е от того, что ее муж  завел  наложницу  -  для
мужчины, который мог позволить себе такое, это было в  порядке  вещей;  ее
огорчало и злило то, что Тарасмунд сделал  Эреливу  второй  после  нее  по
старшинству в доме и отдал крестьянке свое сердце. Она была слишком горда,
чтобы затевать ссору, тем более что победа наверняка досталась бы  не  ей,
но и не скрывала своих  чувств.  С  Тарасмундом  она  держалась  намеренно
холодно, даже когда он ложился с ней в постель. Вполне естественно, что он
начал избегать ее как женщины и вспоминал о ней лишь тогда, когда думал  о
том, что у него маловато детей.
     Во время его продолжительных отлучек Ульрика измывалась над  Эреливой
и поносила ее. Та краснела,  но  терпеливо  сносила  все  придирки  дочери
Атанарика.  У  нее  появлялись  новые  друзья,  а   высокомерная   Ульрика
постепенно оставалась в одиночестве и потому уделяла все  больше  внимания
своим сыновьям, которые росли, все больше привязываясь к ней. Впрочем,  им
не занимать было храбрости, они быстро учились всему  тому,  что  пристало
знать и уметь мужчине. Где бы они ни  появлялись,  везде  их  принимали  с
искренним  радушием.   Нетерпеливый   Хатавульф   и   задумчивый   Солберн
пользовались среди тойрингов всеобщей любовью, как и их сестра  Сванхильд,
красота которой восхищала и Алавина с матерью Эреливой.
     Скиталец навещал готов довольно редко и обычно не задерживался.  Люди
благоговели перед ним и относились  как  к  божеству.  Стоило  кому-нибудь
заметить вдалеке его высокую фигуру, как в Хеороте трубил  рог  и  конники
мчались к холмам, чтобы приветствовать его и проводить к вождю.  С  годами
он сделался еще более мрачным.  Казалось,  его  гнетет  тайное  горе.  Ему
сочувствовали, но никто не смел подступать к нему с  расспросами.  Сильнее
всего его печаль выражалась в присутствии Сванхильд, проходила ли та мимо,
или, гордая доверием, подносила гостю кубок с вином, или сидела, наравне с
другими подростками, у его ног и слушала рассказы  о  неведомых  землях  и
заморских диковинках. Однажды Скиталец сказал со  вздохом  ее  отцу:  "Она
похожа на свою прабабку". Закаленный в битвах воин,  Тарасмунд  вздрогнул,
припомнив, сколько лет прошло со дня смерти той женщины.
     Эрелива пришла в Хеорот и родила  сына  в  отсутствие  Скитальца.  Ей
велено было поднести ребенка гостю,  чтобы  тот  посмотрел  на  него;  она
повиновалась, но не сумела скрыть  страх.  Скиталец  долго  молчал,  потом
наконец спросил:
     - Как его зовут?
     - Алавин, господин, - ответила Эрелива.
     - Алавин! - Скиталец провел рукой по лбу. - Алавин? - Судя по  всему,
его удивление было непритворным. Он  добавил  шепотом:  -  А  ты  Эрелива.
Эрелива... Эрп... Да, может статься, таково будет твое имя, милая.
     Никто не понял, что значили его слова.
     Годы летели чередой.  Могущество  короля  Эрманариха  все  крепло,  а
попутно возрастали его жадность и жестокость.
     Скиталец в очередной раз  пришел  к  остготам  в  сороковую  зиму  от
рождения короля  и  Тарасмунда.  Те,  кто  встретил  его,  были  угрюмы  и
немногословны. Хеорот  кишел  вооруженными  людьми.  Тарасмунд  откровенно
обрадовался Скитальцу.
     - Мой предок и господин, ты когда-то изгнал вандалов из нашей древней
отчизны. Скажи, на этот раз ты поможешь нам?
     Скиталец застыл как вкопанный.
     - Объясни мне лучше, что тут происходит, - сказал он.
     - Чтобы мы сами это уяснили? А стоит ли? Но если на то твоя воля... -
Тарасмунд призадумался. - Разреши, я кое за кем пошлю.
     На его зов явилась  весьма  странная  пара.  Лиудерис,  коренастый  и
седой, был доверенным человеком Тарасмунда. Он управлял  землями  вождя  и
командовал воинами в отсутствие  своего  повелителя.  Рядом  с  ним  стоял
рыжеволосый юнец лет пятнадцати, безбородый, но  крепкий  на  вид;  в  его
глазах сверкала ярость взрослого мужчины. Тарасмунд назвал его  Рандваром,
сыном Гутрика. Он принадлежал не к тойрингам, а к гройтунгам.
