поскакали  туда,  где  бродил  по  пастбищам  скот.  День
выдался ветреный, и по рыжевато-коричневой луговой траве  будто  пробегали
волны. По небу проносились снежно-белые облака, отбрасывая мимолетные тени
на землю внизу. Из-под конских копыт взлетали птицы, высоко  в  поднебесье
кружил, высматривая добычу, ястреб. Прохладный ветер нес на своих  крыльях
запах прогретой солнцем почвы.
     - Сдается мне, я знаю, чего ты хочешь, - прервал молчание Хатавульф.
     Рандвар провел пятерней по копне рыжих волос.
     - Сванхильд в жены, - пробормотал он.
     - Хм... Она вроде бы всегда рада тебе.
     - Мы с ней... - Рандвар запнулся. - Ты не прогадаешь. Я  богат,  а  у
гройтунгов меня ожидают поля и пашни.
     Хатавульф нахмурился.
     - Гройтунги далеко, а тут мы все вместе.
     - Многие люди пойдут за мной. Ты потеряешь товарища,  но  приобретешь
союзника.
     Хатавульф продолжал размышлять. Тогда Рандвар воскликнул:
     - Не обессудь, но ты не волен разлучить наши сердца.  Так  что  лучше
будь заодно с Вирд.
     - До чего же ты опрометчив, - проговорил  вождь  не  без  приязни,  к
которой, впрочем, примешивался укор. - Эта вера в  то,  что  для  крепкого
супружества достаточно одних только чувств мужчины и женщины, выдает  твое
безрассудство. Предоставленный сам себе, каких дел ты можешь натворить?
     Рандвар побледнел. Останавливая поток резких слов, готовых  сорваться
у юноши с языка, Хатавульф положил руку ему на плечо и сказал:
     - Не обижайся. Я всего лишь хотел, чтобы ты все как следует  обдумал,
- он улыбнулся печальной улыбкой. - Да, это не в твоих привычках,  но  все
же попытайся - ради Сванхильд.
     Смолчав, Рандвар доказал, что умеет сдерживаться.
     Когда они вернулись, им навстречу выбежала Сванхильд. Она  припала  к
колену брата и заглянула ему в лицо.
     - О, Хатавульф, ты дал согласие, да? Я знала, знала! Ты доставил  мне
такую радость!
     Свадьбу  сыграли  осенью  в  Хеороте.  Сванхильд  немного  расстроило
отсутствие Скитальца. Она заранее решила, что их с  мужем  благословит  не
кто иной, как он. Ибо разве не он был Хранителем рода?
     Рандвар отправил своих людей на восток, и они выстроили новый дом  на
месте сожженного жилища Эмбрики и обставили его так, как подобало вождю.
     Молодые  приехали  туда  в  сопровождении  многочисленных  спутников.
Сванхильд перешагнула  порог,  держа  в  руках  еловые  ветки  -  ими  она
призывала на дом благословение Фрийи. Рандвар задал пир для всех, кто  жил
по соседству.  Постепенно  они  начали  свыкаться  со  своим  изменившимся
положением.
     Рандвар горячо  любил  красавицу  жену,  но  вынужден  был  частенько
покидать ее. Он разъезжал по округе, знакомился поближе с  соседями;  если
человек казался ему подходящим, он заводил с ним разговор о том,  что  его
всего сильнее волновало, и речь у них шла не о скоте, не  о  торговле,  не
даже о гуннах.
     В один пасмурный день накануне солнцестояния, когда с неба на  стылую
землю сыпались редкие снежинки,  во  дворе  залаяли  собаки.  Взяв  копье,
Рандвар вышел посмотреть,  кого  принесла  нелегкая;  его  провожали  двое
плотно сбитых крестьянских парней, тоже с копьями в  руках.  Увидев  около
дома высокую фигуру в плаще, Рандвар опустил оружие.
     - Привет тебе! - воскликнул он. - Добро пожаловать!
     На голос мужа выбежала Сванхильд, спеша узнать, чему так  обрадовался
Рандвар. Ее глаза, волосы, что выбивались из-под платка, и  белое  платье,
облегавшее гибкий стан, словно разогнали немного серый сумрак дня.
     - Ой, Скиталец, милый Скиталец, добро пожаловать в наш дом.
     Когда он приблизился, Сванхильд смогла разглядеть его лицо, все время
остававшееся в тени шляпы, и испуганно прижала руку к губам.
     - Ты исполнен печали, - выдохнула она. - Что случилось?
     - Прости меня, - ответил он; его слова падали как камни, - но не  обо
всем я могу говорить с вами. Я не  пришел  к  вам  на  свадьбу,  чтобы  не
омрачать ее своей грустью. Теперь же... Рандвар, я  добирался  к  тебе  по
нетореной дороге. Позволь мне передохнуть. Давай  просто  посидим,  выпьем
чего-нибудь горячего и повспоминаем прошлое.
