ятск поеду.
  - Пока.
  Ивлев быстро стал уходить по улице и скоро исчез, растворился во тьме.
Кузьма Николаевич подвесил бадью на крюк и тоже пошел домой.

  Мария сидела в плаще на кровати, слегка откинувшись назад, на руки,
покачивала одной ногой, смотрела перед собой. На стук двери повернула
голову, перестала качать ногой, но положения тела не изменила.
  Ивлев с порога долго смотрел на нее.
  - Уходи.
  Мария легко поднялась, окинула глазами комнату, подошла к угловому
столику, взяла альбом с фотографиями и пошла к двери. Ивлев посторонился,
пропуская ее. Дождался, когда хлопнули воротца в ограде, сунул руки в
карманы и стал ходить по комнате. Остановился над платочком, который
обронила Мария, долго смотрел на него... Лежал маленький комочек -
тряпочка, нежно розовея на грубоватых, давно не мытых досках пола. Ивлев
наступил на него сапогом... Потом стал топтать каблуком, точно вколачивал
в пол всю боль свою, всю обиду.
  Родионов тоже шагал по комнате (по комнате Марии), курил без конца, мял
под кителем одной рукой кожу под левым соском. Клавдия Николаевна тихонько
звякала на кухне посудой.
  Вошла Мария.
  Кузьма Николаевич остановился посреди комнаты.
  Мария с альбомом в руках стояла в дверях, смотрела на него.
  - Иди сюда, - сказал отец.
  Она подошла.
  Кузьма Николаевич больно ударил ее по лицу... И потом бил по щекам, по
губам, по глазам... Она пятилась от него, он шел за ней и бил.
  - Папа!..
  - Шлюха.
  - Ты что?..
  - Шлюха. Гадина.
  Мария открыла ногой дверь, выбежала... Кузьма Николаевич схватился за
сердце и стал торопливо искать глазами место, куда можно присесть. Он был
белый, губы посинели и тряслись.
  - Кузьма!.. - заполошно вскрикнула Клавдия Николаевна. - Ты че? Кузьма?!
  - Давай звони!.. Звони... Пойдем! - Кузьма Николаевич пинком распахнул
дверь и быстро пошел из дома. - Пошли!..
  Клавдия Николаевна почти бежала за ним.
  - Да погоди ты!.. Да не беги ты!..
  Кузьма шел, не сбавляя шага, крепко держался за сердце... Торопился
донести его.
  - Кузьма!..
  - Давай, давай... скорей, - шептал он.
  ...В больнице переполошились. Уложили Кузьму Николаевича на кушетку,
расстегнули китель... Сестра сунула ему под руку градусник, другая стала
готовить шприц с камфарой. Пожилая толстая няня покултыхала за дежурным
врачом, который куда-то отлучился.
  - Ну-ка!.. Упал он, - шепотом быстро проговорил Кузьма Николаевич, глядя
на жену. - Подержи его, прижми руку...
  Клавдия Николаевна насилу поняла, что он имеет в виду градусник, который
выпал у него из-под руки. Поправила градусник, прижала руку к боку...
Кузьма повел глаза к потолку, куда-то назад, дернулся - хотел встать... И
уронил голову.
  Мария, выбежав из дому, быстро пошла к Ивану Любавину. Дорогой зло и скупо
всплакнула, вытерла слезы, гордо вскинула голову... В осанке, и в походке,
и в опущенных уголках губ - во всем облике снова утвердилась непокорная,
дерзкая уверенность в собственном превосходстве.
  Такой она и явилась к Ивану. Он почему-то не удивился, увидев ее. Он знал,
чувствовал, что сейчас в Баклани, наверное, в трех местах сразу
разыгрывается нешуточная драма, в центре которой стоит Мария. И
неудивительно, если та роль, какую она приняла на себя, окажется на этот
раз ей не по силам и она захочет уехать. Или кто-то другой захочет
уехать... Он безотчетно ждал кого-то оттуда весь вечер.
  - Поедем, - сказала Мария.
