Кондратом, - он, не поворачиваясь, стал отходить к двери. И хоть он и ждал
этого, едва успел увернуться: ковш, брызгая во все стороны квасом,
пролетел около его головы, ударился о косяк и, звякая, покатился по полу.
  - Собака! Научились с отцом разговаривать!! - послал Емельян Спиридоныч
громовым голосом вслед сыну.
  Егор вылетел из сеней, вытирая рукавом лицо - квасом попало. Навстречу на
крыльцо поднимался Макар.
  - Ломанул чем-нибудь? - спросил он, улыбаясь. Егор загородил ему дорогу.
  - Пошли со мной.
  - Куда?
  - К Поповым. Сватать.
  Сросшиеся смоляные брови Макара поползли вверх.
  - Он што... согласный?
  - Согласный. Пойдем самогону достанем...
  Егор развернул брата и, не давая ему опомниться, потащил за собой. Тот шел
и не шел: не верилось.
  - А чего ты такой выскочил?
  - Эта... Я потом расскажу. Пойдем.
  - Врешь, - понял Макар и остановился. - Ты чего надумал?
  - Выручи, Макар, пошли. Высватаем, приведу в дом - не выгонит. Побоится
позора. А выгонит - хрен с ним. Но все равно будет по-моему.
  Макар думал. Такое сватовство лично ему могло выйти боком. Но очень
хотелось досадить отцу. В душе он был согласен с Егором. Вскинул голову,
озорно сверкнул глазом.
  - Пошли.
  Купили в одном известном им доме три бутылки самогону и направились к
Поповым. Первым - Макар. Азартная, ярая душа его разыгралась не на шутку.
Его уже нельзя было остановить. Вздумай сейчас Егор удариться на попятную
- он пошел бы сватать один. За себя.
  - Замесили дельце! - потирал он, довольный, руки.

  Огня у Поповых еще не было. Макар впотьмах налетел на табуретку. - Дядя
Сергей!
  - Оу!
  - Где ты тут? Запаляй огонь - гости пришли! - распоряжался Макар.
  Марья зажгла лампу и, когда увидела у порога серьезного, собранного Егора
и сияющего Макара посреди избы, вспыхнула горячим, предательским румянцем.
Сергей Федорыч понял позже.
  - Вам чего, ребяты?..
  - Нам-то?.. - Макар, к немалому удивлению хозяина, быстро разделся, прошел
к столу. За ним так же быстро и решительно смахнул с плеч полушубок Егор.
- Нам для начала капустки. Есть? А потом потолкуем, - Макар значительно
посмотрел на Марью. Она не знала, куда девать свои ясные, посчастливевшие
глаза.
  Сергей Федорыч понял наконец. Приосанился. Первый раз, за первую дочь
пришли свататься. Теперь - не ударить лицом в грязь.
  - Вон вы какие гости-то! - сказал он, как бы решая для себя: не выставить
ли сразу таких гостей?
  Но долго не смог притворяться.
  - Марья, неси капусту, - сел к столу. Потрогал маленькой высохшей рукой
бутылку. - Запотела, сволочь.
  Макар достал из кармана большой шмат сала (заходил по дороге к брату
Ефиму), сдул с шершавой корочки табак, шлепнул на стол.
  Ребятишки внимательно смотрели на них с печки.
  Сергей Федорыч отхватил ножом хороший кусок, бросил им.
  - Только с хлебом ешьте.
  Марья принесла в чашке капусту. Поставила на стол и отошла в сторонку.
  - Та-ак. А сам Емельян Спиридоныч к бедным не ходит сватать? - спросил
Сергей Федорыч.
  - Ему некогда, - ответил Макар.