     Вчетвером они уединились в помещении,  где  могли  разговаривать,  не
опасаясь быть подслушанными. Короткий зимний день заканчивался, и на дворе
смеркалось, но внутри было светло от ламп. От жаровен исходило  тепло,  но
люди кутались в меха, а изо ртов у  них  вырывался  белый  пар.  Помещение
поражало  богатством  обстановки:  римские  стулья,   стол   с   жемчужной
инкрустацией, шпалеры на стенах, резные ставни на  окнах.  Слуги  принесли
кувшин с вином и стеклянные стаканы. Снизу, через дубовый пол,  доносились
шум и веселые крики. Сын и внук Скитальца потрудились на славу, приумножая
богатства своего рода.
     Тарасмунд,  хмурясь,  провел  пятерней  по  нечесаным  русым  кудрям,
погладил короткую остриженную бороду и повернулся к гостю.
     - Нас пятьсот человек, и мы хотим посчитаться с королем,  -  проронил
он, ерзая на стуле. - Его последняя выходка переполнила чашу терпения.  Мы
потребуем  справедливости.  Если  он  откажется,  над  крышей  его  дворца
взовьется красный петух.
     Он, разумеется, имел в виду  пожар,  восстание,  войну  готов  против
готов, кровавую бойню и смерть.
     В полумраке,  который  царил  в  комнате,  выражение  лица  Скитальца
разглядеть было отнюдь не просто.
     - Расскажите мне, что он сделал, - проговорил гость.
     Тарасмунд отрывисто кивнул Рандвару.
     - Давай, паренек, и ничего не утаивай.
     Тот судорожно сглотнул, но  ярость,  которая  бушевала  в  его  душе,
помогла ему справиться со смущением. Стуча  себя  кулаком  по  колену,  он
повел свой рассказ.
     - Знай, господин - хотя, сдается мне, тебе это давно известно, -  что
у короля Эрманариха есть два племянника, Эмбрика и Фритла. Они  -  сыновья
его брата Айульфа, который погиб в сражении с англами  далеко  на  севере.
Когда Эмбрика и Фритла подросли, они стали славными  воинами  и  два  года
назад  повели  отряд  на  аланов,  которые  заключили  союз   с   гуннами.
Возвратились они с богатой добычей, ибо разыскали место, где гунны прятали
дань. Эрманарих объявил, что по праву короля  забирает  всю  добычу  себе.
Племянники не соглашались; ведь с аланами бился не  король,  а  они  сами.
Тогда он позвал их к себе, чтобы переговорить обо  всем  еще  раз.  Братья
поехали к нему, однако, не доверяя королю, укрыли сокровища там,  где  ему
их было не найти. Эрманарих обещал, что не тронет их и пальцем,  но,  едва
они приехали, тотчас приказал схватить их. Когда же племянники  отказались
поведать, где схоронили сокровища, он сперва велел пытать их, а потом убил
и послал на розыски своих воинов. Те вернулись ни с чем,  но  сожгли  дома
сыновей Айульфа и зарубили тех, кто  в  них  был.  Эрманарих  заявил,  что
заставит слушаться себя. Господин, - воскликнул Рандвар, - где тут правда?
     - Так уж заведено у королей, - голос у Скитальца  был  такой,  словно
его устами говорило железо, обретшее вдруг дар речи. - А как ты оказался в
этом замешан?
     - Мой... мой отец, который умер молодым, тоже был сыном Айульфа. Меня
воспитали мой дядя Эмбрика и его жена. Я  отправился  на  охоту,  а  когда
пришел обратно, от дома осталась лишь куча пепла. Люди поведали  мне,  как
воины Эрманариха обошлись с моей мачехой, прежде чем убить ее. Она... была
в родстве с Тарасмундом. Вот я и пришел сюда.
     Он скорчился на стуле, стараясь не разрыдаться, и одним глотком выпил
вино.
     - Да, - произнес Тарасмунд, - Матасвента приходилась  мне  двоюродной
сестрой. Ты знаешь, в семьях вождей приняты  браки  между  родственниками.
Рандвар - мой дальний родич, однако и в его, и в моих жилах течет частичка
той крови, которая была пролита. Так  случилось,  что  ему  известно,  где
находятся сокровища. Они утоплены в Днепре. Нам  нужно  благодарить  Вирд,
что она отослала его из дома и уберегла от гибели. Завладев  тем  золотом,
король окончательно распоясался бы и на него совсем не стало бы управы.
     Лиудерис покачал головой.
     - Не понимаю, - пробормотал  он,  -  все  равно  не  понимаю.  Почему
Эрманарих повел себя так? Может, он одержим демоном? Или просто безумен?