     Вечером, когда кто-то запел  песню  о  последнем  набеге  на  гуннов,
Скиталец вроде бы слегка оживился.  Сам  он,  как  обычно,  повествовал  о
заморских краях, но слушателям порой  казалось,  что  он  принуждает  себя
говорить.
     - Я жду не  дождусь,  чтобы  тебя  услышали  мои  дети,  -  вздохнула
Сванхильд, забыв, похоже, о том, что  еще  даже  не  в  тягости.  Скиталец
почему-то вздрогнул, и на миг ей стало страшно.
     На следующий день он уединился с Рандваром и проговорил с ним чуть ли
не до вечера. Гройтунг потом сказал жене так:
     - Он снова и снова предостерегал меня насчет Эрманариха.  Мол,  здесь
мы - на королевских  землях,  сил  у  нас  мало,  а  богатство  привлекает
завистливые взгляды. Он хочет, чтобы  мы  бросили  дом  и  переселились  к
западным готам. В  общем,  ерунда.  Скиталец  Скитальцем,  но  доброе  имя
важнее. Он знает о том, что я подбиваю людей против короля, уговариваю  их
держаться друг за друга и, если понадобится, сражаться. Он считает, что  я
спятил, потому что рано или поздно о моих замыслах станет известно королю.
     - Что ты ему ответил? - спросила Сванхильд.
     - Ну, я сказал, что готы - свободные люди, а потому могут говорить  о
чем угодно, и добавил, что мои приемные родители до сих пор  не  отомщены.
Если богам не до справедливости, то за них  воздадут  убийце  по  заслугам
люди.
     - Ты бы послушал его, Рандвар. Ему ведь ведомо то, чего мы никогда не
узнаем.
     - Но я же не собираюсь действовать сгоряча!  Я  подожду;  может,  все
решится само собой. Люди часто уходят из жизни безвременно;  если  умирают
такие, как Тарасмунд, то почему бы не сдохнуть Эрманариху? Нет, милая,  мы
не покинем землю, которая принадлежит нашим не  рожденным  пока  сыновьям.
Значит, мы должны быть  готовы  защищать  ее,  верно?  -  Рандвар  привлек
Сванхильд к себе.
     - Кстати, - усмехнулся он, - не пора ли нам подумать о детях?
     Потратив на бесплодные увещевания несколько дней,  Скиталец  в  конце
концов распрощался с Рандваром.
     - Когда мы увидим тебя снова? - спросила у него Сванхильд с порога.
     - Я... - он запнулся. - Я... О, девушка, похожая на Йорит! - Он обнял
ее, поцеловал и торопливо пошел прочь. Передавали потом, что он плакал.
     Но  к  тойрингам  он  прибыл  прежним,  несгибаемым  и   непреклонным
Скитальцем. Он провел среди них не месяц и не два, то появляясь в Хеороте,
то навещая простых крестьян, коробейников или моряков.
     Надо признать, что его слова  с  трудом  находили  отклик  в  сердцах
тойрингов. Скиталец хотел, чтобы они крепили связи с Западом. Он  говорил,
что,  помимо  выгод  от  торговли,  у  них  всегда   будет   место,   куда
переселиться, если, паче чаяния, на них нападут хотя бы те  же  гунны.  Он
убеждал их послать к Фритигерну людей и припасы - так, на  всякий  случай;
настаивал на том, чтобы  под  рукой  всегда  имелись  снаряженные  в  путь
корабли и повозки; рассказывал всем,  кто  согласен  был  его  слушать,  о
землях, через которые пролегает дорога к визиготам.
     Остготы удивлялись  и  терялись  в  догадках.  Они  сомневались,  что
торговля со столь отдаленным  племенем  окажется  выгодной,  а  потому  не
желали рисковать своими богатствами. О том же, чтобы  куда-то  переезжать,
нечего было и думать. Бросить дома, поверив какому-то Скитальцу? Да кто он
такой, чтобы ему верить? Его часто называют богом; по слухам, он явился  к
тойрингам давным-давно, в незапамятные времена, но кто он?  Может,  тролль
или чернокнижник? Или -  как  утверждали  некоторые  христиане  -  дьявол,
посланный обольщать людей и сбивать их с толку? Или обыкновенный  выживший
из ума старик?
     Однако кое-кто, внимая его речам, все же задумывался; нашлись и такие
- молодые парни, - кого он сумел заразить своим безумием. Первым среди них
был Алавин. Хатавульфа тоже обуяла жажда странствий; Солберн пока сохранял
здравый рассудок.