  Хитрый Ефим зачуял недоброе.
  Отрезая Макару сало, невзначай спросил:
  - Зачем тебе сало-то?
  - Выпьем тут с дружками.
  Ефим понял, что замышляет Макар какое-то темное дело. То ли драку или чего
похуже.
  Проводил Макара, собрался - и ходом к отцу.
  С порога спросил:
  - Где ребята?
  - Не знаю. А што?
  - Приходил сейчас Макар ко мне, попросил сала. А у самого карманы
оттопырены, - по-видимому, бутылки с самогоном. Не затеяли они чего?
  Емельян Спиридоныч, набрякая темной кровью, спросил:
  - Егорка был с ним?
  - Был. Только тот не заходил, а на улице дожидался. Но пошли вместе.
  Емельян Спиридоныч вскочил с места, тяжело забегал по избе.
  - Ах, подлецы! Сукины дети!.. Ведь они сватать Маньку пошли! Ну-ка... где
мои сапоги?! - наливаясь гневом, заорал он. Сам увидел их у порога. С
трудом натаскивая прямо на голую ногу, тихо и страшно гудел: - Головы
пооткручиваю паразитам... Месиво пойду сделаю!
  - Чью Маньку-то?
  - Попову.
  Ефим даже ахнул: голь перекатная!
  - Макар, што ли?
  - Егорка... Гад сумеречный! Пошли.

  Сергей Федорыч быстро захмелел. Обхватил маленькую косматую головенку
тихо, с тоской запел:

  Эх ты, воля, моя воля!..

  Оборвал песню. Из-под пальцев на стол быстро-быстро закапали слезы.
  - Старуха моя... Степанидушка... Не дожила ты до этого дня. А хотела она...
  Егор стиснул зубы и пошевелился, чтобы унять дрожь.
  - Тять, зачем ты об этом? Не надо, - попросила Марья.
  Макар сохранял деловое настроение.
  - Так что, Федорыч?.. Отдаешь за нас Марью?
  Сергей Федорыч помолчал и вдруг громко сказал:
  - Нехорошие вы люди, Макар! И Егор... тоже ж - Любавин. Корни-то одни. Не
хотел бы я с вами родниться, но... пускай. Видно, чему быть, того не
миновать.
  Макар слегка опешил от такого ответа. Завозился на месте, Егор хмуро и
трезво смотрел на пьяненького Сергея Федорыча. А тот помолчал и опять
повторил упрямо:
  - Плохие вы люди, Егор. Пот„мые.
  - Тятя!.. - встряла было Марья.
  - Ты молчи! - приказал отец. - Ты ничего еще не понимаешь...