     - Думаю, ни то ни другое,  -  отозвался  Тарасмунд.  -  По-моему,  он
слишком уж прислушивается к тому,  что  нашептывает  ему  на  ухо  Сибихо,
который даже не гот, а вандал. Но - слышит тот, кто хочет  слышать.  -  Он
повернулся к Скитальцу. - Ему все время мало той дани, какую мы платим, он
затаскивает в свою постель незамужних женщин, желают они того или нет, - в
общем, всячески  издевается  над  людьми.  Сдается  мне,  он  намеревается
сломить волю тех вождей, которые  осмеливаются  перечить  ему.  Если  этот
поступок сойдет ему с рук, значит, он одолел нас.
     Скиталец кивнул.
     - Ты, без сомнения, прав. Я бы добавил только, что Эрманарих завидует
власти римского императора и мечтает о подобной для себя. А еще он  слышал
о распре между Фритигерном  и  Атанариком,  поэтому,  должно  быть,  решил
заранее покончить со всеми возможными соперниками.
     - Мы требуем справедливости, - повторил Тарасмунд. - Он должен  будет
заплатить двойную виру и поклясться на Камне Тиваса  перед  Большим  Вече,
что будет править по древним обычаям. Иначе я  подниму  против  него  весь
народ.
     - У него много сторонников, - предостерег Скиталец. -  Поклявшиеся  в
верности, те, кто поддерживает его из зависти или страха, те, кто считает,
что готам нужен сильный король, особенно теперь, когда гунны шныряют вдоль
границ и вот-вот перейдут их.
     - Да, но на Эрманарихе ведь свет клином не  сошелся,  -  вырвалось  у
Рандвара.
     Тарасмунд, похоже, загорелся надеждой.
     - Господин, - обратился  он  к  Скитальцу,  -  ты  победил  вандалов.
Покинешь ли ты свою родню в канун предстоящей битвы?
     - Я... не могу  сражаться  в  ваших  войнах,  -  ответил  Скиталец  с
запинкой. - На то нет воли Вирд.
     Помолчав, Тарасмунд спросил:
     - Но ты хотя бы поедешь с нами? Король наверняка послушает тебя.
     Скиталец откликнулся не сразу.
     - Хорошо, - промолвил он. - Но я ничего не обещаю. Слышишь? Я  ничего
не обещаю.
     Так он оказался, с Тарасмундом и другими,  во  главе  многочисленного
отряда.
     Эрманарих не имел постоянного  места  проживания.  Вместе  со  своими
дружинниками, советниками и слугами он ездил от дворца  ко  дворцу.  Молва
уверяла, что  после  убийства  племянников  он  направился  в  пристанище,
которое находилось в трех днях пути от Хеорота.
     Те три дня весельем не отличались. Укрывший землю  снег  хрустел  под
копытами коней. Небо было низким и пепельно-серым, а сырой воздух застыл в
неподвижности. Дома под соломенными крышами, голые  деревья,  непроглядный
мрак ельников, - разговоров было мало, а песен не слышалось  вообще,  даже
вечерами у костров.
     Но когда отряд приблизился  к  цели,  Тарасмунд  протрубил  в  рог  и
всадники пустили коней в галоп.
     Под  топот  копыт  и  конское  ржание  тойринги   въехали   во   двор
королевского пристанища.  Их  встретили  дружинники  Эрманариха,  вряд  ли
уступавшие им  числом;  они  выстроились  перед  дворцом  и  наставили  на
незваных гостей копья.
     - Мы хотим говорить с вашим хозяином! - крикнул Тарасмунд.
     Это  было  намеренное  оскорбление:   вождь   тойрингов   приравнивал
королевских дружинников к собакам или римлянам. Один из людей  Эрманариха,
покраснев от гнева, ответил:
     - Всех мы не пропустим. Выберите нескольких, а остальные будут  ждать
тут.
     - Согласны, - сказал Тарасмунд, отдавая приказ Лиудерису.
     - Ладно, ладно, - громко  пробормотал  старый  воин,  -  раз  вы  так
перепугались. Но учтите,  вам  не  поздоровится,  если  с  нашими  вождями
случится что-нибудь этакое,  вроде  того,  что  произошло  с  племянниками
короля.
     - Мы пришли с миром, - торопливо вмешался Скиталец.
     Он спешился следом за Тарасмундом и Рандваром. Их троих пропустили во
дворец. Внутри воинов было еще больше, чем снаружи.  Вопреки  обычаю,  все
они были вооружены. У восточной стены залы, окруженный придворными,  сидел
Эрманарих.