  - Куда?
  - В город. На вокзал.
  Иван лежал в постели, читал. Не стесняясь Марии, откинул одеяло, обулся...
  - Пошли.
  - У тебя деньги есть? - спросила Мария.
  - Есть.
  - Мне рублей пятьсот надо.
  - Сейчас посмотрю... - Иван порылся в чемодане, где у них с Пашкой лежали
деньги (на мебель копили), отсчитал пятьсот... - На.
  - Я пришлю потом.
  ...Шли темной улицей, молчали. Прошли мимо больницы...
  Иван шел несколько впереди Марии, думал о ней: "Поехала?.. Скатертью
дорожка, - думал без всякой злости. - Хороших мужиков хоть мучить не
будешь. В городе нарвешься на какого-нибудь... Там найдутся и на тебя".
  - Уезжаешь?.. Или бежишь? - не вытерпел и спросил он.
  - Не спешу, но поторапливаюсь.
  - В какие края?
  - Далеко.
  ...В машине Мария стала приводить себя в порядок. Долго причесывалась,
пристроив на коленях зеркальце... Держала в губах заколку, шелестела
плащом... От нее - от ее рук, волос, плаща - веяло свежим одеколонистым
холодком. Чуточку искривленные, яркие, полные губы, в которых была зажата
заколка, начали беспокоить Ивана. Поправляя волосы, она часто задевала его
локтем, это тоже беспокоило. Он прибавил газку.
  Примерно на полпути к городу обогнали Пашку. Иван приветственно посигналил
ему, мигнул трижды задними огнями.
  ...Народу на вокзале было немного. Поезд Марии отходил через полчаса. Она
взяла билет и пошла к окошечку "Телеграф". Иван (он решил проводить Марию)
сидел на широком жестком диване, разглядывая огромную картину на которой
матросы Черноморского флота бились с немцами.
  Мария отправила телеграмму, подошла, села рядом. Посмотрела на часы.
  - Ну... скоро.
  Ивану сделалось очень грустно. "Зачем нужно, чтобы она уезжала? - думал
он. - Куда она едет?..".
  - Какой сегодня день? - спросила Мария.
  - Вторник.
  - Слава богу, что не понедельник. Не могу уезжать в понедельник и
тринадцатого.
  "Ну куда она едет? Куда?", - Иван представил ее, одинокую, на вокзале в
большом каком-то городе, торопливо и жадно оценивающие взгляды сытых
прохиндеев... "Ну куда, к черту едет? Зачем?".
  - Куда едешь-то все-таки?
  - Далеко, - Мария посмотрела на него, улыбнулась. - Пока до Новосибирска.
  Иван тоже посмотрел на нее.
  "А ведь не будет ее сейчас. Ведь уедет она", - понял он.
  До отхода поезда оставалось десять минут. Они все еще сидели на диване.
Мария казалась спокойной.
  - Пойдем?
  - Сейчас... успеешь.
  И - как будто его только и не хватало здесь - в зал торопливо вбежал Юрий
Александрович. Ринулся к кассе. Марию не увидел. Он никого вообще не
видел. Он торопился.
  Иван встал.
  - Дай-ка твой билет.
  - Зачем? - Мария тоже поднялась. В сторону кассы, где, склонившись у
окошечка, стоял Юрий Александрович, не смотрела. Растерянно и насмешливо
улыбалась.
  - Дай, мне нужно.
  Мария отдала ему билет.
  Иван пошел к кассе... Подошел, вежливо постучал в узкую согнутую спину
Юрия Александровича. Тот торопливо обернулся, выпрямился...
  - На, - сказал Иван, подавая ему билет. - Все равно пропадает.
  Юрий Александрович, не понимая, смотрел то на билет, то на Ивана... Потом
повернул голову, увидел Марию. Мария стояла на том же месте, где ее
оставил Иван. Смотрела на них. Через весь зал почти встретились взгляды
Юрия Александровича и Марии. Юрий Александрович поспешно отвернулся...