  Ефим осторожно подкрался к маленькому, низкому окну. Заглянул с краешка.
  - Здесь. За столом сидят.
  Слабенькая, легкая дверь с треском расхлобыстнулась от пинка... Как
чудище, страшное и невозможное, вырос Емельян Спиридоныч в тесной избушке.
Как гром с ясного неба грянул.
  - Марш отсюда!
  Первым опомнился Макар. Встал. Не знал, что делать: вылетать сразу или
немного поартачиться?
  Егор сделался белым, сидел, стиснув в руке граненый стакан с самогоном. Не
шевелился.
  - Я кому сказал! - рявкнул Емельян Спиридоныч.
  В тишине, мучительной и напряженной, тоненько звякнул лопнувший стакан в
руке Егора.
  Макар двинулся к выходу.
  Егор сунул окровавленную руку в карман... Тоже поднялся.
  Медленно одевались. Слышно было, как со стола мягко и дробно каплет
разлитый самогон.
  Сергей Федорыч забыл закрыть рот - смотрел на Любавиных.
  Последним на улицу вышел Емельян Спиридоныч. Догнал в ограде Егора,
коротким сильным ударом в голову сшиб его с ног. Тот вскочил было сгоряча,
но Емельян Спиридоныч еще раз достал его. Егор упал навзничь. Отец прыгнул
на него, начал топтать ногами.
  Оба молчали. Ефим кинулся сзади к отцу, поймал за руки, оттаскивая.
  - Убьешь ведь. Убьешь, што ты делаешь? - дышал он в затылок отцу.
  Тот легко отбросил его, рванулся опять к Егору. Егор хотел встать,
скользил на кровяном снегу, не мог подняться. Емельян Спиридоныч опять
кинулся на него, но в это мгновение страшная, резкая боль в голове
заслонила от него свет, - никто не заметил, когда Макар выдернул из плетня
кол и тенью скользнул к отцу... Емельяна Спиридоныча шатнуло, он пошел
было задом на посадку, но устоял, закрутил очугуневшей головой, заревел,
как недорезанный бык, и двинулся на сыновей.
  - Поднимайся, Егор, скорей! - сдавленным голосом торопил Макар, заслоняя
его от отца.
  Емельян Спиридоныч шел напролом, ничего не желая видеть - никакой
опасности. Колышек тихо прошумел... Хрястнул, сломившись. Емельяна
Спиридоныча опять качнуло...
  Егор поднялся, побежал к плетню, Макар - за ним, думая, что он убегает
совсем. Егор ухватился за кол, легко, как спичку, сломил его.
  - Не бежи, Макар!
  Макар вернулся. Только вывернул себе другой кол - побольше.
  Ефим тоже не дремал: ему подвернулось под руку коромысло... Он переломил
его, сунул половинку отцу.
  Дышали тяжело, с хрипом. Удары звучали мягко и глухо. Молодые действовали
дружно, напористо; под их натиском Емельян Спиридоныч с Ефимом отступали
все дальше в глубь ограды.
  Макар вьюном крутился меж кольев, часто доставал своим то отца, то брата
Ефима.
  Егору попадало чаще, но зато его удары были крепче; он все подбирался к
отцу... И один раз, изловчившись, угодил ему в лоб. Емельян Спиридоныч
глубоко вздохнул, выронил кол и, зажав лицо руками, пошел прочь. Макар
последним ударом сзади свалил его с ног. Кинулся к Ефиму... Тот отпрыгнул
в сторону и, бестолково размахивая половинкой коромысла, заорал:
  - Караул!
  Из сеней выскочил Сергей Федорыч. Грянул ружейный выстрел.
  - Разойди-ись! Постреляю всех! - завизжал он, клацая затвором берданки.
  - Егор... уходим, - Макар побежал из ограды. Егор, прихрамывая, - за ним.
  За воротами Макар развернулся и запустил свой кол в Сергея Федорыча.
  - Постреляешь у меня!.. Хрен моржовый! Дай-ка твой - я им разок по окнам
заеду. Все равно теперь родней не быть.
  В этот момент гулко треснул и широко в ночь раскатился еще один выстрел
берданки; где-то вверху просвистело.
  - Пошли, ну их...
  - А куда? - Макар высморкался сукровицей в рваный подол рубахи.
  - К дяде Игнату пока... А там поглядим.
  - Зайдем тогда коней прихватим? Неизвестно, сколько придется бегать. Егор
согласился.
  - Не торопись только. Плохо мне.


