Марье всегда так и думал, что она хорошая.
  Закревский обиженно отвернулся от него.
  Макар вдруг задумался.
  - Может, мне тоже кого-нибудь украсть? - спросил он. - А?
  - Укради уполномоченного, - сказал Закревский и улыбнулся.
  Макар хохотнул.
  - Хороший ты парень, Кирька, только гнусишь много. Лучше я погожу с
невестой. Поехали? Ноченька как раз темная!..

  Макар посвистывал, похохатывал: нравилось, что под ним легкая сильная
лошадь, нравилась тихая темная ночь, нравилось быть вольным человеком.
  Егора тоже дурманила эта бешеная гонка. Не мог он только представить, что
через некоторое время у него в седле будет Марья. Как-то не верилось.
  Влетели в деревню. Погнали по улице, мимо родительского дома. Свернули в
переулок... Вот и Марьина изба. Огонек светится.
  У знакомых ворот Макар остановился.
  - Как будем? - спросил Егор.
  - Не знаю... Зайти... и вынести без разговоров?
  - Ребятишки там... перепугаются.
  - Свистни ей под окном.
  Егор соскочил с коня, подкрался к окошку, заглянул.
  - Однако, дома нету.
  - Ну-ка свистни.
  Егор негромко свистнул и отошел на всякий случай к воротам: мог выйти сам
Сергей Федорыч с какой-нибудь штукой в руках. Но никто не выходил. Тогда
Макар заложил в рот два пальца, тишину ночи резанул тонкий, проникающий в
сердцевину мозга свист. Тотчас хлопнула избная дверь - в сенях послышались
шаги, чьи угодно, только не девичьи. Егор подбежал к коню, сел. Успел
шепнуть Макару:
  - Не отвечай, если сам выйдет.
  На крыльцо вышел Сергей Федорыч:
  - Кто это здесь подворотничает?
  Было совершенно темно.
  Макар легонько тронул лошадей.
  Выехали из переулка. Остановились.
  - Что делать?
  - Вот что: заедем к Нюрке Гилевой, скажем, чтобы вызвала нам Маньку, -
предложил Егор. - Они товарки.
  Вышел брат Нюрки, Колька Гилев, парнишка лет пятнадцати.
  - Чего? Кто тут?
  - Нюрка ваша дома?
  - Дома.
  - Вызови ее. Только не говори, кто зовет.
  - А зачем тебе? - Колька подозрительно, с опаской всматривался в Макара.
  - Надо. Да не бойся ты. Мужик, а сдрейфил.
  Колька некоторое время колебался, потом пошел в дом.

  Нюрка сообщила, что Марья дома, но у нее болят зубы.
  - Поехали к ней. Садись ко мне.
  - Поехали. Ой, да на конях! Вы чего эт, ребята? Чего затеяли-то? Откуда
кони-то?
  Братья молчали. Макар подсадил Нюрку к себе.
  Тогда Нюрка сама принялась рассказывать, как приезжий парень Кузьма
приходил сватать Марью. В середине рассказа она вдруг так взвизгнула, что
жеребец прыгнул вперед, - это Макар решил от нечего делать побаловаться с
ней.
  - Дурак!
  - А ты не прижимайся ко мне, не наводи на грех.
  - Кто к тебе прижимается-то? Вот черт! - Нюрка, наверно, покраснела. -
Бессовестный!
  Снова подъехали к Марьиным воротам.
  - Только не говори, что мы тут. Боже упаси! Мы хочем нечаянно...
  Нюрка вошла в избу, и ее долго не было.
  Макар сидел на коне, а Егор стоял около крыльца - на тот случай, если
Марья, заподозрив что-либо, захочет вернуться в избу.
  Наконец скрипнула дверь... По сеням шли двое. Егор весь напружинился.
  На крыльцо вышла Нюрка, за ней Марья.
  - Вот - дожидаются, - сказала Нюрка.
  Марья всматривалась в темноту.
  - Кто?
  Егор молчал. Марья была в двух шагах от него. Он мучительно соображал:
сразу ее хватать или сперва сказать что-нибудь?
  В этот момент избная дверь хлопнула. В сенях заскрипели мужские шаги. Это
решило все.
  Егор оттолкнул девушек от двери, ощупью забросил петлю на пробой, легко
вскинул на руки Марью и побежал к лошади.
  Марья громко вскрикнула:
  - Тятя!
  В дверь из сеней заколотили руками и ногами.
  - Что там?! Эй! Откройте! Люди! - заполошным голосом кричал Сергей
Федорыч, но людей на улице в такую пору не бывает.
  Когда Нюрка догадалась откинуть петлю, кони были уже далеко - слышно было,
как распинают грязную дорогу четыре пары лошадиных копыт.