  - Зачем он мне? Я сам возьму.
  - Да бери-и!.. - Иван лапнул учителя за грудь, сорвал пуговицы пиджака и
рубашки и старательно засунул билет ему за майку. - Бери... не потеряй, -
отпустил его, посмотрел в красивые, слегка выпуклые глаза, повернулся и
пошел. - Пойдем, - сказал он Марии. Сказал твердо, требовательно. Мария
пошла за ним.
  - Ты почему так сделал?
  Иван тоже остановился.
  - А куда ты, к черту, поедешь? Пойдем, - он двинулся вперед. Мария прошла
еще за ним несколько шагов, остановилась. Иван тоже остановился.
  - Что же мне теперь делать-то? - негромко спросила она.
  - Поедем в Баклань.
  - Где мне там жить? У тебя?
  - Найдешь. Можешь у меня, если захочешь. Можешь у Ивлева. Можешь у отца...
Тебя никто не гонит, не психуй, пожалуйста.
  - Меня бьют! - сердито сказала Мария и топнула ногой. - Бьют, а не гонят!
- и заплакала.
  Иван взял ее за руку и повел к машине. Мария покорно пошла. Всхлипывала,
размазывала по щекам слезы.
  - Бьют за дело. Ты сама бьешь так, что... Ты сама не жалеешь, чего же ты
обижаешься.
  Сели в машину, поехали.
  - А куда я сейчас-то денусь? Ни к отцу, ни к Ивлеву я не пойду.
  - Переночуешь у меня. А завтра видно будет.
  - Ты что?!
  - Что? Не бойся... ничего с тобой не случится. Я уйду к Андрею.

  Пашка ехал не торопясь, думал.
  Ночи весенние, темные, мучительные... О чем только не думается, о чем не
мечтается. Всякая всячина в голову лезет.
  Пашке было грустно.
  Пошел мелкий косой дождик. Первый в этом году.
  Перед городом, километрах в восьми, у деревни Игринево, на дороге впереди
замаячили две человеческие фигуры. Одна высокая, другая пониже. Махали
руками. Пашка остановился.
  - До города подбрось, пожалуйста! - офицерик был совсем молодой, весь в
ремнях и старался говорить басом. Он был чем-то чрезвычайно доволен,
наверно, ночными блужданиями с любимой. Конечно, так. Девушка прижималась
к нему, весело смотрела на Пашку. Она тоже была довольна.
  - Садитесь.
  Девушка села в кабину и начала вертеться, отряхиваться... Лейтенант
запрыгнул в кузов. Начали переговариваться между собой, смеялись.
  Пашка искоса разглядывал девушку. Хорошенькая, белозубая, губы бантиком -
загляденье!
  - Куда это на ночь глядя? - спросил Пашка.
  - В гости, - охотно откликнулась девушка. И опять вылезла наполовину из
кабины - говорить со своим дружком. - Саша! Саш!.. Как ты там?!
  - В ажуре! - кричал из кузова лейтенант.
  - Вам что, дня не хватает - по гостям ездить? - опять спросил Пашка.
  - Что? - Девушка мельком глянула на него и опять полезла говорить: -
Саша! Саш!..
  "Саша! Саша!! - съехидничал про себя Пашка. - Твой Саша и так сам себя не
помнит от радости. Пусти сейчас - впереди машины побежит".
  - Я представляю, что там сейчас будет! - кричал из кузова Саша.
  Девушка так и покатилась.
  "О! О!.. Нет, люди все-таки ненормальными становятся в это время", -
сердито думал Пашка.
  Дождь припустил сильнее.
  - Саша! Как ты там?!
  - Порядок! - не сдавался лейтенант. - На борту порядок!
  - Скажи ему: там под баллоном брезент лежит, пусть накроется, - сказал
Пашка. - А то захворает в гостях-то.
  Девушка чуть не вывалилась из кабины.
  - Саша! Саш!.. Там под баллоном какой-то брезент лежит!.. Накройся!
  - Я уже накрылся! Порядок!