     Скиталец убеждал, улещивал, угрожал. К осеннему равноденствию он  уже
мог пожинать плоды своих трудов. Золото  и  припасы  были  переправлены  к
Фритигерну;  на  следующий  год  к  нему  же  отправится   Алавин,   чтобы
договориться о расширении торговли; если  вдруг  возникнет  необходимость,
готы могли сняться с насиженных мест, почти не теряя времени на сборы.
     - Ты положил на нас столько сил, - сказал как-то Скитальцу Хатавульф.
- Если ты из богов, значит, они устают не меньше нашего.
     - Да, - вздохнул Скиталец, - и они погибнут вместе с миром.
     - Ну, это произойдет наверняка не завтра.
     - Минувшее засыпано  осколками  уничтоженных  миров.  Они  гибнут  из
столетия в столетие. Я сделал для вас все, что мог.
     В залу, чтобы попрощаться, вошла жена Хатавульфа Анслауг. Она держала
у груди своего первенца. Скиталец долго глядел на малыша.
     - Вот оно, будущее, - прошептал он. Никто не понял, что  он  разумел.
Вскоре он ушел, опираясь на копье, по  дороге,  которую  устилала  гонимая
ветром листва.
     А какое-то время спустя  по  округе  разнеслась  весть,  которая  как
громом поразила тех, кто обитал в Хеороте.
     Эрманарих готовится к набегу на гуннов, именно к набегу, а не к войне
с ними; поэтому его  войско  состояло  лишь  из  королевских  дружинников,
нескольких  сотен  славных  воинов,   преданных   своему   господину.   Он
намеревался наказать гуннов за то, что они вновь затеяли возню на границах
готских земель, ударить неожиданно, перебить скот и, если выйдет,  спалить
два-три становища. Прослышав о замысле короля,  готы  одобрительно  кивали
головами. Пора, давно пора проучить этих вшивых кочевников, чтобы  они  не
зарились на чужой кусок!
     Но поход Эрманариха завершился неожиданно быстро.  Пройдясь  огнем  и
мечом по землям гройтунгов, королевский отряд  внезапно  очутился  у  дома
Рандвара.
     Силы были явно неравными, и схватка не  затянулась.  Связав  Рандвару
руки за спиной и угощая его пинками, дружинники короля  выгнали  юношу  на
двор. Лицо его было залито кровью. Он убил троих  из  тех,  кто  напал  на
него, но у них был приказ взять  его  живым,  а  потому  они  не  обнажали
клинков и действовали дубинками и древками копий.
     День клонился к вечеру. Задувал пронизывающий  ветер,  поднимались  к
небесам, заволакивая багровое солнце, клубы дыма. Посреди  двора  валялись
тела погибших. Рядом с Эрманарихом, который гордо восседал на своем  коне,
стояла ошеломленная Сванхильд; ее стерегли двое королевских ратников.  Она
как будто не понимала, что происходит; должно быть, ей казалось,  что  она
грезит, грезит наяву.
     Рандвара швырнули наземь перед королем. Тот усмехнулся.
     - Ну, что скажешь в свое оправдание?
     Рандвар вскинул голову.
     - Что не нападал тайком на того, кто не причинил мне никакого зла.
     - Да? - пальцы короля - он поглаживал бороду - побелели.  -  А  разве
пристало слуге злоумышлять на господина? Разве пристало ему подстрекать  к
неповиновению?
     - Я ничего такого не делал, - пробормотал Рандвар с  запинкой.  Слова
вставали колом в его пересохшем горле. - Я всего  лишь  оберегал  честь  и
свободу готов...
     - Изменник! - воскликнул Эрманарих и разразился напыщенной речью.
     Понурый Рандвар, похоже, и не пытался прислушаться к ней.
     Заметив его безразличие, Эрманарих замолчал.
     - Ладно, - сказал он  чуть  погодя.  -  Повесить  его,  как  вора,  и
оставить на потеху воронью.
     Сванхильд вскрикнула.  Бросив  на  нее  опечаленный  взгляд,  Рандвар
ответил королю так:
     - Если ты повесишь меня, я  отправлюсь  к  моему  предку  Водану.  Он
отомстит за меня...
     Эрманарих пнул его в лицо.
     - Кончайте! - распорядился он.
     Дружинники перекинули веревку через выдававшееся из-под крыши  амбара
стропило, надели на шею Рандвару петлю -  и  дернули.  Он  долго  бился  в
петле, но наконец затих.
     - Скиталец посчитается с тобой, Эрманарих! - крикнула Сванхильд. -  Я
проклинаю тебя проклятием вдовы и призываю на тебя, убийца, месть  Водана!
Скиталец, уготовь ему самую холодную пещеру в преисподней!
     Гройтунги вздрогнули, схватились за талисманы,  принялись  чертить  в
воздухе охранительные знаки. Эрманариху тоже как будто стало не  по  себе,
но тут подал голос Сибихо:
     - Она зовет своего бесовского праотца? Так убейте ее!  Полейте  землю
кровью, какая течет у нее в жилах!