  20

  Кузьма узнал обо всем от Клавди.
  Она рассказала на другой день... Радости скрыть не умела.
  Шли вместе домой.
  - С Егором теперь Марья...
  На мгновение Кузьме показалось, что дорога под ним круто вспучилась
горбом. Он остановился, чтобы устоять на ногах. Почему же так? Разве он на
что-нибудь еще надеялся после того скандального сватовства и после того,
что было потом?.. Разве надеялся? Надеялся. А теперь - все.
  Кузьма повернулся, пошел к сельсовету - там был Платоныч. Он не знал, для
чего нужен сейчас дядя Вася. Наверно, совсем не нужен. Просто надо было
куда-нибудь быстро идти. И он шел. И думал: "Все. Теперь все". Представил,
как Марья испугалась и плакала.

  Раздумал идти в сельсовет.
  Стал вспоминать, где живут Любавины. Спросил у какой-то бабы.
  - Дак вот же! Рядом стоишь, - показала баба.
  Кузьма вошел во двор к Любавиным.
  Из-под амбара выкатился большой черный кобель и молчком кинулся ему в
ноги. Кузьма выскочил за ворота. Крикнул:
  - Хозяин!
  Вышла Михайловна, прицепила кобеля.
  - Мужики дома?
  - Хозяин один.
  Кузьма вошел в избу, сразу спросил:
  - Где ваши сыновья?
  Емельян Спиридоныч сучил дратву; рукава просторной рубахи закатаны по
локоть, рубаха не подпоясана... Большой, спокойный.
  - Какие сыновья?
  - Твои.
  - У меня их четыре.
  - Младшие.
  Емельян со скрипом пропустил через кулак навощенную дратвину.
  - Я про этих ублюдков не хочу разговаривать.
  - Они не были дома после того... как ушли?
  - А тебе што? Не были.
  Кузьма вышел.
  Куда теперь? С какого конца начинать? К Феде?
  Федя работал.
  Кузьма вызвал его... Отошли, сели на берегу.
  - Отец сам не знает, это верно. Потом... я думаю, што они не в банде.
  - Почему?
  - Так. Наших, бакланских, там нету. Люди бы знали. Разговоров нет, значит,
никого наших нету.
  Долго молчали.
  Кузьма курил.
  - У их Игнашка есть... - заговорил Федя. - На заимке живет. Тот может
знать. Не скажет только...
  Приехали к Игнатию под вечер.
  Хозяин долго не понимал, чего от него хотят, терпеливо, с усмешкой
заглядывал в глаза Кузьме и Феде. Потом понял.
  - Не знаю, ребята. Чего не знаю, того не знаю. Наши оболтусы были у меня,
когда сбежали из дома. А потом ушли. Я им сам говорил, что надо домой
вертаться. Не послухали. Где они теперь, не знаю.
  - Собирайся, - приказал Кузьма. Глаза его смотрели прямо, не мигая,
внимательно и серьезно.
  - Куда? - спросил Игнатий, и усмешка погасла.
  - С нами в деревню.
  - Зачем?
  - Посидишь там, подумаешь... Может вспомнишь, где они.
  - А-а! - усмешечка снова слабо заиграла в сухих глазах Игнатия. - Пошли,
пошли! Думать мне нечего, а посидеть могу. Глядишь, кой-кому и влетит за
такие дела. Маленько вроде не то время, чтоб сажать без всякого...