  Пашка закурил и опять задумался, всматриваясь прищуренными глазами в
дорогу.
  Перед фарами летела, косо падая, серая сетка дождя.
  ...В город приехали еще до света.
  - Спасибо, - сказал лейтенант, спрыгнув на землю.
  - На здоровье.
  Пашка заехал к знакомым, отоспался на полатях, встал, плотно пообедал,
погрузил на складе пустые бочки и поехал на центральное бензохранилище -
километрах в семнадцати от города.
  День был теплый, тусклый... Дороги раскисли после вчерашнего дождя. Колеса
то и дело пробуксовывали. Пока доехал до хранилища, порядком умаялся.
  ...Бензохранилище - это целый городок, строгий, стройный, однообразный,
красивый в своем однообразии. На площади гектара в два аккуратными рядами
стояли огромные серебристо-белые цистерны - цилиндрические, круглые,
овальные, врытые в землю и просто так, не врытые...
  Пашка пристроился в длинный ряд автомашин и стал потихоньку двигаться.
  Часа через три только ему закатили в кузов бочки с бензином.
  Пашка подъехал к конторе, поставил машину рядом с другими, тоже уже
груженными, и зашел в контору - оформить документы.
  И тут - никто потом не мог сказать, как это произошло, отчего, - низенькую
контору озарил вдруг яркий свет.
  В конторе было человек восемь шоферов, две девушки за столом и толстый
мужчина в очках (тоже за столом), он-то и оформлял бумаги. Девушки - одна
писала, другая крутила арифмометр.
  Свет вспыхнул сразу... Все на мгновенье ошалели. Стало тихо. Потом тишину
эту, как бичом, хлестанул чей-то вскрик:
  - Пожар!
  Шарахнулись из конторы...
  ...Горели бочки на одной из машин.
  Пашка тоже побежал вместе со всеми. Только один толстый мужчина (который
оформлял бумаги), отбежав немного, остановился.
  - Давай брезент! Э-э!.. - заорал он. - Куда вы?! Успеем! Успеем же!..
  - Беги!.. Сейчас рванет! Беги, дура толстая!.. - крикнул кто-то из шоферов.
  Несколько человек остановились. Пашка тоже остановился.
  - Сейчас... - сказал сзади голос. - Ох, и будет!..
  - Добра-то сколько! - сказал другой голос.
  Кто-то негромко заматерился.
  - Давай брезент! - непонятно кому кричал мужчина в очках и сам не двигался
с места.
  - Уходи!.. Вот ишак.
  Пашку точно кто толкнул сзади... Он побежал к горящей машине. Ни о чем не
думал. В голове точно молотком колотили мягко и больно: скорей! Скорей!
Видел, как впереди, над машиной, свиваются яркие космы огня.
  Не помнил Пашка, как добежал он до машины, как включил зажигание, воткнул
первую передачу и даванул газ... Машина рванула и, набирая скорость,
понеслась прочь от цистерн и от других машин.
  ...Река была в полукилометре от хранилища; Пашка правил туда, к реке.
Машина летела прямо по целине, прыгала... Горящие бочки грохотали в
кузове. Пашка закусил до крови нижнюю губу, почти лег на штурвал... В
голове больно колотилось: скорей! Только скорей!
  Крутой обрыв реки приближался угнетающе медленно. На небольшом косогорчике
колеса забуксовали... Машина юзом поползла назад. Пашка вспотел.
Молниеносно перебросил скорость, дал левее руля, выехал. И опять выжал из
мотора всю его мощь.
  До берега оставалось метров двадцать. Пашка открыл дверцу, не снимая
правой ноги с газа, стал левой на подножку... В кузов не глядел - там
колотились друг о дружку бочки и тихо шумел огонь. Спине было жарко.
  Теперь обрыв надвигался быстро. Пашка чего-то медлил, не прыгал...
Прыгнул, когда до берега оставалось метров десять. Упал. Слышал, как
особенно сильно грохотнули бочки, взвыл мотор... Потом внизу, под обрывом,
с силой рвануло, и оттуда стремительно вырос красивый столб огня. И стало
тихо.