  12

  У Игната шел пир горой. Дым, гвалт, обрывки песен, крученый мат... Где-то
в углу, невидимая, из последних сил, отчаянно хлопая мехами, взвизгивала
гармонь.
  Какой-то детина с покатыми плечами в косую сажень во что бы то ни стало
хотел пройтись вприсядку. Но его каждый раз вело с ног; он падал, с трудом
молча поднимался и, распрямившись во весь свой огромный рост, жеманно
подбоченивался, точно по-бабьи вскрикивал: "Ух ты-и!.." - приседал с маху
и... заваливался на спину.
  За столом, в центре, сидел Закревский. Улыбался, трепал кого-то по плечу,
кому-то наливал водку, пил сам... Он первый увидел незнакомых. Остановил
на них мутный, подозрительный взор:
  - Кто такие?
  Макар, не отвечая, презрительно сощурился. Егор искал глазами Игната. Его
почему-то не было среди этих людей.
  Закревский легко поднялся с места, пошел к Макару. На ходу резко и трезво
бросил кому-то:
  - Вася, выйди на улицу, посмотри.
  Макар сунул руку за пазуху.
  - Кто такие? - еще раз спросил Закревский, заглядывая Макару в самую душу.
  - Я не могу с тобой разговаривать: у тебя чижелый дух изо рта идет. Отойди
маленько, - Макар легонько уперся стволом обреза в грудь ошеломленного
Закревского, отодвинул его назад. Тот метнул испуганный взгляд на Егора,
опять на Макара, на дверь...
  - Где дядя Игнат? - спросил Егор.
  Закревский обмяк, улыбнулся, отвел от груди обрез.
  - Черти драные... перепугали насмерть! Проходи! - он потянул Макара к
столу - Вы Любавины? Отец послал? Золотой старик... Садись. Садись, другом
будешь!
  Макар спрятал обрез, оберегая избитые бока, втиснулся между пьяными. Никто
больше не обращал на них внимания. Егор с трудом пробрался в горницу
Кондрат лежал на кровати с перевязанной головой.
  - Ты зачем здесь?
  - Так... В гости.
  Кондрат приподнялся на локте:
  - Дома что-нибудь?..
  - Ничего дома... Лежи. Што это за народ здесь?
  - Знакомые Игната. Извели меня вконец, паразиты... Вторые сутки пьют.
  - А где дядя Игнат?
  - В город уехал.
  В горницу с бутылкой и стаканом в руках вошел Закревский.
  - Вот они, голуби! Так... - он, ласково глядя на Егора, зазвякал горлышком
бутылки об стакан, наполнил его с краями вровень, сунул под нос Егору. -
Пей! За свободную жизнь... Мне нравится ваша порода.
  Егор отвел в сторону стакан:
  - Не хочу. Нездоровится.
  - Не-ет, выпьешь... - Закревский силой стал совать в лицо Егору стакан.
Водка плескалась на руки и на грудь им обоим.
  Егор наотмашь вышиб из рук Закревского стакан.
  - Пристал как банный лист...
  - Вот вы какие! - с восхищением воскликнул Закревский. - Эх! - он трахнул
бутылку об пол, качнулся, поворачиваясь. - Но вы не можете быть сильнее
меня. Понимаешь?! Вася! - он пинком распахнул дверь горницы, из прихожей
тугой волной ударил гул затяжной попойки. - Вася!
  В дверях вырос Вася, невысокий человек с окладистой русой бородой. Молодо
и трезво поблескивал собачьими глазами на хозяина.
  - Пригласи человека к столу, - Закревский показал на Егора.
  - А он рази не хочет? - искренне изумился Вася.
  - Он ждет особого приглашения.
  Вася медленно подошел к Егору. Не успел тот сообразить, в чем дело, Вася
сгреб его в охапку и так сдавил, что у Егора от боли глаза полезли на лоб.
Вася отнес его к столу, бросил на лавку.
  - Сядь тут.
  Макар, увидев брата, потянулся к нему:
  - Егор! Брательник мой хороший...
  Но его кто-то перехватил, увлек в сторону. А Егору услужливо подставили
стакан водки. Он выпил. Кто-то подставил еще стакан. Он выпил еще. Поднял
глаза - подставлял стаканы все тот же Вася.
  Закревский со стороны наблюдал за ними. После второго стакана он подсел к
Егору, обнял тонкой рукой за шею.
  - Правильно сделали, что пришли. Хочешь денег? Баб?.. А? - глаза
Закревского блестели неподдельной радостью. - Чего хочешь - говори...
  - Я?
  - Ты.
  - А ты?
  - Я хочу дать свободу русскому характеру... Натворить побольше! Мы
раскиснем к черту с такими властями. Согласен?
  - Не знаю, - Егор снял жиденькую горячую руку со своей шеи. - Не лапай, я
не баба.
  - Пей еще! - потребовал Закревский.
  - Давай.
  Рядом громко орал Макар:
  - Согласный! Все!.. - он заехал ковшом в гущу бутылок и стаканов. - Я
такой жизни давно искал, гады милые!.. Душить будем!
  Егор выпил третий стакан, кинул его куда-то в людей, нашел грудь
Закревского, забрал в кулак тонкую белую рубашку, подтащил к себе:
  - А я несогласный. Больше не говори мне разные слова... а то ударю.
  Хлопала, хрипела и взвизгивала гармонь. Грохотали по полу сапоги, качались
стены. Качались и плавали в глазах чужие люди...
  На третьи сутки, в глухую полночь, Макар явился домой. Один. На тройке. И
вел сзади еще пару своих лошадей, тех, которых они захватили с Егором,
когда уходили из дома.
  Бросил лошадей посреди ограды, вошел в избу - в новеньком полушубке, в
папахе, красивый и смелый. Слегка покачивался.
  - Здрасте!
  В избе слабо мерцала керосиновая лампа. Не спали. Емельян Спиридоныч лежал
на печке, весь обмотанный тряпками, злой и слабый (в той драке ему попало
больше всех). Увидев сына, он поманил рукой жену.
  - Сходи за Ефимом. Скорей, - шепнул Емельян Спиридоныч.
  Макар услышал эти слова, прошел к столу, выложил на белую скатерть два
нагана.
  - Бесполезно, папаша: пришью на месте, - сел, закинул ногу на ногу. - Я
подобру зашел. Сказать, что коней, которых взяли, отдаем обратно. Нас с
Егором больше не ждите. На этом до свидания, - он собрал наганы, встал.
  Емельян с яростью, беспомощно глядел на него с печки.
  - Нашли себе дружков?
  - Ага. Верные люди.
  - Поддорожники, ворюги... Проклинаю вас обоих!
  - Это неважно. Поправляйся, папашенька. Не сердись на нас. А здорово мы
вас ухайдакали!..
  Мать не выдержала, топнула ногой:
  - Варнак ты окаянный! Отец он тебе или кто? Уходи с глаз моих долой!
  Макар оглянулся на нее, ничего не сказал. Вышел.