  Елизар Колокольников был в сельсовете, когда привели Игнатия. Он сделал
вид, что хорошо знает, за какие делишки попался этот Любавин, строго
нахмурился, глядя на него. Потом, когда того заперли в кладовую, спросил у
Кузьмы:
  - Эт за што его?
  - Допросим. Он, наверное, знает про своих племянников. Елизару показалось,
что Кузьма действует, пожалуй, незаконно. Однако говорить с ним об этом не
стал. Собрался и пошел к Платонычу.
  Платоныч сразу же пошел в сельсовет. На Кузьму разозлился крепко. "За
девку мстит, паршивец! Шутит с такими делами!"
Кузьма сидел за столом, положив подбородок на руки, смотрел на дверь
кладовой, за которой "думал" Игнатий.
  Платоныч вызвал его на улицу.
  - Зачем старика арестовал?
  - Он знает про банду. Я чую.
  - Жалко, у меня ремня с собою нету. Снял бы с тебя штаны и всыпал, чтобы
ты лучше почуял, что такими делами не балуются. Ты что, опупел? Сейчас же
выпусти его!
  - Не выпущу.
  Платоныч высморкался. Некоторое время молчал.
  - Кузьма, ты делаешь большую ошибку. Ты во вред Советской власти делаешь.
Чего же людей дергаешь, молокосос ты такой?! Кто дал тебе такое право?!
Немедленно выпусти его!
  - Нет! - Кузьма стоял, ссутулившись, смотрел на дядю исподлобья. - Это ты
делаешь ошибку. Пять лет уж скоро Советская власть, а тут... какие-то
разъезжают, грабят население. Это не во вред? До чего осмелели, гады!.. Не
выпущу - и все. У меня сердце чует, что он знает про банду!
  - Дай сюда наган! - сдавленным голосом крикнул Платоныч.
  - Не дам.
  Платоныч сам полез в карман Кузьмы, но тот оттолкнул его...
  Старик удивленно посмотрел на племянника, повернулся и пошел прочь,
сгорбившись.
  На крыльце появился Колокольников.
  - Ты можешь идти домой. Я сам здесь останусь, - сказал Кузьма.
  - А где Платоныч?
  - Он тоже домой пошел.
  Колокольников помялся... Хотел, наверное, что-то еще спросить, но
промолчал. Скрипнул воротцами и удалился по улице.
  Кузьма вошел в сельсовет. Подошел к окну, приложил лоб к холодному стеклу.
  - Ничего, - сказал он сам себе. И зашагал длинноногим журавлем по пустой
сельсоветской избе. Нехорошо было на душе, что с дядей Васей так
получилось. Но другого выхода он не видел.