  Пашка встал и тут же сел - в сердце воткнулась такая каленая боль, что в
глазах потемнело.
  - ...Ногу сломал, - сказал Пашка самому себе.
  К нему подбежали, засуетились... Подбежал толстый мужчина в очках, заорал:
  - Какого черта не прыгал, когда отъехал уже?! Направил бы ее и прыгал!
Обязательно надо до инфаркта людей довести?!
  - Ногу сломал, - сказал Пашка.
  - В герои лезут!.. Подлецы! - кричал толстый.
  Один из шоферов взял его за грудки.
  - Ты что, спятил, что ли?
  Толстый оттолкнул шофера... Снял очки, высморкался. Сказал с нервной
дрожью в голосе:
  - Все сердце перевернулось. Опять лежать теперь.
  Пашку подняли и понесли.

  ...В палате кроме Пашки было еще четверо мужчин. Один ходил с "самолетом",
остальные лежали, задрав кверху загипсованные ноги.
  Один здоровенный парень, белобрысый, с глуповатым лицом, просил того,
который ходил:
  - Слышь, Микола!.. Неужели ж у тебя сердца нету?
  - Нельзя, - спокойно отвечал Микола. - Не положено.
  - Эх...
  - Вот те и "эх". Я отвяжу, а кто потом отвечать будет?
  - Ты... Я же и отвечу. Терпи. Мне, ты думаешь, не надоела тоже вот эта
игрушка? Тоже надоела.
  - Ты же ходишь, оглоед!.. Сравнил.
  - И ты будешь.
  - А чего ты просишь-то? - спросил Пашка детину (Пашку только что внесли в
палату).
  - Просит, чтоб я ему гири отвязал, - пояснил Микола. - Дурней себя хочет
найти. Так ты полежишь и встанешь, а если отвяжу, ты совсем не встанешь.
Как дите малое, честное слово.
  - Не могу больше. Я психически заболею. Двадцать второй день сегодня...
Сейчас орать буду.
  - Ори, - спокойно сказал Микола.
  - Ты что, дурак, что ли? - спросил Пашка детину.
  - Няня! - заорал детина.
  - Как тебе не стыдно, Иван! - укоризненно сказал один из лежащих. - Ты же
не один здесь, верно?
  - Я хочу книгу жалоб и предложений.
  - Зачем она тебе?
  - А чего они... Не могли уж умнее чего-нибудь придумать? Так, наверно, еще
при царе Горохе лечили.
  - Тебя не спросили, ученый нашелся.
  - Няня!
  В палату вместо няни вошел толстый мужчина в очках (с бензохранилища).
Увидел Пашку, заулыбался.
  - Привет! Лежишь? На, еды тебе принес... Фу-у! - мужчина сел на краешек
Пашкиной кровати, огляделся. - Ну и житье у вас, ребята! Лежи себе, плюй в
потолок.
  - Махнемся? - предложил мрачно детина.
  - Завтра.
  - А-а... Нечего тогда вякать.
  - Ну, как? - спросил мужчина Пашку. - Ничего?
  - Все в ажуре.
  - Ты скажи, почему ты не прыгал, когда уже близко оставалось?
  - Та-а...
  - Машину что ли, хотел сохранить? Так она - так и так - сгорела бы.
  - Да нет... я и не думал про машину. Не знаю.
  - А меня чуть кондрашка не хватила. Сердце стало останавливаться, и все.
Нервы у тебя крепкие, наверно.
  - Я ж танкистом в армии был, - хвастливо сказал Пашка. - Попробуй пощекоти
меня - хоть бы хны.
  - Машину достали. Всю, в общем, разворотило... Дал ты ей по целине-то.
Сколько лежать придется?
  - Не знаю. Вон, друг двадцать вторые сутки лежит уже... С месяц, наверно.
  - Перелом бедренной кости? - спросил детина. - Три месяца не хочешь? С
месяц... хэх, быстрые какие все.