     - Верно, - согласился Эрманарих и отдал приказ.
     Страх вынудил воинов поторопиться. Те, кто держал Сванхильд, повалили
ее и оттащили на середину двора. Она мешком  упала  на  камни.  Понукаемые
всадниками,   издавая   громкое   ржание,   к   ней   приблизились   кони.
Мгновение-другое - и по камням расплылось  кровавое  месиво,  из  которого
торчали обломки костей.
     Наступила ночь. Воины Эрманариха, празднуя победу, пировали во дворце
Рандвара до утра; с рассветом они  отыскали  сокровище  и  забрали  его  с
собой.
     Мертвый  Рандвар  глядел  им  вслед,  покачиваясь  на   веревке   над
обезображенным телом Сванхильд.
     Люди поспешно похоронили  молодого  вождя  и  его  жену.  Большинство
гройтунгов дрожало от ужаса, но были  среди  них  и  такие,  кто  поклялся
отомстить, а узнав о случившемся, к  ним  присоединились  все  до  единого
тойринги.
     Братья Сванхильд не помнили себя от горя  и  ярости.  Ульрика  внешне
сохраняла спокойствие, но сделалась  молчаливей  прежнего.  Однако,  когда
нужно было сделать  выбор  и  принять  решение,  она  отозвала  сыновей  в
сторонку и принялась в чем-то убеждать их.
     Ближе к вечеру они втроем вошли в залу Хеорота. Мы  решились,  сказал
Хатавульф, нашему терпению настал конец. Да, король будет ждать нападения,
но, если верить очевидцам, его отряд едва ли превосходит численностью тех,
кто собрался ныне в доме правителя тойрингов. Затаиться же  означает  дать
Эрманариху время, на которое тот,  без  сомнения,  рассчитывает  -  время,
чтобы покончить с любым возжелавшим свободы остготом.
     Воины отозвались на слова Хатавульфа радостными криками. Юный  Алавин
кричал чуть ли не громче всех.  Вдруг  распахнулась  дверь,  и  на  пороге
появился Скиталец. Велев последнему из  сыновей  Тарасмунда  оставаться  в
Хеороте, он развернулся и скрылся в ветреной ночи.
     Ничуть не устрашенные, Хатавульф  и  Солберн  в  сопровождении  своих
людей на рассвете выступили в путь.



                                 1935 г.

     Я бежал домой, к Лори. На  следующий  день,  когда  я  возвратился  с
продолжительной прогулки, мне навстречу  поднялся  из  моего  кресла  Мэнс
Эверард. От дыма, исходившего от его трубки,  першило  в  горле  и  щипало
глаза.
     - Вы? - искренне изумился я.
     Примерно одного со мной роста, но шире в плечах, он буквально нависал
надо мной - черный силуэт на фоне окна  за  спиной.  Лицо  его  ничего  не
выражало.
     - С Лори все в порядке, - успокоил он меня. - Я  просто  попросил  ее
поотсутствовать. Вам и без того несладко, чтобы еще переживать за  нее.  -
Он взял меня за локоть. - Садитесь, Карл. Я так понимаю, из вас выжали все
соки. Не хотите ли пойти в отпуск?
     Рухнув в кресло, я уставился на ковер под ногами.
     - Надо бы. Конечно, я с удовольствием, но сначала... Господи, до чего
же мерзко...
     - Нет.
     - Что? - я недоуменно посмотрел на Эверарда. Он возвышался надо мной,
расставив ноги и уперев руки в бока. - Говорю вам, я не могу.
     - Можете и пойдете, - проворчал он. - Прямо отсюда вы отправитесь  со
мной на базу, как следует  выспитесь,  но  безо  всяких  транквилизаторов,
потому что  должны  почувствовать  то,  что  произойдет.  Вам  понадобится
обостренное до предела восприятие. Учтите, от вас требуется усвоить  урок.
Если вы подкачаете, если не пропустите эту боль через себя, то никогда  не
избавитесь от нее. Вы превратитесь в одержимого. Но, ради Патруля, Лори  и
себя самого, вы заслуживаете лучшей участи.
     - О чем вы говорите? - спросил я, стараясь  справиться  с  охватившей
меня паникой.
     - Вам придется закончить то, что вы начали. И чем раньше, тем  лучше.
Что у вас будет за отпуск, если над вами будет висеть незаконченное  дело?
Вы сойдете с ума, и все. Так что за работу; развяжитесь с  ней  как  можно
скорее и тогда вы сможете полноценно отдохнуть.
     Я помотал головой - не отрицательно, а озадаченно.
     - Я где-то ошибся? Где? Я же регулярно представлял свои отчеты.  Если
меня повело в сторону,