     Король  был  крупным  мужчиной  и  держался  с  подобающим  его  сану
величием. Черные кудри и борода "лопатой" обрамляли суровое лицо с резкими
чертами.
     Облачен он был в  роскошные  одежды  из  заморских  крашеных  тканей,
отороченные мехом куницы и горностая.  На  запястьях  Эрманариха  сверкали
тяжелые золотые браслеты, на челе переливался  отраженным  светом  пламени
золотой же обруч. В руке король сжимал кубок из граненого хрусталя,  а  на
его пальцах поблескивали алые рубины.
     Когда утомленные трехдневной  скачкой,  с  головы  до  ног  в  грязи,
путники приблизились к  его  трону,  он  смерил  их  свирепым  взглядом  и
буркнул:
     - Странные у тебя друзья, Тарасмунд.
     - Ты знаешь их, - ответил вождь тойрингов, - и тебе  известно,  зачем
мы пришли.
     Костлявый человек с бледным лицом - вандал Сибихо - шепнул что-то  на
ухо королю. Эрманарих кивнул.
     - Садитесь, - сказал он, - будем пить и есть.
     - Нет, - возразил Тарасмунд, - мы не примем от тебя ни соли, ни вина,
пока ты не помиришься с нами.
     - Придержи-ка язык, ты!
     Скиталец взмахнул копьем. В зале установилась тишина, только дрова  в
очагах как будто затрещали громче.
     - Прояви свою мудрость, король, и выслушай его, -  проговорил  он.  -
Твоя земля истекает кровью. Промой рану, наложи  на  нее  целебные  травы,
пока она не загноилась.
     -  Я  не  выношу  насмешек,  старик,  -  отозвался  Эрманарих,  глядя
Скитальцу в глаза. - Пускай он думает, что говорит,  и  тогда  я  выслушаю
его. Скажи мне в двух словах, Тарасмунд, что тебе нужно.
     Тойринг словно получил пощечину. Он судорожно сглотнул, овладел собой
и перечислил все свои требования.
     - Я догадывался, что ты  явишься  с  чем-нибудь  подобным,  -  сказал
Эрманарих. - Ведай же, что Эмбрика и Фритла понесли заслуженное наказание.
Они  лишили  короля  того,  что  принадлежало  ему  по  праву.  А  воры  и
клятвопреступники у  нас  вне  закона.  Впрочем,  мне  жаль  их.  Я  готов
заплатить виру за их семьи и дома - после того как мне доставят сокровища.
     - Что? - воскликнул Рандвар. - Да как ты смеешь, убийца?!
     Королевские дружинники заворчали. Тарасмунд  положил  руку  на  плечо
юноши и сказал, обращаясь к Эрманариху:
     - Мы требуем двойной виры за  то  зло,  которое  ты  учинил.  Принять
меньше нам не позволит честь. А что  до  сокровищ,  их  владельца  изберет
Большое Вече, и каким  бы  ни  было  его  решение,  все  мы  должны  будем
подчиниться ему.
     - Я не собираюсь  торговаться  с  тобой,  -  произнес  ледяным  тоном
Эрманарих. - Согласен ты с моим предложением или нет, все одно - убирайся,
пока не пожалел о своей дерзости!
     Скиталец, выступив вперед, снова воздел копье над головой, призывая к
молчанию. Лицо его пряталось в тени шляпы, складки синего  плаща  походили
на два огромных крыла.
     - Слушайте меня, - провозгласил он. - Боги  справедливы.  Они  карают
смертью тех, кто нарушает законы и глумится над беспомощными. Слушай меня,
Эрманарих.  Твой  час  близок.  Слушай  меня,  если  не  хочешь   потерять
королевство!
     По зале пронесся ропот.  Воины  боязливо  переглядывались,  делали  в
воздухе охранительные знаки, крепче  стискивали  древки  копий  и  рукояти
клинков. В дымном полумраке все-таки было видно, что  у  многих  в  глазах
появился страх: ведь прорицал не кто иной, как Скиталец.
     Потянув короля за рукав, Сибихо вновь что-то шепнул ему, и  Эрманарих
вновь кивнул. Протянув в сторону Скитальца указательный палец, он произнес
так громко, что от стропил отразилось эхо:
     - Бывали времена, старик, когда ты гостил в моем доме,  а  потому  не
пристало тебе угрожать мне. Вдобавок ты глуп, что бы  ни  болтали  о  тебе
дети, женщины и выжившие из ума деды, - ты  глуп,  если  думаешь  запугать
меня. Говорят, будто ты на деле - Водан. Ну и что? Я верю  не  в  каких-то
там богов, а только в собственную силу.