  - Привет тебе от наших ребят. Хотели прийти сюда - не пускают. Меня, как
профорга, и то еле пропустили, еле уломал. Журналов вот тебе прислали... -
мужчина достал из-за пазухи пачку журналов. - Из газеты приходили,
спрашивали про тебя... А мы и знать не знаем. Только в командировке
сказано, что Любавин Павел, из Баклани... Сюда, наверно, придут.
  - Это ничего, - сказал Пашка самодовольно. - Я им тут речь скажу.
  - Хэх... Ну, ладно, поправляйся. Будем заходить к тебе в приемные дни. Я
бы посидел еще, но на собрание тороплюсь. Тоже речь надо говорить. Не
унывай!
  - Счастливо!
  Профорг пожал Пашке руку, сказал всем "до свидания" и ушел.
  - Ты что, герой, что ли? - спросил Пашку детина.
  Пашка некоторое время молчал.
  - А вы разве ничего не слышали? Должны были по радио передавать.
  - Нет, - сказал детина, - у меня наушники не работают.
  - Произошла авиационная катастрофа. Самолет летел с такой скоростью, что
загорелся в воздухе. Пилотировал самолет Любавин Павел Ефимович, то есть
я. Преодолевал звуковой барьер.
  У всех вытянулись лица. Детина даже рот приоткрыл.
  - Нет, серьезно?
  - Конечно. Кха.
  - Врешь ведь?
  - Ну вот!.. Не веришь, не верь, я тебя не заставляю. Какой мне смысл врать!
  - Ну и как же ты?
  - Преодолел барьер, дал радиограмму на землю и прыгнул затяжным прыжком. И
ногу вот сломал.
  Первым очнулся человек с "самолетом".
  - Вот это загнул! У меня аж дыхание остановилось.
  - Трепач, - сказал детина разочарованно. - Я думал, правда.
  - Вот так, - сказал Пашка и стал смотреть журнал. - Состояние невесомости
перенес хорошо... Пульс нормальный.
  - Во-первых, на самолетах не бывает невесомости, - сказал детина.
  - Привет! Хэх... - Пашка перелистнул страничку журнала. - Много ты знаешь.
  - Невесомость вообще-то бывает, - сказал человек с "самолетом", - но все
равно ты загибаешь, парень. Кто это к тебе приходил сейчас?
  - Приходил-то? Генерал, дважды Герой Советского Союза. Он только не в
форме - стесняется по городу в форме ходить.
  Человек с "самолетом" громко захохотал.
  - Генерал!.. Я ж его знаю! Он же на бензохранилище работает!..
  - Знаешь?
  - Знаю!
  - Так чего же тогда спрашиваешь?
  Детина раскатился громоподобным смехом. Глядя на него, Пашка тоже
засмеялся. Потом засмеялся человек с "самолетом" и остальные. Лежали и
хохотали, глядя друг на друга.
  - Ой, мама родимая!.. Кончаюсь, - стонал детина.
  Пашка закрылся журналом и хохотал беззвучно.
  В палату вошел встревоженный доктор.
  - В чем дело, больные?
  - О-о!.. - детина показывал пальцем на Пашку и не мог произнести ничего
членораздельного. - Гене... ха-ха-ха... барьер... хо-хо-хо!..
  Старичок доктор тоже хихикнул и поспешно вышел из палаты.
  В палату вошла девушка лет двадцати трех... В брюках, накрашенная, с
желтыми волосами, красивая. Остановилась в дверях.
  - Здравствуйте, товарищи.
  Смех потихоньку стал стихать.
  - Здравствуйте, - сказал Пашка.
  - Мм-м... ха-ха-ха, ох-ха-ха... - мучился детина.
  - Кто будет товарищ Любавин? - спросила девушка.
  - Я, - сказал Пашка и попытался привстать.
  - Лежите, лежите, что вы! Я вот тут присяду немножко... Можно?
  - Конечно!
  - Я из городского радиокомитета,