  13

  Не мог ничего Кузьма объяснить дяде Васе ни вечером, ни после. Он сам
ничего не понимал. Он все время чувствовал, что чем-то обязан Клавке,
хотя, сколько ни искал в себе, не мог найти и понять, за какую радость он
благодарен ей. Стыдно было смотреть на Клавдю, и он изо всех сил старался,
чтобы она этого не заметила.
  И вместе с этой неловкостью и тяжелой обязанностью, долгом - не обидеть
человека, который непонятно зачем влез в его жизнь, вместе с тихой тоской
и болью за какую-то непоправимую ошибку, вместе со всем этим в душе его
упорно - днем и ночью - распускалась цветастая радость. Марья... Марья
была недалеко. И он знал, что когда-нибудь он возьмет ее за руку и близко
посмотрит в ее глаза. Знал, ему не будет неловко и стыдно при ней, а будет
очень, очень легко. Он ждал этого часа. И дождался...
  Однажды утром, светлым весенним утром, Агафья, собирая на стол завтракать,
между прочим рассказала, как вчера братья Любавины приходили сватать Марью
Попову. После первых ее слов у Кузьмы вспотели ладони. Он оглох... Не
слышал всего, только в конце стал понимать, что она рассказывает.
  - ...те собрались - да за ними. Там драку учинили! Ухлестали друг друга до
смерти.
  - Как "до смерти"? - не понял Платоныч. Он внимательно слушал.
  - Ну, как... Самого-то чуть живого домой привели. Помрет, говорят.
  - Что делают! - воскликнул Платоныч. - А сыновья где?
  - Убежали. У них не первый раз такое.
  - Вот так сватовство! Ну и чем это кончится?
  - Да ничем. Побегают-побегают и придут.
  - Куда ж они могут убежать?
  - В тайгу. Куда больше.
  - Любавины их фамилия?
  - Любавины. Макарка у них заводила-то. С малолетства с гирями ходит. Егор
- тот вроде спокойнее...
  - Все они там - один другого лучше. Дикари, - вставил Николай.
  - Ну, а Ма... девушка что? - спросил Кузьма.
  - Да што... Ничего. Обрадовалась было девка, да и осталась ни с чем. Ишо
опозорили на всю деревню таким сватовством.
  Кузьма вышел на улицу, зашел в сарай, сел на дровосеку - хотелось побыть
одному.
  Клавдя нашла его там.
  - Все уж... испекся, - сказала она, остановившись над ним.
  Кузьма не поднял головы, - как сидел, склонившись к коленям, так продолжал
сидеть. Клавдя опустилась рядом, обняла.
  - Горе ты мое, горюшко...
  Уткнулась ему в грудь, затряслась в рыдании. И продолжала:
  - За что я несчастная такая, господи!.. Как сердце чуяло! Я приведу ее
тебе... Может, ты выдумал все, а? Милый ты мой, длинненький! Я приведу, а
сама погляжу: может, и нету у вас никакой любови? А правда - так черт с
вами... Оставайтесь тогда. Неужели она лучше?
  Кузьма подавленно молчал.