  Платоныч направился не домой, а к Феде. Вызвал его на улицу и путано
объяснил:
  - Там племяш это... разошелся. А у меня силенок нет, чтоб его приструнить.
Пойдем уймем. Черт... какой оказался! Пошли, Федор.
  Федя понял одно: надо помочь старику. Почему и как разошелся Кузьма, он не
понял. Но спрашивать не стал.
  - Пошли.
  Кузьма допрашивал Игнатия.
  Сидели друг против друга на разных концах стола. На замызганном голом
столе между ними, ближе к Кузьме, лежал наган.
  - Как ты думаешь, куда они могли уйти?
  - А дьявол их знает.
  - А про банду ты не слышал?
  - Приходилось.
  - Кто там ру... главарит у них кто?
  - Бог его знает.
  - Так... - Кузьма внимательно смотрел на благообразного Игнатия. И был
почему-то уверен, что тот знает про банду. - У тебя коней нету?
  - Не имею. У меня пасека.
  - А как думаешь, на чьих они приезжали? Они тут одну девку увезли ночью...
  - Зачем? - не понял Игнатий.
  - Не знаю, - Кузьма встал, но сел снова, пригладил ладонью прямые жесткие
волосы, кхакнул в кулак. - Увезли - и все.
  Игнатий мотнул головой, сморщился.
  - Вот подлецы! - глянул на Кузьму боязливо. Хотел понять, как держаться в
этом случае, с девкой: может улыбнуться? - Что делают, озорники такие!
  Кузьма хмуро встретил этот его трусливый взгляд.
  - Ах, подлецы! - опять воскликнул Игнатий.
  И снова показалось Кузьме, что старик знает про этих подлецов все.
  - Где же они лошадей брали?
  - Это уж... ты у них спроси.
  Тут вошел Платоныч. А за ним вырос в дверях огромный Федя.
  - Уведи арестованного, - распорядился Платоныч, глядя на Кузьму неподкупно
строго.
  Кузьма с минуту удивленно смотрел на Платоныча, на Федю... не двигался.
  Игнатий спокойно, с чувством полной своей невиновности поглядывал на них
на всех. От него не ускользнуло, что между стариком и молодым что-то
произошло.
  - Арестованный... - обратился было Платоныч к Игнатию, но глянул на Кузьму
и в последний раз решительно приказал: - Вывести арестованного!
  Кузьма поднялся.
  - Пошли.
  Игнатий покорно встал, заложил руки за спину, двинулся в свою кладовую.
  - Гражданин... Кузьма Родионов! Я тебе приказываю освободить из-под стражи
арестованного, - заговорил Платоныч казенным голосом, когда Кузьма
вернулся в избу. - Иначе я тебя самого арестую. Понял? О нас черт те чего
завтра заговорят, - повернулся он к Феде, ожидая, что тот его поддержит. -
Скажут, мы тут... Ты это понимаешь? - Платоныч снова развернулся к Кузьме,
повысил голос: - Или не понимаешь?
  Кузьма молчал, смотрел на дядю.
  - Ни черта не понимает, - пожаловался Платоныч Феде.
  Федя деликатно швыркнул носом и посмотрел в угол.
  - Сейчас я начал его допрашивать и понял... - начал Кузьма.
  - Опять за свое?!
  - Ты послушай...
  - Федор, иди выпусти старика.
  - Федор! - Кузьма заслонил собой дверь. - Нельзя этого делать, Федор.
  Феде было тяжело.
  - Пусти меня, - отстранил он Кузьму после некоторого раздумья. - Я уйду.
Не понимаю я в таких делах... - и ушел.
  Платоныч стоял посреди избы, смотрел прищурившись на племянника.
  - Эх, Кузьма, Кузьма... жалко мне тебя. До слез жалко, дурака. Баран ты
глупый! Ты думаешь, такое великое дело - сломить голову? Это просто
сделать. И ты ее сломишь. Вспомнишь меня не один раз, Кузьма... поздно
только будет. Вот он, близко, локоть-то, да не укусишь тогда. Прочь с
дороги! - он прошел мимо - прямой, хилый и алой. Похоже было, что он не на
шутку обиделся.
  Кузьма сел на табуретку, задумался.
  Дядя Вася был для него очень дорогим человеком. Собственно, на всем белом
свете и был у него один только Платоныч, родной человек. Лет до восьми
Кузьма вообще не знал, что Платоныч не отец его, а дядя.
  Но ведь ошибается он сейчас! Это же так ясно.
  Кузьма вывел Игнатия из кладовки, посадил к столу.
  - Теперь говорить будешь прямо. Где племянники?
  - Не знаю, - раздельно и отчетливо, в который уже раз объяснил Игнатий.
  Кузьма подошел к нему, показал наган:
  - А вот это знаешь, что такое?
  Игнатий качнулся назад.
  - Убери.
  - Знаешь, что это?
  - Эх... змеи подколодные! - холодно вскипел Игнатий. - Хорошую вы жизнь
наладили! Свобода! Трепачи, мать вашу... Тебе, поганке такой, всего-то от
горшка два вершка, а ты уж мне в рот наган суешь. Спрячь сейчас же его!
  Кузьма устремил на него позеленевшие глаза. Заговорил, слегка заикаясь:
  - Я тебе говорю честно... я тебе клянусь... если ты не скажешь, где
скрывается банда, живой отсюда не уйдешь. Можешь подумать малость, - он
сел, спрятал наган в карман, вытер ладонью вспотевший лоб. - Я тебе покажу
свободу... Христос!
  Игнатий трухнул.
  - Я еще раз говорю: не знаю, где эти варнаки. Можешь меня убить - тебе за
это спасибо не скажут. Счас тебе не гражданская.
  - Подумай, подумай, не торопись. Я не шутейно говорю.
  Игнатий замолк.
  "Не угостил бы на самом деле... дикошарый! Разбирайся потом", - думал он.
  - Ну как?
  - Не знаю я, где они, милый ты человек.
  - Иди еще подумай.
  Игнатий поднялся.
  Кузьма запер его, вышел на улицу, закурил. Потом вернулся в сельсовет,
расстелил на лавке кожан, дунул в ламповое стекло. Язычок пламени
вытянулся в лампе, оторвался от фитиля и умер. Лампа тихонько фукнула...
Долго еще из стекла вился крученой струйкой грязный дымок. Завоняло теплым
керосином и сажей.
  Светало.