     Он вскочил и выхватил из ножен меч.
     - Давай сразимся в честном бою, старый плут!  -  крикнул  он.  -  Ну?
Сразись со мной один на один, и я разрублю пополам твое  копье  и  пинками
прогоню тебя прочь!
     Скиталец не шелохнулся, лишь дрогнуло копье в его руке.
     - На то нет воли Вирд, - прошептал он. - Но  я  предупреждаю  тебя  в
последний раз:  ради  благополучия  готов  -  помирись  с  теми,  кого  ты
оскорбил.
     - Я помирюсь с ними, если они того захотят, - усмехнулся Эрманарих. -
Ты слышал меня, Тарасмунд. Что скажешь?
     Тойринг огляделся. Рандвар напоминал  затравленного  собаками  волка,
Скиталец словно превратился в каменного идола, Сибихо нагло  ухмылялся  со
своей скамьи.
     - Я отказываюсь, - хрипло проговорил Тарасмунд.
     - Тогда вон отсюда, вы все. Или ждете, чтобы вас вытолкали взашей?
     Рандвар обнажил клинок, Тарасмунд потянулся за своим.
     Дружинники короля подступили ближе. Скиталец воскликнул:
     - Мы уйдем, потому что желаем готам добра. Подумай,  король,  подумай
хорошенько, пока ты еще король.
     Он направился к двери. Эрманарих расхохотался. Его  раскатистый  смех
долго отдавался в ушах троих миротворцев.



                                  1935 г.

     Мы с Лори гуляли в Центральном парке. Природа с  нетерпением  ожидала
весну. Кое-где по-прежнему лежал снег, но во многих местах  из  земли  уже
пробивалась зеленая трава. На деревьях и кустах набухали  почки.  Высотные
здания сверкали, точно свежевымытые, а  разрозненные  облачка  на  голубом
небе устроили своеобразную регату. Легкий мартовский морозец румянил  щеки
и покалывал кожу.
     Но мыслями я находился не здесь, а в той, давно минувшей зиме.
     Лори сжала мою руку.
     - Не надо, Карл.
     Я понимал, что она старается, как может, разделить со мной мою боль.
     - А что мне было  делать?  -  отозвался  я.  -  Я  же  говорил  тебе,
Тарасмунд попросил меня отправиться вместе с ними. Ответив отказом, как бы
я мог потом спокойно спать?
     - А сейчас ты спишь спокойно? О'кей, может,  ничего  страшного  и  не
случилось. Но ты вмешался, ты пытался предотвратить конфликт.
     - Блаженны несущие мир, как учили меня в воскресной школе.
     - Столкновения не избежать, не правда ли? Оно  описывается  в  доброй
половине тех поэм и преданий, которые ты изучаешь.
     Я пожал плечами.
     - Поэмы, предания - как отличить, где в них истина,  а  где  вымысел?
Да, истории известно,  чем  кончил  Эрманарих.  Но  впрямь  ли  Сванхильд,
Хатавульф и Солберн умерли той смертью, о которой  повествует  сага?  Если
что-либо подобное и произошло в действительности, а не является  продуктом
романтического воображения более поздней эпохи, впоследствии добросовестно
записанным хронистом, то где доказательства того, что это произошло именно
с ними? - Я прокашлялся.  -  Патруль  охраняет  время,  а  я  устанавливаю
подлинность событий, которые нуждаются в охране.
     - Милый, милый, - вздохнула Лори, - ты принимаешь все слишком  близко
к сердцу, а потому чувства одерживают в тебе верх над здравым  смыслом.  Я
думала - и думаю... Конечно, я не была  там,  но,  быть  может,  благодаря
такому стечению обстоятельств, вижу то, что ты... предпочитаешь не видеть.
Все, о чем ты сообщал в своих докладах,  свидетельствует:  поступки  людей
определяются их неосознанным стремлением к одной-единственной, общей цели.
Если бы тебе, как богу, суждено было убедить короля, ты бы убедил  его.  А
так континуум воспротивился твоему вмешательству.
     - Континуум - штука гибкая,  какое  значение  имеют  для  него  жизни
нескольких варваров?
     - Не притворяйся, Карл, ты все понимаешь. Меня мучает  бессонница,  я
боюсь за тебя и не могу от страха заснуть. Ты совсем  рядом  с  запретным.
Может статься, ты уже перешагнул порог.
     - Ерунда, временные линии подстроятся под изменение.
     - Если бы было так, кому понадобился  бы  Патруль?  Ты  отдаешь  себе
отчет в том, чем рискуешь?
     Отд