  Клавдя сдержала слово, вечером пришла с Марьей.
  Марья держалась просто, спокойно взглянула на Кузьму, поздоровалась.
  Тому показалось, что табурет поехал из-под него... Он кивнул головой.
  Девушки прошли в горницу. Дома никого больше не было (Платоныч ушел в
гости к Феде Байкалову, они подружились за это время).
  Кузьма поднялся, хотел уйти. Колени мелко и противно тряслись. Он стал
надевать кожан, но дверь горницы открылась... Именно этого мучительно ждал
и боялся Кузьма - когда откроется дверь.
  - Ты куда? - спросила Клавдя.
  Кузьма промолчал.
  - Зайди к нам.
  Он пошел прямо в кожане, Клавдя подтолкнула его в спину.
  Марья сидела у стола в синеньком ситцевом платье, под которым как-то не
угадывалось тело ее. Кузьма стал перед ней; она снизу с детской, ясной
улыбкой вопросительно глядела на него.
  Клавдя остановилась позади Кузьмы; от ее взгляда - он чувствовал этот
взгляд - он не мог ничего сказать.
  Так стояли долго. Слышно было, как на завалинке шебаршат куры, разгребая
сухую землю.
  - Он любит тебя, Манька. Влюбился, - громко сказала Клавдя.
  Марья вспыхнула вся, резко поднялась. Полные красивые губы ее задрожали -
не то от обиды, не то от растерянности. Кузьме стало жалко ее.
  - Правда, - сказал он. - Она правду говорит.
  У Марьи сверкнули на глазах слезы. Она зажмурилась, качнула головой,
стряхивая их.
  - Вы что... зачем так?
  - Ты у него спроси. Вчера меня целовал, а сегодня...
  Кузьма твердо, спокойно, даже с каким-то удовольствием сказал:
  - Врет она, Маша. Я не целовал ее. Она врет.
  Клавдя прошла вперед, опустилась на колени перед божницей, размашисто
перекрестилась.
  - Истинный мой Христос. Гляди - крещусь.
  - Честное слово, не было. Крестись. Не было - и все, - стоял на своем
Кузьма.
  Клавдя, не поднимаясь с колен, дотянулась до Марьи, обхватила ее ноги,
прижалась лицом. Заплакала.
  - Было, Манюшка, милая... Не отнимай его у меня, милая... Присохло к нему
мое сердце... Изведусь я вся, господи! Руки на себя наложу!.. - она
плакала страшно - навзрыд, как по покойнику. У Кузьмы по спине пошел мороз.
  Марья насилу подняла ее, посадила на кровать и разревелась сама.
  - Да я-то... я-то знать ничего не знаю. Зачем вы меня-то, господи?..
Отпустите вы меня отсюда...
  Кузьма ничего не соображал, понимал только, что все это, наверно, скоро
кончится. Он не слышал, как ушла Марья... Смотрел в окно. Очнулся, когда
Клавдя тронула его. Она не плакала, смотрела серьезно и строго. Кузьма
хотел выйти из горницы. Она загородила ему дорогу.
  - Манька далеко уже. Не ходи.
  - Я не за ней. Пуст