  21

  Михеюшка насмерть перепугался, когда под окном его избушки ночью заржали
кони. Он снял икону и прижал к груди, готовый принять смерть. Подумал, что
это разбойники.
  Дверь распахнулась. Вошел Егор с ношей в руках.
  - Михеич!
  - Аиньки?
  - Зажги огонь.
  - Это ты, Егорушка? А я напужался! Сичас я...
  Егор положил Марью на нары, взял у Михеюшки лучину...
  Марья смотрела широко открытыми глазами. Молчала. Лицо белое, как у
покойницы.
  - Никак убиенная? - спросил шепотом Михеюшка, заглядывая через плечо Егора.
  Егор отстранил его, воткнул лучину в стенку.
  - Затопи печку.
  Михеюшка суетливо захлопотал у камелька. И все поглядывал на нары.
  Марья лежала не двигаясь.
  Вошел Макар. С грохотом свалил в углу седла.
  - А коней не потырят здесь?
  - Кто, поди?.. Ты спутал их?
  - Спутать-то спутал... - Макар подошел к Марье, заглянул в лицо,
улыбнулся. - Ну как?
  Марья прикрыла глаза. Вздохнула.
  - Перепугалась... Может даже захворать, - объяснил Макар не то Егору, не
то Михеюшке.
  Егор сидел на чурбаке, курил. Смотрел в пол.
  - Чего не хватает, так это самогону, - сокрушенно заметил Макар, тоже
сворачивая папиросу. - Жалко, такой случай... Что бы прихватить давеча?
Просто из ума вышибло.
  Михеюшка вертел головой во все стороны. Он понял, что это не покойница -
на нарах. Но больше пока ничего не понял.
  - Самогон? - переспросил он. - Самогон есть. У меня к погоде ноги ломит, я
растираю...
  - Давай его сюда! - заорал Макар. - Ноги он растирает!.. Марья, поднимайся!
  - Пускай лежит, - сказал Егор.
  - А чего ей лежать? Ей плясать надо. А ну!.. - Макар затормошил Марью,
посадил на нары.
  Марья нашла глазами Егора, уставилась на него, точно по его виду хотела
понять, что с ней сделают дальше.
  Тот докурил, аккуратно заплевал цигарку, поднял голову. Встретились
взглядами. Егор улыбнулся:
  - Замерзла?
  Марья кивнула головой.
  - А вот мы ее сичас живо согреем, - пригрозил Михеюшка. Нырнул в угол под
нары и извлек на свет бутылку с самогоном, закупоренную тряпочной пробкой.
  - Это что такое?
  - И все? - спросил Макар. - Ну и свадьба получается!.. Ну, хоть это.
  Сели к столу.
  Михеюшка отказался сесть со всеми вместе, шуровал в печке и смотрел со
стороны на непонятных гостей.
  Марья сидела между братьями. Макар налил ей самогону.
  - Держи. Ты теперь - Любавина.
  Марья тряхнула головой, откидывая на спину русую косу. Взяла кружку и не
отрываясь выпила все.
  Она действительно замерзла.
  - Ох, мама родная! - выдохнула она.
  - Берет? - улыбнулся довольный Макар. - Мы еще не так гульнем! Это просто
так... - Он налил себе, выпил, стукнул кружкой, закрутил головой. - Ничего!
  Егору осталось совсем мало, меньше половины кружки.
  - Тебе нельзя много, - многозначительно сказал Макар.
  - Что же вы со мною делаете, ребята? - спросила Марья.
  - Взамуж берем, - пояснил Макар.
  - Кто же так делает? Неужели по-другому... - Марья опустила голову на
руки. Видно, вспомнила вечер сватовства Егора, неожиданный налет старика
Любавина с Ефимом. - Что же... здесь и жить будем?
  - Пока здесь, - сказал Егор.
  Макар посмотрел на Михеюшку и спросил:
  - Тебе выйти никуда не надо?
  Михеюшка не понял:
  - Куда выйти?
  - Пойдем проветримся, коней заодно посмотрим.
  - Зачем ты его? - вмешался Егор.
  - Мы с ним на вольном воздухе заночуем, - сказал Макар.
  - Не валяй дурочку, - Егор покраснел. - Никуда вы не пойдете.
  - Как хотите. Для вас же стараюсь, понимаешь.
  Марье постелили на нарах, а Макар, Михеюшка и Егор устроились на полу.
  В избушке стало светло - из-за леса выплыла луна. Ее было видно в окошко -
большая, круглая и поразительно близкая, как будто она висела в
какой-нибудь версте отсюда.
  На полу лежал бледный квадрат света, и в нем беззвучно шевелились,
качались, вздрагивали тени ветвей.
  Блестела на столе кружка.
  - Ночь-то! - тихонько воскликнул Макар. Ему не спалось.
  Михеюшка пошевелился. Сказал сонным голосом:
  - Перед рассветом птаха какая-то распевает каждый раз... до того красиво!
  - Ты ведь давно уже тут живешь, Михеич? - не то спросил, но то просто так,
чтобы поддержать разговор, сказал Макар.
  - Третий год пошел с троицы, - ответил Михеюшка.
  - Наверно, все тут передумал один-то?
  Михеюшка ничего не сказал.
  - Скучно, наверно, тебе?
  - А чего скучно?.. Люди заходют. До вас вот Гринька Малюгин с Федей
Байкаловым были...
  - Гринька? - Макар приподнялся на локте. - Его ж поймали.
  - Ушел он... Федя-то как раз за им приходил. Ну тот говорит: "У меня
золото есть... пудик, давай, мол, выроем - ты себе половину забираешь, а я
уйду".
  Макар долго молчал.
  - Слышь, Егор?
  - Слышу, - отозвался Егор.
  - Пуд золота... - Макар лег и стал смотреть в потолок.
  - Федор-то не соглашался сперва. "Оно, - говорит, - ворованное", -
заговорил Михеюшка.
  Макар перебил его:
  - Ладно, давай спать, отец.
  Михеюшка послушно смолк.
  В окошко все лился серебристый негреющий свет, и на полу шевелилось топкое
кружево теней.
  Во сне громко вскрикнула Марья, потом шепотом сказала:
  - Господи, господи...
  Егор сел, послушал, дотянулся рукой до стола, взял кисет и стал закуривать.
  - Дай мне тоже, - поднялся Макар.
  Закурили.
  - Федя - не дурак, - негромко сказал Макар.
  - Я тоже так думаю, - согласился Егор.
  Легли и замолчали.
  Михеюшка почесал спину, зевнул и, засыпая, пробормотал:
  - Охо-хох, дела наши грешные...
  Утром, чуть свет, Макар уехал.


  22

  После ареста Игнатия Платоныч взял коня у Яши Горячего и поехал в район.
  Вернулся с каким-то товарищем. Пришли в сельсовет. В сельсовете было
человек шесть мужиков. Говорили все сразу, загнав в угол Елизара
Колокольникова: отказывались ремонтировать мост на Быст